Иосиф Бродский - Собрание сочинений Страница 24

Дорогому Д. Б.

Вы поете вдвоем о своем неудачном союзе.Улыбаясь сейчас широко каждый собственной музе.Тополя и фонтан, соболезнуя вам, рукоплещут,в теплой комнате сна в двух углах ваши лиры трепещут.Одинокому мне это все интересно и больно.От громадной тоски, чтобы вдруг не заплакать невольно,к молодым небесам за стеклом я глаза поднимаю,на диване родном вашей песне печальной внимаю.От фонтана бегут золотистые фавны и нимфы,все святые страны предлагают вам взять свои нимбы,

золотистые лиры наполняют аккордами зданьеи согласно звучат, повествуя о вашем страданьи.Это значит, весь мир, – он от ваших страстей не зависит,но и бедная жизнь вашей бедной любви не превысит,это ваша печаль – дорогая слоновая башня:исчезает одна, нарождается новая басня.Несравненная правда дорогими глаголет устами.И все громче они ударяют по струнам перстами.В костяное окно понеслась обоюдная мукак небесам и в Аид – вверх и вниз, по теории звука.

Создавая свой мир, окружаем стеною и рвамидля защиты его. Оттого и пространство меж вами,что, для блага союза, начиная ее разрушенье,вы себя на стене сознаете все время мишенью.

Отрывок

На вас не поднимается рука.И я едва ль осмелюсь говорить,каким еще понятием грехасумею этот сумрак озарить.Но с каждым днем все более, вдвойне,во всем себя уверенно виня,беру любовь, затем что в той страневы, знаю, отвернетесь от меня.

* * *

Z. K.

Пограничной водой наливается куст,и трава прикордонная жжется.И боится солдат святотатственных чувств,и поэт этих чувств бережется.

Над холодной водой автоматчик притих,и душа не кричит во весь голос.Лишь во славу бессилия этих двоихзавывает осенняя голость.

Да в тени междуцарствий елозят кустыи в соседнюю рвутся державу.И с полей мазовецких журавли темнотынепрерывно летят на Варшаву.

* * *

Я шел сквозь рощу, думая о том,что сосны остаются за плечами,должно быть, так, как листья под кустом:гниют и растворяются ночами.Что существует то, что впереди;как например бетон, который залитв песок, с автомобилем на груди,где ждут меня, но что-то не сигналят.

Я быстро шел среди вечерней мглы,мой шаг шуршал, но все кругом уснуло.Я задевал ладонью за стволы,и пару раз меж них шоссе мелькнуло.Я полчаса тропинки расплетал,потом солдатским шагом расторопнымя на бугор взбежал и увидал:шоссе пустынным было и неровным.Но небо, подгибая провода,не то сливалось с ним, не то касалось.Я молча оглянулся, и тогдасовсем другой мне роща показалась.

* * *

Все чуждо в доме новому жильцу.Поспешный взгляд скользит по всем предметам,чьи тени так пришельцу не к лицу,что сами слишком мучаются этим.Но дом не хочет больше пустовать.И, как бы за нехваткой той отваги,замок, не в состояньи узнавать,один сопротивляется во мраке.Да, сходства нет меж нынешним и тем,кто внес сюда шкафы и стол, и думал,что больше не покинет этих стен;но должен был уйти, ушел и умер.Ничем уж их нельзя соединить:чертой лица, характером, надломом.Но между ними существует нить,обычно именуемая домом.

* * *

Эстонские деревья озабоченноудерживают тусклые листы.Эстонскою латынью у обочинынадписаны могильные кресты.И облако седое, кропотливоеклубится и охватывает лес.И чувство возникает сиротливоек минувшему и будущему здесь.

Былое упоительней грядущего.И прожитым уверенней дышу.Ни облика, ни голоса петушьеготеперь уже в себе не нахожу.И встреча со знакомым впечатлением,когда я оборачиваюсь вспять,так радостна, что вместе с удивлениемтеряется желанье удивлять.Ни ревности к грядущему, ни робости.Лишь новым соответствием души -рожок междугородного автобуса,рыдающий в заоблачной тиши.

* * *

Откуда к нам пришла зима,не знаешь ты, никто не знает.

Умолкло все. Она самахолодных губ не разжимает.Она молчит. Внезапно, вдругупорства ты ее не сломишь.Вот оттого-то каждый звукзимою ты так жадно ловишь.

Шуршанье ветра о стволы,шуршанье крыш под облаками,потом, как сгнившие полы,скрипящий снег под башмаками,а после скрип и стук лопат,и тусклый дым, и гул рассвета...Но даже тихий снегопад,откуда он, не даст ответа.

И ты, входя в свой теплый дом,взбежав к себе, скажи на милость,не думал ты хоть раз о том,что где-то здесь она таилась:в пролете лестничном, в стене,меж кирпичей, внизу под складом,а может быть, в реке, на дне,куда нельзя проникнуть взглядом.

