Борис Слуцкий - Покуда над стихами плачут... Страница 24

Говорит Фома

[39]

Сегодня я ничему не верю:глазам — не верю,ушам — не верю.Пощупаю — тогда, пожалуй, поверю —если на ощупь — все без обмана.Мне вспоминаются хмурые немцы,печальные пленные 45-го года,стоящие — руки по швам — на допросе.Я спрашиваю — они отвечают.— Вы верите Гитлеру? — Нет, не верю.— Вы верите Герингу? — Нет, не верю.— Вы верите Геббельсу? — О, пропаганда!— А мне вы верите? — Минута молчанья.— Господин комиссар, я вам не верю.Все пропаганда. Весь мир — пропаганда.Если бы я превратился в ребенка,снова учился в начальной школеи мне бы сказали такое:Волга впадает в Каспийское море!Я бы, конечно, поверил. Но прежденашел бы эту самую Волгу,спустился бы вниз по течению к морю,умылся его водой мутноватойи только тогда бы, пожалуй, поверил.Лошади едят овес и сено!Ложь! Зимой 33-го годая жил на тощей, как жердь, Украине.Лошади ели сначала солому,потом — худые соломенные крыши,потом их гнали в Харьков на свалку.Я лично видел своими глазамисуровых, серьезных, почти что важныхгнедых, караковых и буланых,молча, неспешно бродивших по свалке.Они ходили, потом стояли,а после падали и долго лежали,умирали лошади не сразу…Лошади едят овес и сено!Нет! Неверно! Ложь, пропаганда.Все — пропаганда. Весь мир —   пропаганда.

«Ценности сорок первого года…»

Ценности сорок первого года:я не желаю, чтобы льгота,я не хочу, чтобы броняраспространялась на меня.

Ценности сорок пятого года:я не хочу козырять ему,я не хочу козырять никому.

Ценности шестьдесят пятого года:дело не сделается само.Дайте мне подписать письмо.

Ценности нынешнего дня:уценяйтесь, переоценяйтесь,реформируйтесь, деформируйтесь,пародируйте, деградируйте,но без меня, без меня, без меня.

«Я в ваших хороводах отплясал…»

Я в ваших хороводах отплясал.Я в ваших водоемах откупался.Наверно, полужизнью откупалсяза то, что в это дело я влезал.

Я был в игре. Теперь я вне игры.Теперь я ваши разгадал кроссворды.Я требую раскола и разводаи права удирать в тартарары.

Покуда над стихами плачут

«Покуда над стихами плачут…»

Владиславу Броневскому[40]

в последний день его рождения

были подарены эти стихи.

Покуда над стихами плачут,пока в газетах их порочат,пока их в дальний ящик прячут,покуда в лагеря их прочат, —

до той поры не оскудело,не отзвенело наше дело.Оно, как Польша, не згинело,хоть выдержало три раздела.

Для тех, кто до сравнений лаком,я точности не знаю большей,чем русский стих сравнить с поляком,поэзию родную — с Польшей.

Еще вчера она бежала,заламывая руки в страхе,еще вчера она лежала,быть может, на последней плахе.

И вот роман нахально крутити наглым хохотом хохочет.А то, что было,то, что будет, —про то и знать она не хочет.

Звонки

Диктаторы звонят поэтампо телефонуи задают вопросы.Поэты, переполненные спесью,и радостью, и страхом,охотно отвечают, ощущая,что отвечают чересчур охотно.

Диктаторы заходят в комитеты,где с бранью, криком,угрозами, почти что с кулакамипомощники диктаторов решаютсудьбу поэтов.Диктаторы наводят справку.— Такие-то, за то-то.— О, как же, мы читали. —И милостиво разрешаютпродленье жизни.

Потом — черта.А после, за чертою,поэт становится цитатойв речах державца,листком в его венке лавровом,становится подробностью эпохи.Он ест, и пьет, и пишет.Он посылает изредка посылкитому поэту,которому не позвонили.

Потом все это —диктатора, поэта, честь и славу,стихи, грехи, подвохи, охи, вздохи —на сто столетий заливает лавагрядущей, следующей эпохи.

Медные деньги

Я на медные деньги учился стихам,на тяжелую гулкую медь.И набат этой меди с тех пор не стихал,до сих пор продолжает греметь.Мать, бывало, на булку дает мне пятак,а позднее — и два пятака.Я терпел до обеда и завтракал так,покупая книжонки с лотка.Сахар вырос в цене или хлеб дорожал —дешевизною Пушкин зато поражал.Полки в булочных часто бывали пусты,а в читальнях ломились ониот стиха,   от безмерной его красоты.Я в читальнях просиживал дни.Весь квартал наш   меня сумасшедшим считал,потому что стихи на ходу я творил,а потом, на ходу, с выраженьем читал,а потом сам себе: «Хорошо!» — говорил.Да, какую б тогда я ни плел чепуху,красота, словно в коконе, пряталась[41] в ней.Я на медные деньги   учился стиху.На большие бумажки   учиться трудней.

Преодоление головной боли

У меня болела голова,что и продолжалось года два,но без перерывов, передышек,ставши главной формой бытия.О причинах, это породивших,долго толковать не стану я.Вкратце: был я ранен и контужен,и четыре года — на войне.Был в болотах навсегда простужен.На всю жизнь — тогда казалось мне.

Стал я второй группы инвалид.Голова моя болит, болит.

Я не покидаю свой диван,а читаю я на нем — роман.

Дочитаю до конца — забуду.К эпилогу — точно забывал,кто кого любил и убивал,и читать с начала снова буду.

Выслуженной на войнепенсии хватало мнедлить унылое существованьеи надежду слабую питать,робостное упованье,что удастся мне с дивана — встать.В двадцать семь и двадцать восемь летподлинной причины еще нет,чтоб отчаяние одолело.Слушал я разумные слова,но болела головадень-деньской, за годом год болела.Вкус мною любимого борща,харьковского, с мясом и сметаной,тот, что, и томясь и трепеща,вспоминал на фронте неустанно, —даже этот вкус не обжигалуст моих, души не тешил болеи ничуть не помогал:головной не избывал я боли.Если я свою войнувспоминать начну,все ее детали и подробностиреставрировать по дням бы смог!Время боли, вялости и робостисбилось, слиплось, скомкалось в комок.

Как я выбрался из этой клетки?Нервные восстановились клетки?Время попросту прошло?Как я одолел сплошное зло?

Выручила, как выручит, надеюсь,и сейчас, — лирическая дерзость.Стал я рифму к рифме подбиратьи при этом силу набирать.Это все давалось мне непросто.Веры, и надежды, и любвине было. Лишь тихое упорствои волнение в крови.Как ни мучит головная боль —блекну я, и вяну я, и никну, —подберу с утра пораньше рифму,для начала, скажем, «кровь — любовь».

Вспомню, что красна и горячакровь, любовь же голубее неба.Чувство радостного гневаставит на ноги и без врача.

Земно кланяюсь той, что поставилана ноги меня, той, что с коленподняла и крылья мне расправила,в жизнь преобразила весь мой тлен.

Вновь и вновь кладу земной поклонтой, что душу вновь в меня вложила,той, что мне единственным окномизо тьмы на солнышко служила.

Кланяюсь поэзии родной,пребывавшей в черный день со мной.

Прозаики