Александр Житинский - Снежная почта Страница 26

Записка

Напишу ему: «Здравствуй, потомок!Ты прости, что твой пра-пра-прадйдБыл по вашим понятьям подонокИ к тому же никчёмный поэт.

Ты прости ему бедную лиру,И обман, и притворство его.Он хотел лишь понравиться мируИ повсюду играл своего.

Среди русских считался он русским,Средь евреев казался еврей,Среди женщин был чуточку грустнымИ веселым средь старых друзей.

В этом не было даже расчету,А скорее, позор да беда.Но по самому строгому счетуБыл чужим он везде и всегда.

Поносили его и венчали,Улыбался он, скромен и мил.„В многой мудрости много печали“,—Повторять он частенько любил.

Утомясь от борьбы постепенно,Стал он тих и покорен судьбе.Ну, а если сказать откровенно,—Он мечтал быть понятным тебе.

Ты прости ему эту записку,Заготовленную наперед…Знаю я: наша встреча не близко.Холод времени пальцы сведет».

Детская сказка

Непонятно – где,Непонятно – как,На одной звездеЖил один дурак.

Он не изучалКнижек мудрецов,Не видал начал,Не видал концов.

Только ел да ел,Только спал да спал,Но однажды селИ во сне сказал:

«Объясните мне,Для чего живу?Или я во сне,Или наяву?»

Тут над ним как разВорон пролеталИ, скосивши глаз,Так ему сказал:

«Я живу в трудеНесколько веков.Стало на звездеМного дураков.

Видно, я отстал,Это верный знак…»«Долго ли я спал?»,—Говорит дурак.

Он протер глаза,Голову поднял,Глянул в небеса,Звезды увидал.

«Я не так уж глуп,—Проворчал дурак.—Вот звезда Дануб,Вот созвездье Рак.

Вижу Южный Крест,Вижу Млечный Путь…Столько разных местЗнает кто-нибудь?»

Ворон каркнул раз,Ворон каркнул дваИ, скосивши глаз,Он сказал слова:

«Черен день-деньской,Страшен час суда.Где звезда тоской,Там близка беда».

И, сказавши так,Дальше полетел.Ну, а наш дуракНа звезде сидел.

Чтоб понять моральВ небо не смотри.Бесконечна даль.Истина внутри.

«Мертвые, мертвые…»

Мертвые, мертвые,совершенно мертвые людиПьют, смеются похабному анекдоту.Мертвые женщины носят мертвые грудиТак, словно выполняют общественную работу.

Когда же я умер? Какую смертную датуПрикажете выгравировать на блестящей табличке?Мертвый мой голос, точно завернутый в вату,Не имена называет теперь, а клички.

Мертвые лица склонились ко мне с участьем.Мертвым надеждам не суждено сбыться.Как?Вот это и называется счастьем?И ради этого стоит на миг продлиться?

«Обращаюсь к читателю…»

Обращаюсь к читателю,А читателя нет.Предан скоросшивателюМой словесный портрет.

В тонких линиях абрисаНевесомый почти,Он – посланье без адреса,Кто-нибудь, да прочти!

Не прошу снисхожденияЗа мое ремесло.Все мои заблуждения —Незаметное зло.

Мой потомок с беспечностьюИх осудит, смеясь.Вот и будет мне с вечностьюДолгожданная связь.

«Даты жизни целой…»

Даты жизни целойВ строчки уложу.Вот еще незрелыйВам рукой машу.

В горделивой позе,Точно чемпион,Неподвластный прозеНынешних времен.

Вот уже умнееИ печальней взгляд.Что со мною? Старею.Возраст виноват.

Кое-что усвоилИз простых манер.Понял, чту я стоилРаньше, например.

Вот совсем уж скучный,Умудренный весь,Неблагополучный,Утерявший спесь,

Слабый, виноватыйНапрочь, навсегда.Вот такие даты.Месяцы. Года.

«Долго совести до Бога добираться…»

Долго совести до Бога добираться.Долго сор мести и долго завираться.

Долго книжные осваивать науки.Всем мы ближние, но в этом столько муки!

Долго, долго драться с собственною тенью.Чувство долга – многолетнее растенье.

Долго повести печатать на бумаге.Чувство совести нуждается в отваге.

