Владимир Набоков - Стихотворения Страница 26

119. СМЕРТЬ

Выйдут ангелы навстречу, —многорадужная рать;на приветствия отвечу:не хочу я умирать!

Надо мной сомкнутся крылья,заблистают, зазвенят…Только вспомню, что любил ятеплых и слепых щенят.

120–136. КАПЛИ КРАСОК

Он горстью мягкою землии кровь и слезы многим вытер;Он милосерден. В рай вошлиблудница бледная и мытарь.

И Он своим святым простит,что золотые моли гиблив лампадах и меж слитых плитблагоуханно-блеклых библий.

И в утро свежее любвина берег женственно-отлогиймы выбегали, и твоибосые вспыхивали ноги.

Мы задыхались в серебреосоки сочной; и, бывало,подставя зеркальце к заре,ты отраженье целовала.

Черешни, осы — на лотках;и точно отсвет моря синий,на знойно-каменных стенахгорят, горят глаза глициний.

Белы до боли облака;ручей звездой в овраге высох,и, как на бархате мука,седеет пыль на кипарисах.

Мы пели в поле, и луныблуждало блещущее диво.Былинки были так бледны,так колебались боязливо.

Мы шли, — и может быть, цветок,между былинками, в тревогешепнул: «я вижу, — я высок:блуждают блещущие боги…»

Он отвернулся от холстаи в сад глядит, любуясь святополетом алого листкаи тенью клена лиловатой;

любуясь всем, как сын и друг, —без недоверья, без корысти,и капля радужная вдругспадает с вытянутой кисти.

Где ты, апреля ветерок —прелестный, в яблони влюбленный?Цветут, цветут, а ты снежоксдуваешь этот благовонный…

В былые, благостные дни,в холодном розовом тумане —да, сладко сыпались они —цветы простых очарований…

На лодке выцветшей — вдвоем —меж камышей мы проплываем.Я вялым двигаю веслом,ты наклоняешься над краем.

И зеленеет глубина,и в лени влаги появленьеилеи — белой, как луна, —встречаешь всхлипом восхищенья…

Шептала, запрокинув лик,ты о разлуке предстоящей, —а я глядел, как бился бликна дне шушукающей чащи;

как — в дымке — ландыша душадышала и как с тонкой ношейполз муравей, домой спеша, —такой решительный, хороший…

Когда-то чудо видел я;передаю созвучьям нынето чудо, — но душа моя —как птица белая на льдине,

и хоть горит мой стих живой,мне чуждо самому волненье.Я скован. Холод заревойкругом. И это — вдохновенье…

Всё, что я видел, но забыл,ты, сказка гулкая, напомни;да: робким рыцарем я был —и пряжка резала плечо мне.

Да. Злая встреча у ручья —в тот вечер шелково-зеленый.Кольчуги вражьей чешуя,и конь под траурной попоной.

Там — говорят — бои, гроза…А в Риме сумеречном, — тонкоподкрасив грустные глаза, —стихи расплескиваю звонко.

Но завтра… сердца стебелекя обнажу; из нежной раны —в воде надушенной — дымоквозникнет матово-румяный…

Когда мы встали пред врагом,под белоснежными стенами,и стрелы взвизгнули кругом, —Христос явился между нами.

Взглянул — и стрелы на летув цветы и в звезды превратилисьи роем радостным Христуна плечи плавно опустились.

Дыханье веера, цветы,в янтарном небе месяц узкий…Зевая, спрашиваешь ты,как слово «happiness»[4] по-русски.

А в тучках нежность хризантем,и для друзей я отмечаю,что месяц тающий — совсем —лимона ломтик в чашке чаю.

Твой крест печальный — красота,твоя Голгофа — наслажденье.Скользишь, безвольна и чиста,из сновиденья в сновиденье;

не изменяя чистотесвоей таинственной, — кому быни улыбались в темнотетвои затравленные губы.

Тоскуя в мире, как в аду, —уродлив, судорожно-светел, —в своем пророческом бредуон век наш бедственный наметил.

Услыша вопль его ночной,подумал Бог: ужель возможно,что всё дарованное Мнойтак страшно было бы и сложно?

Скользнув по стоптанной траве,взвился он звучно, без усилья,и засияли в синеведавно задуманные крылья.

И мысли гордые теклипод музыку винта и ветра…Дно исцарапанной земликазалось бредом геометра.

Дом новый, глухо знойный день, —и пальма, точно жестяная…Вот он идет; глядит на теньсвою смешную, вспоминая

тень пестрых, шелковых знамен —у сфинкса тусклого на лапе…Остановился; жалок онв широкополой этой шляпе…

137. ДЕТСТВО{*}

I При звуках, некогда подслушанных минувшим, —любовью молодой и счастьем обманувшим, —пред выцветшей давно, знакомою строкой,с улыбкой начатой, дочитанной с тоской,порой мы говорим: ужель всё это было?И удивляемся, что сердце позабыло,какая чудная нам жизнь была дана…

II Однажды, грусти полн, стоял я у окна:братишка мой в саду, — Бог весть во что играя, —клал камни на карниз. Вдруг, странно замирая,подумал я: ужель и я таким же был?И в этот миг всё то, что позже я любил,всё, что изведал я, — обиды и успехи, —всё затуманилось при тихом, светлом смехевосставших предо мной младенческих годов.

