Северный крест - Альманах Российский колокол Страница 26

третій ратникъ на животѣ, подмостивъ подъ голову одежу, четвертый дѣлатель великихъ дѣлъ – на комъ-то еще, попирая благородные критскіе устои, пятый – въ обнимку съ амфорою; всѣ сокрушители критскихъ обычаевъ, попиратели ига критскаго, поборники вольности святой – въ объятьяхъ ночи, недвижно-счастливы. Мечи да луки побросаны возлѣ спящихъ тѣлъ, и Луна, царица ночная, величаво бросаетъ на нихъ жемчужные свои лучи. Нигдѣ не явитъ себя движенье иль шорохъ какой. Вольно спитъ всё живое, опричь вечнободрствующей, но всё же уже клюющей носомъ стражи, вотъ-вотъ готовой покориться всемощной стихіи сна. На небѣ – сіянье розсыпи еженощно-бдящихъ звѣздъ, и вѣтеръ колышетъ рѣдкую, опаленную днемъ растительность. Вдали иной свѣтъ – величественно-гнѣвный, зловѣщій, вселяющій страхъ – догорающее зарево поверженнаго дворца, надъ которымъ небо облеклось въ какой-то грязно-огненный оттѣнокъ; обгорѣлая и павшая обитель заживо-мертвыхъ, обгорѣлыхъ и павшихъ, – во прахѣ, доносятся оттуда еще еле слышимые стоны умирающихъ, но заглушаютъ ихъ храпѣніе, сопѣніе, свистъ да рѣдкіе пьяные выкрики мятежныхъ братьевъ, иные изъ спящихъ фигуръ которыхъ были тускло-тепло озарены догорающимъ, отдаленнымъ отсвѣтомъ павшей обители павшихъ. – Таковъ былъ едва ли не обычный день возставшихъ съ тѣхъ поръ.

* * *

А Малой тѣмъ временемъ метался и подумывалъ, не примкнуть ли къ возстанію. Ибо издавна чуялъ всю неправду критскую. Но еще болѣе чуялъ близость Иры: примкнешь къ возстанію – и не увидишь её болѣ. Можетъ, и растаетъ Ира, льдяная твердыня, за неимѣніемъ прочихъ мужей, занятыхъ дѣлами военными. Ира была ближе Иды, обѣ хладны, снѣжны, льдяны, но Ира казалась прекраснѣе.

Глава 6. Смерть Имато

Народъ – и возставшій, и сочувствующій дѣлу возставшихъ – винилъ во всёмъ жрицъ и всѣхъ царедворцевъ, кромѣ царя Имато: неприкосновеннаго для народа, по-собачьи преданнаго ему не какъ Имато, но ему какъ царю: ибо преданы они были ему не въ силу тѣхъ или иныхъ его качествъ, но только потому, что тотъ былъ царь, а царь есть царь, и выше только Матерь. Даже въ томъ, что царь въ чрезвычайныхъ условіяхъ смуты приказалъ возвдигнуть потомъ и кровью дитятъ своихъ (такъ порою именовался народъ царемъ) не одинъ десятокъ деревянныхъ храмовъ и нѣсколько дворцовъ, – виновны были люди вящіе, но никакъ не Имато: такъ мнилось народу, поистинѣ мертвымъ душамъ, сущимъ во гробехъ, отъ вѣка и до вѣка темному, духовно-женственному, оглушенному Мы, мычащему. Народъ – корова, а Имато – Быкъ.

