Александр Величанский - Под музыку Вивальди Страница 23

«Пусть, как поземка низок…»

Пусть, как поземка низок —как ветром ветра вой —ты музыкой пронизан,как музыка тобой.

«Холодные астры…»

Холодные астры.Чуть теплые строки.Высокие зори.Глубокие росы.Сусального солнцапрозрачные тенине бредят ужепрошлогоднею тьмою.

«Позднее лето. Голубое поле капусты…»

Позднее лето. Голубое поле капусты.Огнеопасный, покуда не вспыхнувший лес.Брошенных велосипедовне ветер ли крутит колеса?Ох, а мы лезем и леземв Москва-реки серый отвес.

«Флот тонет в море. Пир – в вине…»

Флот тонет в море. Пир – в вине.И все блаженнее Антоний.И все божественнее Август.И все незванней всякий гость.И у привыкшей хохотатьот плача занемели плечи,глаза, затекшие от плача,таят свою златую злость.

«Дождь перестал…»

Дождь перестали, опоздав,ты все ж пришелв замоскворецкийиюльский двор,но нынче дождь,навек, должно быть,зарядил он.

21–24.11.77

«Первая желтая прядь…»

Первая желтая прядьв русалочьи волосы лесавпуталась. Впредь – только времяи срок его верный не вем.Прядает ветер,испуган неведомо кем,жалко кривятсястволы фонарей из железа,и облетает с них светна рассвете совсем.

«Член ИКП анкетный…»

Член ИКП анкетный,как гений богодан,не понял он, что «captain»не значит капитан

большого пароходаиль полковую вошь,а значит: воевода —великих браней вождь.

Трагического действавесь смысл Шекспира в том,что гения бездействия,что Гамлета с брюшком,

что этого болванапод славный звон мечей«четыре капитана»уносят в мир теней.

«Раз заходил ко мне сей правоверный еврей…»

Раз заходил ко мне сей правоверный еврей —был он тогда математик, но ныне своейвывезен в Лондон – английской своей половиной.Не математик теперь он – истсайдский раввин он.

Зингера «Страсти» пришел он кошерно продать(не разживешься, поди, в одночасье мильоном)за подороже плюс двадцать процентов – он (мать…он математиком был), хоть еврейским бульоном

залит был сборник и жирною грязью порос(так мы узнали, что значит и впрямь chicken broth).И очутившись в моей, как решил он, каморке,снявши роскошную шапку, остался в ермолке.

В комнате он на Николу Угодника страстькак… вопросительно глянул, – но лишь как на моду.Библии же углядевши славянскую вязь,рек он: «О, нет не вино вы здесь пьете, а воду».

Как мне хотелось ответить ему, что виноих иудейское кончилось в Канне давно:вода крещенья в вино обратилось причастья(греческий он не постиг за отсутствьем пристрастья).

Спорить полезно лишь с единомышленником.Вместе с деньгами я отдал раввину бесплатностихи для сборника, что составляла тайкомего жена – англичанка – ну, отдал и ладно,

но, сознаюсь, ненавистен мне был этот мой«либерализм», хоть беззлобный, но слишком немой!И удалился несбывшийся сей поединок —только вода, что стекла с его снежных ботинок

стояла в комнате (просто вода, не вино),я же глядел на нее, ведь еврей я отчасти,видно молчанье отчаяньем мне суждено…«Страсти» же Зингера мне полюбились до страсти.

«Сорока – запустенья птица…»

Сорока – запустенья птица —о чем она кричит одна,когда сыта и не боится?Природа осенью больна,у листьев пожелтели лица,но снег просох в ночной траве,и еж шуршит, когда клубитсяв попрошлогодневшей листве.

«Пустыня. Люди в разных позах…»

Пустыня. Люди в разных позахлежат: потерянный народ.Заутра снова, словно посох,песок змеится: вновь вперед.И сколько лет сей сон кошмарныйне прерывается нигде:песок мы называем манной,привыкли к каменной воде.

«На востоке тайной…»

На востоке тайнойименуют всювидимость созданья,мерзость и красу.Что ж такое Майя,а всего скорей —НАИМЕНОВАНЬЯвсех земных вещей.

