Северный крест - Альманах Российский колокол Страница 25

Какъ мы сказали, Акай дѣйствовалъ мудро. Сіе выражалось и въ томъ, что, громя наскокомъ дворцы и послѣ убивая жрицъ и чиновниковъ, онъ оставлялъ въ живыхъ и рабовъ, и – что много важнѣе – писцовъ, принуждая послѣднихъ отправлять гонцовъ въ Кноссъ съ глиняными табличками, подтвержденными дворцовыми печатями (у каждаго дворца была своя печать); въ табличкахъ сообщалось, что: либо опасность миновала и дворецъ отразилъ атаку возставшихъ, либо возставшіе не появлялись и, по слухамъ, находятся вовсе въ иныхъ земляхъ Крита.

* * *

Иные изъ крестьянъ и ремесленниковъ, невеликіе числомъ, вовсе не были рады возстанію и противились отдавать возставшимъ плоды своихъ трудовъ. Такъ въ одной деревенькѣ послѣ того, какъ Акай побывалъ въ ней, еще не разъ поминали его лихомъ:

– Да будь онъ проклятъ, лиходѣй! Не братъ онъ намъ, а тать, говорю, и губитель.

– А хто?

– А Акай! Акай-нечестивецъ! Обобралъ насъ до нитки: хуже жрицъ.

– Да, послѣдствія смуты, говоритъ, еще страшнѣе. Саранчою идетъ по землямъ добрыхъ.

– Еще, говорю, губительнѣе, нежель поборы: поборы жрицъ всё жъ вѣдаютъ свои предѣлы, хотя предѣлы сіи выросли за годъ-два въ разковъ-то нѣсколько. А сей лиходѣй да нечестивецъ, богамъ противный, беретъ себѣ и своимъ – всё. Всё!

Лицо говорившихъ было цвѣта багра – отъ возліяній мѣстнымъ виномъ.

* * *

По прошествіи еще нѣсколькихъ недѣль положеніе власть имущихъ становилось въ полной мѣрѣ катастрофическимъ, ибо они не обладали какимъ-либо средствомъ усмирить толпу, захватившую къ тому времени немалую часть Крита (то были въ основномъ прибрежныя земли, гдѣ и покоились-дворцы): Имато не могъ – силою своего сребролюбія и лѣни – пойти на уступки египетскимъ другамъ, дабы тѣ оказали помощь въ борьбѣ съ возставшими; а войско, именуемое критскими братьями, въ самомъ дѣлѣ, было скорѣе собраніемъ мужей, не вѣдавшихъ о воинской доблести, – нежели воинствомъ. Критскихъ братьевъ учили чему угодно, но не военному дѣлу: шагу, достодолжнымъ взору и выправкѣ, походкѣ, смотрамъ, служенію, стойкѣ, наружности, даже внѣшности, того болѣе: иной разъ и утонченности. Они, какъ и ихъ начальники, не имѣли боевого опыта, не были закалены сраженіями, владѣли оружіемъ дурно, и если чѣмъ и устрашали супостата, то своимъ количествомъ, только количествомъ. Иные изъ нихъ – ежели рѣчь шла не о терзаніи завѣдомо болѣе слабаго, а о противостояніи равнымъ по силѣ и числу, – суевѣрно боялись самого вида крови – не чужой, вполнѣ алкаемой, но своей и своихъ.

Акай же, напротивъ, принуждалъ вседневно упражняться всѣхъ взявшихъ въ руки мечи, вилы, серпы, косы, луки. Училъ онъ ихъ тактикѣ и достодолжной дисциплинѣ. Мало-помалу рождалось военное мастерство возставшихъ, отсутствующее у численно превосходящихъ, но вынужденно разрозненныхъ критскихъ братьевъ: каждый изъ войска Акая могъ побѣдить любого изъ братьевъ критскихъ, сражаясь хотя бы и въ одиночку противъ двухъ-трехъ изъ пѣхоты Имато.

Благодаря мудрому управленію возставшихъ Акай въ концѣ концовъ добился того, что большинство возставшихъ претворили неумѣніе въ умѣніе и даже въ мастерство ратное: и добился того не только отъ отдѣльныхъ, наиболѣе талантливыхъ учениковъ, но и отъ цѣлаго. Возставшіе научились подъ мудрымъ его водительствомъ быть едиными, быть однимъ цѣлымъ: они обучались двигаться всѣмъ вмѣстѣ, держа строй неколебимо, не устрашаться любой опасности, гордо взирать смерти въ лицо, её презирая въ сердцахъ, мало-по-малу претворявшихся изъ сердецъ рабовъ въ сердца воиновъ; научилъ строиться любымъ изъ извѣстныхъ тогда видовъ построеній, сдвигая или же, напротивъ, раздвигая ряды свои, смотря по необходимости, а до того заранѣе – во мгновеніе ока – подготовляться – благодаря боевымъ дудкамъ – и къ оборонѣ, и къ наступленію.

