Борис Пастернак - Свеча горела (сборник) Страница 24

Переделкино

Сосны

В траве, меж диких бальзаминов,Ромашек и лесных купав,Лежим мы, руки запрокинувИ к небу головы задрав.

Трава на просеке сосновойНепроходима и густа.Мы переглянемся – и сноваМеняем позы и места.

И вот, бессмертные на время,Мы к лику сосен причтеныИ от болей и эпидемийИ смерти освобождены.

С намеренным однообразьем,Как мазь, густая синеваЛожится зайчиками наземьИ пачкает нам рукава.

Мы делим отдых краснолесья,Под копошенье мурашаСосновою снотворной смесьюЛимона с ладаном дыша.

И так неистовы на синемРазбеги огненных стволов,И мы так долго рук не вынемИз-под заломленных голов,

И столько широты во взоре,И так покорно всё извне,Что где-то за стволами мореМерещится всё время мне.

Там волны выше этих веток,И, сваливаясь с валуна,Обрушивают град креветокСо взбаламученного дна.

А вечерами за буксиромНа пробках тянется заряИ отливает рыбьим жиромИ мглистой дымкой янтаря.

Смеркается, и постепенноЛуна хоронит все следыПод белой магиею пеныИ черной магией воды.

А волны всё шумней и выше,И публика на поплавкеТолпится у столба с афишей,Не различимой вдалеке.

Ложная тревога

Корыта и ушаты,Нескладица с утра;Дождливые закаты,Сырые вечера,

Проглоченные слезыВо вздохах темноты,И зовы паровозаС шестнадцатой версты.

И ранние потемкиВ саду и на дворе,И мелкие поломки,И всё как в сентябре.

А днем простор осеннийПронизывает войТоскою голошеньяС погоста за рекой.

Когда рыданье вдовьеОтносит за бугор,Я с нею всею кровьюИ вижу смерть в упор.

Я вижу из переднейВ окно, как всякий год,Своей поры последнейОтсроченный приход.

Пути себе расчистив,На жизнь мою с холмаСквозь желтый ужас листьевУст а ви лась зима.

Зазимки

Открыли дверь, и в кухню паромВкатился воздух со двора,И всё мгновенно стало старым,Как в детстве в те же вечера.

Сухая, тихая погода.На улице, шагах в пяти,Стоит, стыдясь, зима у входаИ не решается войти.

Зима, и всё опять впервые.В седые дали ноябряУходят ветлы, как слепыеБез палки и поводыря.

Во льду река и мерзлый тальник,А поперек, на голый лед,Как зеркало на подзеркальник,Поставлен черный небосвод.

Пред ним стоит на перекрестке,Который полузанесло,Береза со звездой в прическеИ смотрится в его стекло.

Она подозревает втайне,Что чудесами в решетеПолна зима на даче крайней,Как у нее на высоте.

Иней

Глухая пора листопада.Последних гусей косяки.Расстраиваться не надо:У страха глаза велики.

Пусть ветер, рябину занянчив,Пугает ее перед сном.Порядок творенья обманчив,Как сказка с хорошим концом.

Ты завтра очнешься от спячкиИ, выйдя на зимнюю гладь,Опять за углом водокачкиКак вкопанный будешь стоять.

Опять эти белые мухи,И крыши, и святочный дед,И трубы, и лес лопоухийШутом маскарадным одет.

Всё обледенело с размахуВ папахе до самых бровейИ крадущейся росомахойПодсматривает с ветвей.

Ты дальше идешь с недоверьем.Тропинка ныряет в овраг.Здесь инея сводчатый терем,Решетчатый тес на дверях.

За снежной густой занавескойКакой-то сторожки стена,Дорога, и край перелеска,И новая чаща видна.

Торжественное затишье,Оправленное в резьбу,Похоже на четверостишьеО спящей царевне в гробу.

И белому мертвому царству,Бросавшему мысленно в дрожь,Я тихо шепчу: «Благодарствуй,Ты больше, чем просят, даешь».

Город

Зима на кухне, пенье петьки,Метели, вымерзшая клетьНам могут хуже горькой редькиВ конце концов осточертеть.

Из чащи к дому нет прохода,Кругом сугробы, смерть и сон,И кажется, не время года,А гибель и конец времен.

Со скользких лестниц лед не сколот,Колодец кольцами свело.Каким магнитом в этот холодНас тянет в город и тепло!

Меж тем как, не преувелича,Зимой в деревне нет житья,Исполнен город безразличьяК несовершенствам бытия.