III И вот мне хочется в размер простых стиховто время заключить, когда мне было восемь,да, только восемь лет. — Мы ничего не просим,не знаем в эти дни, но многое душойуж можем угадать. — Я помню дом большой,я помню лестницу, и мраморной Венерымеж окон статую, и в детской — полусерыйи полузолотой непостоянный свет.

IV Вставал я нехотя. (Как будущий поэт,предпочитал я сон действительности ясной.Конечно — не всегда: как торопил я страстномедлительную ночь пред светлым Рождеством!)Потом до десяти, склонившись над столом,писал я чепуху на языке Шекспира,а после шел гулять…

V                          Отдал бы я полмира,чтоб снова увидать мир яркий, молодой, —который видел я, когда ходил зимойвдоль скованной Невы великолепным утром!Снег, отливающий лазурью, перламутром,туманом розовым подернутый гранит,—как в ранние лета всё нежит, всё пленит!

VI Тревожишь ты меня, сон дальний, сон неверный…Как сказочен был свет сквозь арку над Галерной!А горка изо льда меж липок городских,смех девочек-подруг, стук санок удалых,рябые воробьи, чугунная ограда?О сказка милая, о чистая отрада!

VII Увы! Всё, всё теперь мне кажется другим:собор не так высок, и в сквере перед нимдавно деревьев нет, и уж шаров воздушных,румяных, голубых, всем ветеркам послушных,на серой площади никто не продает…Да что и говорить! Мой город уж не тот…

VIII Зато остались мне тех дней воспоминанья:я вижу, вижу вновь, как, возвратясь с гулянья,позавтракав, ложусь в кроватку на часок.В мечтаньях проходил назначенный мне срок…Садилась рядом мать и мягко целовалаи пароходики в альбом мне рисовала…Полезней всех наук был этот миг тиши!

IX Я разноцветные любил карандаши,пахучих сургучей густые капли, краски,бразильских бабочек и английские сказки.Я чутко им внимал. Я был героем их:как грозный рыцарь смел, как грустный рыцарь тих,коленопреклонен пред смутной, пред любимой…О, как влекли меня — Ричард непобедимый,свободный Робин Гуд, туманный Ланцелот!

X Картинку помню я: по озеру плыветширокий, низкий челн; на нем простерта дева,на траурном шелку, средь белых роз, а слеваот мертвой, на корме, таинственный старикседою головой в раздумии поник,и праздное весло скользит по влаге сонной,меж лилий водяных…

XI                            Глядел я, как влюбленный,мечтательной тоски, видений странных полн,на бледность этих плеч, на этот черный челн;и ныне, как тогда, вопрос меня печалит:к каким он берегам — неведомым — причалит,и дева нежная проснется ли когда?

XII Назад, скорей назад, счастливые года!Ведь я не выполнил заветов ваших тайных,ведь жизнь была потом лишь цепью дней случайных,прожитых без борьбы, забытых без труда.Иль нет, ошибся я, далекие года!Одно в душе моей осталось неизменным, —и это — преданность виденьям несравненным, —молитва ясная пред чистой красотой.Я ей не изменил, и ныне пред собойЯ дверь минувшего без страха открываюи без раскаянья былое призываю!

XIII Та жизнь была тиха, как ангела любовь.День мирно протекал. Я вспоминаю вновь —безоблачных небес широкое блистанье,в коляске медленной обычное катаньеи в предзакатный час — бисквиты с молоком.Когда же сумерки сгущались за окном,и шторы синие, скрывая мрак зеркальный,спускались, шелестя, и свет полупечальный,полуотрадный ламп даль комнат озарял, —безмолвно, сам с собой, я на полу играл;в невинных вымыслах, с беспечностью священной,я жизни подражал по-детски вдохновенно;из толстых словарей мосты сооружал,и поезд заводной уверенно бежалпо рельсам жестяным…

XIV                              Потом — обед вечерний.Ночь приближается, и сердце суеверней.Уж постлана постель, потушены огни.Я слышу над собой: Господь тебя храни…Крутом чернеет тьма, и только щель двернаяполоской узкою сверкает, — золотая.Блаженно кутаюсь и, ножки подобрав,вникаю в радугу обещанных забав…Как сладостно тепло! И вот я позабылся…

XV И странно: мнится мне, что сон мой долго длился,что я проснулся лишь — теперь, и что во сне,во сне младенческом, приснилась юность мне;что страсть, тревога, мрак — всё шутка домового,что вот сейчас, сейчас ребенком встану сноваи в уголку свой мяч и паровоз найду…Мечты!..

XVI          Пройдут года, и с ними я уйду,веселый, дерзостный, но втайне беззащитный,и после, может быть, потомок любопытный,стихи безбурные внимательно прочтя,вздохнет, подумает: он сердцем был дитя!

138–147. АНГЕЛЫ{*}