Всё необходимое было въ ихъ распоряженіи; не было развѣ что коней; однако, напомнимъ, что и Имато – вопреки совѣтамъ Касато – строго-настрого воспретилъ использовать «противу черни», по его слову, колесницы, запряженныя конями. – Однимъ словомъ, войско подъ начальствомъ Акая претворилось въ силу поистинѣ грозную, съ чѣмъ и были связаны военные успѣхи его, которымъ былъ премного удивленъ и онъ самъ, ибо не былъ дотолѣ ни полководцемъ, ни даже воителемъ, коему пристало знать всѣ тонкости военнаго ремесла.

* * *

Какъ-то разъ, уже послѣ того какъ камни, нещадно бросаемые руками возставшихъ – самое малое – снова, вновь и вновь разсѣяли полоненныхъ трусостію, убоявшихся критскихъ братьевъ, чаще, впрочемъ, дробя головы ихъ… уже послѣ того какъ довершали дѣло стрѣлы, попадавшія мѣтко въ тѣхъ, въ кого не попали камни… уже послѣ того какъ пѣхота критская мало-по-малу пришла въ полное разстройство и бѣжала… уже послѣ того какъ, оглушая супостата, возставшіе валили его наземь, исторгали души безсчетно: руками, серпами, косами, ножами, мечами… – возставшіе, шедши вдоль холмистой мѣстности, отъ вѣка свойственной Криту, вновь узрѣли море, чья ширь разстилалася одесную; но не того желала плоть ихъ: томясь жаждою нестерпимою, алкали они воды прѣсной; искали источникъ недолго; и вотъ ужъ утоляютъ они жажду, рожденную зноемъ, великимъ въ силѣ своей…

Въ казавшееся мрачнымъ раздумье былъ погруженъ въ то время Акай, словно глядя и въ древнѣйшіе вѣки, и въ грядущія дали, прорѣзая вѣсь морокъ времени: на критскомъ закатѣ. Нѣчто незримое горѣло въ Акаѣ. Думалось ему: «Ей, гляди: се заря новаго міра: свободнаго. Критъ уже возрыдалъ: пламенемъ своихъ дворцовъ». – Не о славѣ и не о прибыткахъ, но о предстоявшихъ походахъ слагалъ думы и о новомъ сѣяніи пожара; замышлялись разрушенья; посрамленіе Крита близилось; походъ манилъ близостью, было не до сна ему; обдумывалъ грозящія опасности; глядѣлъ на Луну, размышляя, благословенье иль гибель сулитъ царица ночи, на копьяхъ ли узритъ грядущее братьевъ критскихъ или же братья его, которые и подъ пытками – не братья братьямъ критскимъ, не останутся вживѣ – полягутъ, сложатъ головы, познаютъ смерть и на поклевъ птицамъ будутъ лежать во прахѣ? Грядущее – зыбь, туманъ, морокъ. Но мысли такого рода словно и не мѣняли суровый и непреклонный обликъ Акая, человѣка мужественнаго, прямого и неколебимаго нравомъ, натуры крѣпкой и широкой.

Возставшіе тѣмъ временемъ разбили лагерь; покоривъ – уже очередной – дворецъ и захвативъ припасы изъ самого дворца, равно и изъ зернохранилищъ его, а также изъ принадлежащихъ ему и къ нему прилегающихъ деревень, – пировали. Смеркалось, и аэръ становился нѣсколько хладнѣе. Спускалась ночь. Вскорѣ и усталость подкралась къ душамъ ихъ. Утомленные дневною бранью возставшіе, ежеденно-несущіе разрушеніе всему Криту, подъ журчанье вечнонемолчнаго моря улеглись спать на критскомъ полѣ, отдыхающемъ отъ жаровъ дневныхъ и овѣиваемомъ теплыми аэрами. Вотъ уже и сонъ смеживаетъ имъ веки. Одинъ побѣдно спитъ калачикомъ точно котъ, другой сотряситель бытія – на спинѣ,