Он создал тысячи диковинИ может не бояться стуж.Он сам, как призраки, духовенВсей тьмой перебывавших душ.

Во всяком случае, поленьямНа станционном тупикеОн кажется таким виденьемВ ночном горящем далеке.

Я тоже чтил его подростком.Его надменность льстила мне.Он жизнь веков считал наброском,Лежавшим до него вчерне.

Он звезды переобезьянилВечерней выставкою благИ даже место неба занялВ моих ребяческих мечтах.

Вальс с чертовщиной

Только заслышу польку вдали,Кажется, вижу в замочную скважину:Лампы задули, сдвинули стулья,Пчелками кверху порх фитили,Масок и ряженых движется улей.Это за щелкой елку зажгли.

Великолепие выше силТуши, и сепии, и белил,Синих, пунцовых и золотыхЛьвов и танцоров, львиц и франтих.Реянье блузок, пенье дверей,Рев карапузов, смех матерей,Финики, книги, игры, нуга,Иглы, ковриги, скачки, бега.

В этой зловещей сладкой тайгеЛюди и вещи на равной ноге.Этого бора вкусный цукатК шапок разбору рвут нарасхват.Душно от лакомств. Елка в потуКлеем и лаком пьет темноту.Всё разметала, всем истекла,Вся из металла и из стекла.Искрится сало, брызжет смолаЗвездами в залу и зеркалаИ догорает дотла. Мгла.Мало-помалу толпою усталойГости выходят из-за стола.

Шали, и боты, и башлыки.Вечно куда-нибудь их занапастишь!Ставни, ворота и дверь на крюки.В верхнюю комнату форточку настежь.Улицы зимней синий испуг.Время под третьими петухами.

И возникающий в форточной рамеДух сквозняка, задувающий пламя,Свечка за свечкой явственно вслух:Фук. Фук. Фук. Фук.

Вальс со слезой

Как я люблю ее в первые дниТолько что из лесу или с метели!Ветки неловкости не одолели.Нитки ленивые, без суетниМедленно переливая на теле,Виснут серебряною канителью.Пень под глухой пеленой простыни.

Озолотите ее, осчастливьте, –И не смигнет, но стыдливая скромницаВ фо́льге лиловой и синей финифтиВам до скончания века запомнится.Как я люблю ее в первые дни,Всю в паутине или в тени!

Только в примерке звезды и флаги,И в бонбоньерки не клали малаги.Свечки не свечки, даже ониШтифтики грима, а не огни.Это волнующаяся актрисаС самыми близкими в день бенефиса.Как я люблю ее в первые дниПеред кулисами в кучке родни!

Яблоне – яблоки, елочке – шишки.Только не этой. Эта в покое.Эта совсем не такого покроя.Это – отмеченная избранница.Вечер ее вековечно протянется.Этой нимало не страшно пословицы.Ей небывалая участь готовится:В золоте яблок, как к небу пророк,Огненной гостьей взмыть в потолок.

Как я люблю ее в первые дни,Когда о елке толки одни!

На ранних поездах

Я под Москвою эту зиму,Но в стужу, снег и буревалВсегда, когда необходимо,По делу в городе бывал.

Я выходил в такое время,Когда на улице ни зги,И рассыпал лесною темьюСвои скрипучие шаги.

Навстречу мне на переездеВставали ветлы пустыря.Надмирно высились созвездьяВ холодной яме января.

Обыкновенно у задворокМеня старался перегнатьПочтовый или номер сорок,А я шел на шесть двадцать пять.

Вдруг света хитрые морщиныСбирались щупальцами в круг.Прожектор несся всей махинойНа оглушенный виадук.

В горячей духоте вагонаЯ отдавался целикомПорыву слабости врожденнойИ всосанному с молоком.

Сквозь прошлого перипетииИ годы войн и нищетыЯ молча узнавал РоссииНеповторимые черты.

Превозмогая обожанье,Я наблюдал, боготворя.Здесь были бабы, слобожане,Учащиеся, слесаря.

В них не было следов холопства,Которые кладет нужда,И новости и неудобстваОни несли как господа.

Рассевшись кучей, как в повозке,Во всем разнообразьи поз,Читали дети и подростки,Как заведенные, взасос.

Москва встречала нас во мраке,Переходившем в серебро,И, покидая свет двоякий,Мы выходили из метро.

Потомство тискалось к периламИ обдавало на ходуЧеремуховым свежим мыломИ пряниками на меду.

Опять весна