Положеніе Касато становилось еще болѣе катастрофическимъ, несмотря на всю мудрость его, лукавость и возможность использовать любыя средства: не столько изъ-за того, что подпадалъ онъ подъ народную ненависть (хотя и въ меньшей мѣрѣ: его боялись), сколько изъ-за грозящей и нависшей надъ нимъ возможности стать козломъ отпущенія: Имато въ качествѣ уступокъ народу рѣшилъ провести показательныя казни нѣсколькихъ высокопоставленныхъ чиновниковъ и нѣсколькихъ жрицъ. Касато, опасаясь опалы, ожесточался, порою теряя извѣчное внутреннее свое спокойствіе, порою – низвергаясь въ отчаяніе, всё болѣе и болѣе былъ готовъ къ рѣшительнымъ дѣйствіямъ, которыя становились для него часъ отъ часу всё болѣе и болѣе своевременными и попросту неизбѣжными. Когда началась очень короткая смута людей вящихъ, столь короткая, что мы не имѣемъ никакихъ ея подробностей, дабы описать её, смута, имѣвшая мѣсто лишь въ нѣсколькихъ дворцахъ недалеко отъ Кносса, Касато выказалъ себя самымъ преданнымъ царскимъ слугою: въ глазахъ царя. Казалось бы: затеплилась надежда въ сердцѣ, взойдетъ заря надъ мглою, но…Имато въ высшей мѣрѣ несвоевременно выказалъ свою медноголовость: жадничаньемъ: не послушалъ онъ Касато и не открылъ часть зернохранилищъ, дабы накормить – хлѣбами земными – и утихомирить, такимъ образомъ, смутьяновъ. Не послушалъ его Имато и въ слѣдующихъ его желаніяхъ: Касато хотѣлъ преобразовать устройство войска; также въ подмогу пѣхотѣ Касато желалъ использовать въ сраженіяхъ конницу, не щадя коней; помимо этого Касато велъ переговоры съ Египетской державою, ожидая отъ нея помощи въ подавленіи критской смуты въ обмѣнъ на многочисленныхъ рабовъ (Касато, въ частности, дозволялъ, случись сему состояться, забирать египтянамъ едва ли не любыхъ изъ критскихъ рабовъ, жившихъ ли по деревнямъ или же въ многочисленныхъ дворцахъ), нѣкоторое количество треножниковъ и прочихъ преобильныхъ числомъ подѣлокъ земли критской и верховнаго Повара. – Всё это было подъ запретомъ для Касато. – Имато велъ самоубійственную политику, ведшую и его, и Критъ въ пропасть, крахъ и ночь.

Касато въ тѣ дни былъ внѣ себя и не всегда могъ сіе скрыть: впервые и въ самый неподходящій моментъ царедворцу не удалось навязать свою волю царю, несмотря на всѣ попытки (въ ходъ шло: вино, дѣвы, проигрыши въ кости, мнимыя самоуничиженія, шутовство, лесть, игрища, подсадная охота и рыбалка, – всё безъ проку). То было роковымъ «рѣшеніемъ» Имато: роковымъ въ первую очередь для него самого. Имато и въ самый роковой часъ скрывался: въ чувственныхъ сферахъ: пилъ не переставая, принималъ ванну нѣсколько разъ за день, спалъ большую часть дня, долго «разговаривалъ» съ любимѣйшею изъ своихъ обезьянъ (которыя были животными священными, божествами низшаго ранга, посредниками между богами и людьми), тщась найти отвѣты на мучившіе его вопросы о спасеніи критской державы, остальное время пребывалъ въ объятьяхъ дѣвъ, а свою супругу вдругъ началъ величать Великой Матерью, падая ницъ предъ ней и ей моляся. Снадобье сіе помогало: царь чѣмъ далѣе, тѣмъ болѣе не вѣдалъ, что творится въ добрыхъ земляхъ…

Касато прекрасно сознавалъ: положеніе во власти опредѣляется не личными заслугами, наградами, званіями, не происхожденіемъ, не добротою личной, ниже́ личными добродѣтелями, но токмо однимъ: чѣмъ-то, чѣмъ онъ владѣлъ въ совершенствѣ, и что, вмѣщая въ себя раболѣпство и угодничество, было всё жъ не только раболѣпствомъ и угодничествомъ, но чѣмъ-то большимъ. Что не Касато есть проводникъ воли Имато, но ровно наоборотъ, догадывались многіе, но не царь Крита, который имѣлъ столь же мѣдную голову, сколь мѣдными были и знаки царской его власти: ему и во снѣ не приснилось бы, что не онъ, но ближайшій помощникъ его руководитъ всѣмъ. Однако силою разраставшагося возстанія и неудачной борьбы съ нимъ, Касато, на коего была возложена борьба съ «мятежниками» (такъ называли возставшихъ во Дворцѣ, хотя и «мятежники» или «смутьяны» о томъ вѣдать не вѣдали), опасаясь потерять благорасположеніе Имато и, какъ слѣдствіе, власть (или – что вѣроятнѣе – попросту боясь потерять собственную жизнь), принялъ одно рѣшенье: низвергнуть въ небытіе царя. Касато сознавалъ: власть потеряетъ власть, ежели въ самое скорое время не принять самыхъ радикальныхъ мѣръ; таковой была смѣна династіи – дѣло, отродясь невиданное на добромъ Критѣ, но отъ того лишь болѣе дѣйственное въ дѣлѣ сохраненія власти…

* * *

– Съ рожденія воспитывали меня во страхѣ предъ отцомъ