Александр Житинский - Плывун Страница 24

Надо отдать домочадцам должное: Пирошникова не удавили и не повесили тою же ночью. Человеколюбие одержало верх.

Однако гуманизм гуманизмом, но когда видишь на столе рюмку с противоестественно наклоненной поверхностью водки, хочется сразу же навести порядок.

Впрочем, наиболее догадливые призывали не убивать Пирошникова еще и потому, что выправить положение больше будет некому. Каким образом он станет это делать, оставалось пока неясным.

В преднамеренности злодеяний заподозрить виновника было трудно — зачем ему было тогда поселяться здесь, открывать салон, проводить поэтические чтения с опасностью, что это может накрыться медным тазом в любую минуту? А если он не мог по желанию творить зло, как же ему теперь по приказу творить добро?

Нет, не злонамеренность Пирошникова, а попросту его присутствие создавало опасность. А с присутствием можно было справиться просто — удалить, как больной зуб.

Это мнение окрепло уже на следующий день, и главный юрист минусового этажа следователь прокуратуры Данилюк взялся разработать приемлемый способ.

Обращаться в суд было бессмысленно. Выселить на основании того, что качается дом? Не делайте из суда посмешище! Изолировать от общества по причине опасности для окружающих? Но где доказательства?

И тогда юрист Данилюк предложил самосуд. Нет, он не произнес этого мрачного слова. Но, собрав десяток крепких мужиков, отцов семейств, Иван Тарасович сказал им так:

— Ну шо, хлопци? Будемо бастрюка рухаты!

— Что такое, Иван Тарасович?

— Подвинем трохи.

Операцию подготовили и провели блестяще. Дня через три после поэтических чтений, воспользовавшись отсутствием Пирошникова, который отправился на книжную ярмарку, к Софье Михайловне в салон явились домочадцы во главе с Данилюком и зачитали постановление Подземной рады — так Данилюк окрестил свой законодательный орган. А там было сказано, что магазин-салон «Гелиос» и его директор Пирошников В. Н. подлежат немедленному выселению с минус третьего этажа.

Софья перепугалась и тут же принялась звонить Пирошникову на сотовый, пока самодеятельные судебные исполнители упаковывали книги в заранее припасенные коробки.

— Владимир Николаевич, беда! Нас выселяют! Прямо сейчас, принудительно…

— Кто? — деловито спросил Пирошников.

— Данилюк Иван Тарасович.

— Куда?

— Я не знаю.

— Узнайте — куда. А впрочем, все равно. Пусть выселяют… За Николаичем присмотрите.

— За кем? — вздрогнула Софья.

Она никак не могла привыкнуть к прозвищу котенка.

Странный ответ Пирошникова совершенно деморализовал Софью, и она безропотно позволила домочадцам упаковать книги, а затем вынести их на первый этаж, где находилась вахта. Дежурившая Лариса Павловна быстро поняла, в чем дело, и препятствий не чинила. Она лишь указала место, куда следовало выносить книги и стеллажи, а затем отдала вершителям подземного правосудия и запасной ключ от жилища Пирошникова.

И поплыли вверх с минус третьего этажа столы и стулья, диван, шкаф — весь нехитрый скарб Владимира Николаевича, нажитый за долгую жизнь.

Последним вынесли котенка Николаича в желтом полиэтиленовом пакете магазина Babilon.

Слава богу, этого печального зрелища не видела Серафима, находившаяся двумя этажами выше, в своем операционном зале. Но что она могла бы сделать против целой футбольной команды мужчин, убежденных в правоте своего дела?

По правде сказать, быстрая капитуляция Пирошникова их обескуражила. Ожидался бой, крики, обвинения, аргументы сторон — а вышел пшик! Противник сдался без боя.

Случилось так потому, что все эти три дня после того, как дом вздыбился, Пирошников не находил себе места. Он винил себя во всем начиная от необдуманного решения поселиться в этом доме и кончая ненужным Вечером поэзии с совсем уж идиотскими силлабо-тоническими практиками. Как он мог поверить во все эти бредни?

А в результате дом перекосило. И как теперь людям жить — неизвестно. А самое главное, он уже вполне уверился, что катаклизмы, происходящие с домом, связаны с ним, Владимиром Пирошниковым, но он так и не научился не то чтобы управлять ими, но даже предугадывать.

Потому выселение он воспринял как справедливое возмездие, против которого грех протестовать. А где жить дальше — как Бог даст.

Но пока место определила Лариса Павловна.

