Борис Пастернак - Свеча горела (сборник) Страница 26

Зима приближается

Зима приближается. СызноваКакой-нибудь угол медвежийПо прихоти неба капризногоИсчезнет в грязи непроезжей.

Домишки в озерах очутятся.Над ними закурятся трубы.В холодных объятьях распутицыСойдутся к огню жизнелюбы.

Обители севера строгого,Накрытые небом, как крышей,На вас, захолустные логова,Написано: «Сим победиши».

Люблю вас, далекие пристаниВ провинции или деревне.Чем книга чернее и ли́станней,Тем прелесть ее задушевней.

Обозы тяжелые двигая,Раскинувши нив алфавиты,Россия волшебною книгоюКак бы на середке открыта.

И вдруг она пишется зановоБлижайшею первой метелью,Вся в росчерках полоза санногоИ белая, как рукоделье.

Октябрь серебристо-ореховый.Блеск заморозков оловянный.Осенние сумерки Чехова,Чайковского и Левитана.

Памяти Марины Цветаевой

Хмуро тянется день непогожий.Безутешно струятся ручьиПо крыльцу перед дверью прихожейИ в открытые окна мои.

За оградою вдоль по дорогеЗатопляет общественный сад.Развалившись, как звери в берлоге,Облака в беспорядке лежат.

Мне в ненастьи мерещится книгаО земле и ее красоте.Я рисую лесную шишигуДля тебя на заглавном листе.

Ах, Марина, давно уже время,Да и труд не такой уж ахти,Твой заброшенный прах в реквие́меИз Елабуги перенести.

Торжество твоего переносаЯ задумывал в прошлом годуНад снегами пустынного плеса,Где зимуют баркасы во льду.

Мне так же трудно до сих порВообразить тебя умершей,Как скопидомкой мильонершейСредь голодающих сестер.

Что сделать мне тебе в угоду?Дай как-нибудь об этом весть.В молчаньи твоего уходаУпрек невысказанный есть.

Всегда загадочны утраты.В бесплодных розысках в ответЯ мучаюсь без результата:У смерти очертаний нет.

Тут всё – полуслова и тени,Обмолвки и самообман,И только верой в воскресеньеКакой-то указатель дан.

Зима – как пышные поминки:Наружу выйти из жилья,Прибавить к сумеркам коринки,Облить вином – вот и кутья.

Пред домом яблоня в сугробе.И город в снежной пелене –Твое огромное надгробье,Как целый год казалось мне.

Лицом повернутая к Богу,Ты тянешься к нему с земли,Как в дни, когда тебе итогаЕще на ней не подвели.

Зарево

Нас время балует победами,И вещи каждую минутуВсе сказочнее и неведомейВ зеленом зареве салюта.

Все смотрят, как ракета, падая,Ударится о мостовую,За холостою канонадоюПрипоминая боевую.

На улице светло, как в храмине,И вид ее неузнаваем.Мы от толпы в ракетном пламениГорящих глаз не отрываем.

В пути из армии, нечаянноНа это зарево наехав,Встречает кто-нибудь окраинуВ блистании своих успехов.

Он сходит у опушки рощицы,Где в черном кружеве, узорясь,Ночное зарево полощетсяСквозь веток реденькую прорезь.

И он сухой листвою шествуетНа пункт поверочно-контрольныйУзнать, какую новость чествуютЗарницами первопрестольной.

Там называют операцию,Которой он и сам участник,И он столбом иллюминацииПленяется, как третьеклассник.

И вдруг его машина портится,Опять с педалями нет сладу.Ругаясь, как казак на Хортице,Он ходит, чтоб унять досаду.

И он отходит к ветлам, стелющимВдоль по́ лугу холсты тумана,И остается перед зрелищем,Прикованный красой нежданной.

Болотной непроглядной гущеюЧернеют заросли заречья,И город, яркий, как грядущее,Вздымается из тьмы навстречу.

Он думает: «Я в нем изведаю,Что и не снилось мне доселе,Что я купил в крови победоюИ видел в смотровые щели.

Мы на словах не остановимся,Но, точно в сновиденьи вещем,Еще привольнее отстроимсяИ лучше прежнего заблещем».

Пока мечтами горделивымиОн залетает в край бессонный,Его протяжно, с перерывами,Зовет с дороги рев клаксона.

В искатели благополучияПисатель в старину не метил.Его герой болел падучею,Горел и был страданьем светел.

Мне думается, не прикрашивайМы самых безобидных мыслей,Писали б, с позволенья вашего,И мы, как Хемингуэй и Пристли.