«Тогда мы с милой жили, словно…»

Тогда мы с милой жили, словновожди – в душистом шалаше.Текла под нами Воря сонно —мы искупались в ней уже.

В ней слева мельница плескалась,а справа, где реки излом —ночами что-то зажигалосьв деревьях – сумасшедший дом.

А прямо – каменная вехапустого ветхого села —с конца XVI векастояла церковь бел-бела.

Допреж ее – Тверска застава —здесь был Микулин-городок,и слева мельница, и справабездомный призраков приток.

…Мы ж в кружке с длинной ручкой – мерноймолочной кружке – на костреварили кофе. Дождик мелкийшуршал листвой о сентябре.

И дым костра к реки кувшинкамсползал безветренно. Поройинтеллигентный мельник с шикомдымил огромной бородой.

А тот студент из дома справа,нас приютивший средь ветвейорешника, давно, держава,преуспевает в Ю-Эс-Эй.

Все было счастливо и странно:река, дурдом и храм, и луг,и то, что Рассела Бертраназачем-то мы читали вслух.

«Сошлись деревья…»

Сошлись деревьяво время онорешить, кому жецарить меж ними.И вот маслинеони глаголят:«Цари, маслина,над деревами».«Довольно мне, —говорит маслина, —того, что людимоим елеемсебя, царей ибогов венчают —моя ль заботаходить над вами».Смоковницеговорят деревья:«Смоковницада цари над нами».Смоковница жим в ответ глаголет:«Довольно сладостив моих смоквахцарям и людям,и божьим жертвам —ее ль оставлюходить над вами?»Тогда лозедерева глаголят:«Цари меж нас,лоза винограда».Лоза ж златаяим отвечает:«Покину ль ято вино, что бродитво мне, чтоб тешитьбогов, царей ли —покину ль хмель свойходить над вами?»Тогда, отчаяв,рекут деревья:«Цари, терновник,над деревами».И отвечаетнагой терновник:«Довольно линаготы и терний,чтоб вам венчатьсямоей сенью? —А коли маломоих уколов,то выйдет огньиз среды терновой,как выходил онпред Моисея,испепелитвеликаны кедры,нагорны кедры,красу Ливана».

«Успокойся, дружище…»

Успокойся, дружище:твоя совесть ПО-ЧИЩЕ,башмаки по-дороже,поджинсовей джинсы,ты участливей слетов,ты костлявее счетов…Что мы делаем, Боже,без него на Руси.

2

«Страшный Суд вверяя Богу…»

Страшный Суд вверяя Богу —пусть со страху, сгоряча —может быть, я с веком в ногуи простил бы палача,но не названы ни имя,ни вина его черна —от того и непростиманепростимая вина.

«А истина? – а истина…»

А истина? – а истина —не лабиринт крота —как нагота таинственна,проста, как нагота —она умом незрячимокутывает нас,мы ж прячем ее, прячем…но как-то напоказ.

Улица Красикова

Снизойдя до нашей прозыв тень отбрасывают теньвнеслужебные березы,внеслужебная сирень,и, обтянутые в ситцыдо мучных советских плеч,внеслужебные девицыдвижутся себе навстречь.

«Сгорблена его душа…»

Сгорблена его душа,обветшавший дух,чуть ворча и чуть дыша,туг на зренье, слух:немотой обтянут рот,взор – нагой оскал —раз уж ты еще не мертв,хорошо, что стар.

«В январе полуодета…»

В январе полуодетаах, весна, ты входишь в дом —начинаешься со светаи кончаешься теплом.

В путь пора, пятак мой медный.Солнце, тень свою не блазнь —да минует нас бессмертнойясности водобоязнь.

«Крапива. Забор…»

Крапива. Забор.Задворки. Сарай.Не пойман – не вор.Не потерян – не рай.Когда этот светне воротишь назад,когда нет как нети когда рад не рад.

«Зимы белый свет…»

Зимы белый свет.Беспутная высь.Как волки – след в след —и днесь, и надысьидут глухо, слепо,а оттепель слов:посмертные слепкизастывших следов.

«Любите самовлюбленных…»

Любите самовлюбленных,они-то вам не изменятни с ангелом, ни с бесом,хоть век изменяют, носухими они выходятпостелей чужих из пеныи разлюбить им вряд ликого-нибудь суждено.

(Прич., 25,20)