Вестибюль, располагавшийся за будкой вахтера и турникетом, заканчивался лестницей — той самой, с которой когда-то боролся Пирошников. Слева от первого ее пролета было пространство, некий кулуар, над которым возвышался следующий пролет. Он образовывал как бы наклонный потолок кулуара. Точнее, его видимой части, потому что невидимая из вестибюля часть пряталась под первым пролетом лестницы. Там уборщицы хранили ведра и тряпки. Получалась как бы квартира из двух комнат с распахнутым входом, куда и направила домочадцев с мебелью и книгами Лариса Павловна.

На беду Пирошникова, у начальника охраны объекта Геннадия в тот день был выходной, и никто не смог противостоять произволу.

Софья суетилась вокруг грузчиков, указывая, что и куда ставить, чтобы вышло не совсем в навал. Поместилось все и даже не слишком бросалось в глаза.

Выполнив свою работу, мужики покинули вестибюль. Последним ушел Данилюк. Перед уходом предупредил вахтершу, что если у хозяина вещей будут какие-нибудь вопросы, то пусть обращается к нему, в бокс номер 37.

— Обязательно! — пообещала Лариса Павловна.

Она сияла. Дело даже не в том, что самозванец был наказан. Лариса Павловна предвкушала дальнейшие события, которые рисовались ей захватывающе интересными.

И они последовали вскоре.

В восемнадцать часов закончил работу филиал банка «Прогресс», и банковские работники, а также служащие других офисов устремились на улицу, не переставая негодовать по поводу наклоненных лестничных площадок, ступенек и выложенных плиткой полов. Многие фирмы-арендаторы уже собирались съезжать и последние два дня паковали вещи.

Ступали все осторожно, ибо наклоненные ступеньки заставляли быть внимательными.

Те, кто спускался сверху на лифтах, не замечали странного нагромождения вещей и книжных пачек у лестницы. Но те, кто выходил по ней, не могли не обратить внимания на этот беспорядок и скорбную фигуру Софьи Михайловны, которая сидела на стуле посреди развала, будто позируя для картины передвижников «Разбитая жизнь».

И тут на лестнице появилась Серафима.

Последние дни, после силлабо-тонических экспериментов, она практически переселилась к Пирошникову, чем вызвала недовольство домочадцев. Волей-неволей ей приходилось бывать на коммунальной кухне и чувствовать косые взгляды. Пытались усмотреть корысть в ее поведении, но не находили. Собственной квартиры у Пирошникова не было, об этом все знали, имущества кот наплакал, так же как и сбережений. Корыстные мотивы в поведении Серафимы не просматривались.

Предположить же, что молодая женщина может влюбиться в пожилого мужчину, в голову не приходило. Да по правде сама Серафима вряд ли назвала бы влюбленность причиной ее связи с Пирошниковым. Любовь здесь была ни при чем. Серафима просто знала, что она должна быть рядом с этим человеком — и узнала это, лишь только увидела Пирошникова.

На самом деле это и есть истинная любовь, только об этом не все знают.

Серафима заметила сверху груду вещей, сидящую Софью, перегнулась через перила, чтобы лучше все разглядеть в полумраке, а затем быстро сбежала вниз и предстала пред Софьей с выражением ужаса на лице.

— Что случилось, Софья Михайловна?!

И Софья нехотя и скупо, как бы показывая, что она вовсе не обязана давать отчета посторонней женщине, поведала Серафиме о принудительном выселении Владимира Николаевича и его гуманитарного салона.

— Тут, кажется, ваши вещи есть… — с едва заметным презрением закончила она, кивком указав на халатик и домашние тапки Серафимы. — Можете забрать.

— Зачем это — забрать? Вот еще — забрать! — тряхнула та головой и, подхватив указанные вещички, скрылась во второй половине кулуара, под лестничным пролетом.

Она вышла оттуда через минуту, одетая уже по-домашнему, деловитая и доброжелательная.

— Вы можете идти домой, Софья Михайловна! — объявила она. — Я дождусь Владимира Николаевича и присмотрю за вещами.

И она для вящей убедительности, чтобы показать, кто в доме хозяин, взяла на руки Николаича и принялась его поглаживать.

Софья на такую наглость ничего не сумела сказать, а лишь вновь набрала номер Пирошникова.

— Владимир Николаевич, вы скоро будете?.. Ах так… Тут ваша… знакомая… она хочет вас дождаться… — Софья с трудом подбирала правильные слова. — Так что, я могу идти, да?.. Ага, спасибо.