Я тьму бумаги перепачкаюИ пропасть краски перемажу,Покамест доберусь раскачкоюДо истинного персонажа.

Зато без всякой аллегорииОн – зарево в моем заглавьи,Стрелок, как в песнях Черногории,И служит в младшем комсоставе.

Все было громко, неожиданно,И спор горяч, и чувства пылки,И все замолкло, все раскидано.Супруги спят. Блестят бутылки.

С ней вышел кто-то в куртке хромовой.Она смутилась: «Ты, Володя?Я только выпущу знакомого».– А дети где? – «На огороде,

Я их тащу домой, – противятся».– Кого ты это принимала?«Делец. Приятель сослуживицы.Достал мне соды и крахмалу.

Да, подвигам твоим пред родинойЗдесь все наперечет дивятся.Все говорят: звезда ВолодинаУже не будет затмеваться.

Особенно с губою заячьейПристал как банный лист поганый:– Вы заживете припеваючи…»– Повесь мне полотенце в ванну.

Ничем душа не озадаченаЕго дрожайшей половины.Набит нехитрой всякой всячиной,Как прежде, ум ее невинный.

Обыкновенно напомадится,Табак, цыганщина и гости.Как лямка, тяжкая нескладица,И дети бедные в коросте.

А он не вор и не пропоица,Был ранен, захватил трофеи…И он, раздевшись, жадно моетсяИ мылит голову и шею.

Ах это своеволье Катино!Когда ни вспомнишь, перепалкаИз-за какой-нибудь пошлятины.Уйти – детей несчастных жалко.

Детей несчастных и племянницу.Остаться – обстановка давит.Но если с ней он и расстанется,Детей в беде он не оставит.

Он надышался смертью, порохом,Борьбой, опасностями, риском,И стал чужой мышиным шорохамИ треснувшим горшкам и мискам.

Он не изменит жизни воина,Бесстрашью братии бродячей,Лесам, стоянке неустроенной,Боям, поступкам наудачу!

А горизонты с перспективами!А новизна народной роли!А вдаль летящее прорывамиИ победившее раздолье!

А час, пробивший пред неметчиной,И внятно – за морем и домаВсем человечеством замеченныйЧас векового перелома!

Ай время! Ай да мы! Подите-ка,Считали: рохли, разгильдяи.Да это ж сон, а не политика!Вот вам и рохли. Поздравляю.

Большое море взбаламучено!И видя, что белье закапал,Он все не попадает в брючинуИ, крякнув, ставит ногу на пол.

«Дай мне уснуть. Не разговаривай.Нельзя ли, право, понормальней».Он видит сон. Лесное заревоС горы заглядывает в спальню.

Он спит, и зубы сжаты в скрежете.Он стонет. У него диалогС какой-то придорожной нежитью.Его двойник смешон и жалок.

«Вам не до нас, такому соколу.В честь вас пускают фейерверки.Хоть я все время терся около,Нас не видать, мы недомерки.

Не пью и табаку не нюхаю,Но, выпив на поминках тети,Ползу домой чуть-чуть под мухою.Прошу простить. Не подвезете?

Над рощей буквы трехаршинныеЗовут к далеким идеалам.Вам что, вы со своей машиною,А пехтурою, пешедралом?

За полосатой перекладиной,Где предъявляются бумаги,Прогалина и дачка дядина.Свой огород, грибы в овраге.

Мой дядя жертва беззакония,Как все порядочные люди.В лесу их целая колония,А в чем ошибка правосудия?

У нас ни ведер, ни учебников,А плохи прачки, педагоги.С нас спрашивают, как с волшебников,А разве служащие – боги?»

«Да, боги, боги, слякоть клейкая,Да, либо боги, либо плесень.Не пользуйся своей лазейкою,Не пой мне больше старых песен.

Нытьем меня свои пресытили,Ужасное однообразье.Пройди при жизни в победителиИ волю ей диктуй в приказе.

Вертясь, как бес перед заутреней,Перед душою сердобольной,Ты подменял мой голос внутренний.Я больше не хочу. Довольно».

«Володя, ты покрыт испариной.Ты стонешь. У тебя удушье?»– Во сне мне новое подарено,И это к лучшему, Катюша.

Давай не будем больше ссоритьсяИ вспомним, если в стенах этихОно когда-нибудь повторится,О нашем будущем и детях. –

Из кухни вид. Оконце узкоеЗа занавескою в оборках,И ходики, и утро русскоеНа русских городских задворках.

И золотая червоточинаНа листьях осени горбатой,И угол, бомбой развороченный,Где лазали его ребята.

Смерть сапера