Быть может, там, в ночных дворах,на чердаках и в пыльных люстрах,в забитых досками дверях,в сырых подвалах, в наших чувствах,в кладовках тех, где свален хлам...Но видно, ей там тесно было,она росла по всем углами все заполонила.

Должно быть, это просто вздор,скопленье дум и слов неясных,она пришла, должно быть, с гор,спустилась к нам с вершин прекрасных:там вечный лед, там вечный снег,там вечный ветер скалы гложет,туда не всходит человек,и сам орел взлететь не может.

Должно быть, так. Не все ль равно,когда поднять ты должен ворот,но разве это не одно:в пролете тень и вечный холод?Меж ними есть союз и связьи сходство – пусть совсем немое.Сойдясь вдвоем, соединясь,им очень просто стать зимою.

Дела, не знавшие родства,и облака в небесной сини,предметы все и веществаи чувства, разные по силе,стихии жара и воды,увлекшись внутренней игрою,дают со временем плоды,совсем нежданные порою.

Бывает лед сильней огня,зима – порой длиннее лета,бывает ночь длиннее дняи тьма вдвойне сильнее света;бывает сад громаден, густ,а вот плодов совсем не снимешь...Так берегись холодных чувств,не то, смотри, застынешь.

И люди все, и все дома,где есть тепло покуда,произнесут: пришла зима.Но не поймут откуда.

Сонет

Г. П.

Мы снова проживаем у залива,и проплывают облака над нами,и современный тарахтит Везувий,и оседает пыль по переулкам,и стекла переулков дребезжат.Когда-нибудь и нас засыпет пепел.

Так я хотел бы в этот бедный часприехать на окраину в трамвае,войти в твой дом,и если через сотни летпридет отряд раскапывать наш город,то я хотел бы, чтоб меня нашлиоставшимся навек в твоих объятьях,засыпанного новою золой.

* * *

Топилась печь. Огонь дрожал во тьме.Древесные угли чуть-чуть искрились.Но мысли о зиме, о всей зиме,каким-то странным образом роились.Какой печалью нужно обладать,чтоб вместо парка, что за три квартала,пейзаж неясный долго вспоминать,но знать, что больше нет его; не стало.Да, понимать, что все пришло к концутому назад едва ль не за два века, -но мыслями блуждать в ночном лесуи все не слышать стука дровосека.Стоят стволы, стоят кусты в ночи.Вдали холмы лежат во тьме угрюмо.Луна горит, как весь огонь в печи,и жжет стволы. Но только нет в ней шума.

***

А. А. А.

Когда подойдет к изголовьюсмотритель приспущенных век,я вспомню запачканный кровью,укатанный лыжами снег,платформу в снегу под часами,вагоны – зеленым пятноми длинные финские санив сугробах под Вашим окном,заборы, кустарники, стеныи оспинки гипсовых ваз,и сосны – для Вас уже тени,недолго деревья для нас. [24]

Не жаждал являться до срока,он медленно шел по земле,он просто пришел издалекаи молча лежит на столе.Потом он звучит безучастнои тает потом в лесу.

И вот, как тропинка с участка,выводит меня в темноту.

Загадка ангелу

М. Б.

Мир одеял разрушен сном.Но в чьем-то напряженном взоремаячит в сумраке ночномокном разрезанное море. [25]Две лодки обнажают дно,смыкаясь в этом с парой туфель.Вздымающееся полотнои волны выражают дупель.

Подушку обхватив, рукасползает по столбам отвесным,вторгаясь в эти облакасвоим косноязычным жестом.О камень порванный чулок,изогнутый впотьмах, как лебедь,раструбом смотрит в потолок,как будто почерневший невод.

Два моря с помощью стены,при помощи неясной мысли,здесь как-то так разделены,что сети в темноте повислипустыми в этой глубине,но все же ожидают всплытьяот пущенной сквозь крест в окне,связующей их обе, нити.

Звезда желтеет на волне,маячат неподвижно лодки.Лишь крест вращается в окнеподобием простой лебедки.К поверхности из двух пустотдва невода ползут отвесно,надеясь: крест перенесети опустит в другое место.

Так тихо, что не слышно слов,что кажется окну пустому:надежда на большой уловсильней, чем неподвижность дома.И вот уж в темноте ночнойокну с его сияньем луннымдве грядки кажутся волной,а куст перед крыльцом – буруном.

Но дом недвижен, и заборво тьму ныряет поплавками,и воткнутый в крыльцо топородин следит за топляками.Часы стрекочут. Вдалекеворчаньем заглушает катер,как давит устрицы в пескеногой бесплотный наблюдатель.

Два глаза источают крик.Лишь веки, издавая шорох,во мраке защищают ихсобою наподобье створок.Как долго эту боль топить,захлестывать моторной речью,чтоб дать ей оспой проступитьна теплой белизне предплечья?

Как долго? До утра? Едва ль. [26]И ветер шелестит в попыткежасминовую снять вуальс открытого лица калитки.Сеть выбрана, в кустах удодсвистком предупреждает кражу;и молча замирает тот,кто бродит в темноте по пляжу.

* * *