Ироническая молитва

(1972-79)

I

Некоторые итоги

Я вспомнил всех, кого я не любил(Их оказалось на поверку мало):Приятеля, с которым водку пил,Его жену, что всё на свете знала,Ученого соседа моего,Известного поэта одного,А может, двух… Учительницу пенья,Редактора на радио, комуВысказывал в письме я точку зренья,Неясную тогда мне самому.Я вспомнил всех, кого я не любил,И оказалось: я покладист был.

Я вспомнил всё, к чему был равнодушен(Я не скажу, что вовсе нетерпим).Успех у женщин? Он, конечно, нужен,Но вот хлопот не оберешься с ним.Тщеславие меня не подгонялоИ зависти я, вроде бы, не знал.Не требовал от ближних пьедестала,И то сказать: к чему мне пьедестал?Всё выходило так, что я не воин,Хотя в себе уверен и спокоен.

Я вспомнил всё. А то, что позабыл,Фантазией расчетливо восполнил.Я вспомнил всех, но я тебя не вспомнил.Не потому, что тоже не любил,А потому, что страсти не в почете,Спокойствие оплачено ценойДостаточной, и при таком расчетеТебе одной известно, что со мной.

1972

«Эти письма порви поскорей…»

Эти письма порви поскорей,Раскроши их на малые долькиИ развей за окошком… но толькоНи о чем, ни о чем не жалей.

Всё, что было когда-то милейИ любого подарка дороже,Выбрось в форточку разом… и всё жеНи о чем, ни о чем не жалей.

И вина напоследок налей,Пригуби из бокала немногоИ забудь меня, но… ради Бога,Ни о чем, ни о чем на жалей!

1974

«Безрадостна любовь в разлуке вековой…»

Безрадостна любовь в разлуке вековой.Пора уже смахнуть на письмах паутину.Я в затяжном прыжке лечу вниз головой,И звездный ветерок мне зябко дует в спину.

Безрадостна любовь без губ твоих и глаз,Без видимых примет и без прикосновений.Какой небесный дух отнял ее у нас?Обнял тебя, унес – какой жестокий гений?

Безрадостна любовь, сгоревшая в два дня.По Млечному Пути нельзя шататься праздно.Лети за мной, лети! Не покидай меня!Но не губи себя – бессмысленно, напрасно…

1974

«Печку на ночь затопили…»

Печку на ночь затопили,Принесли вязанку дров,Стол накрыли, чай попили,Разогрели чаем кровь.

Все дневные огорченьяИ превратности судьбыБез особого мученьяВылетели из трубы.

Только влажный шепот садаИ бормочущая печь —Вот и всё, что было надо,Чтобы выпрямилась речь.

Чтобы тайные изломыНашей жизни суетнойСтали вовсе незнакомыИ ходили стороной.

1976

«На Васильевском острове ночь коротка…»

На Васильевском острове ночь коротка.Над Васильевским островом спят облака,Повторяя его очертанья,Прикрывая ночное свиданье.

В темных сквериках липы наклонно торчат,И какие-то типы в подъездах молчат.Сигаретки горят со значеньем,Приглашая к ночным приключеньям.

На Васильевском острове глуше шаги.Синий ангел слетает с трамвайной дугиИ лицо твое искрой крылатойВырывает из тьмы вороватой.

Сотня окон разинула черные ртыИ глотает холодный настой пустоты,Но не спрятаться нам, не согреться.В этом городе некуда деться.

1976

Год любви

Все поэты с ума посходили,Повлюблялись, забросили стих,Поглупели, забыли о стиле,Никакой нет управы на них!

В январе, феврале и апреле,В сентябре, октябре, ноябреВсё грустили, печалились, млели,—Вечерком, среди дня, на заре.

Ревновали, искали предлога,Уезжали черт знает куда.И – ни рифмы, ни буквы, ни слога,Только письма туда и сюда.

Целовали возлюбленных в груди,Совершали иные грехи…А другие какие-то людиПотихоньку кропали стихи.

1974

Февральская поэма

В. Б.

1.

Зима такая – то заплачет,То горьким снегом завалит.Наверно, это что-то значит,И в этом замысел сокрыт.Наверно, хитрая природаОпять готовит недород,Но все упорней год от годаНаш удивительный народ.А впрочем, есть такое мненье,Что потеплело все вокруг.И теплые стихотвореньяШлет с юга недалекий друг.Повсюду теплое участьеВ моих немыслимых делах,И даже тепленькое счастьеВ квартирных светится углах.Сижу на кухне за машинкой,И капли бьются о карниз.Вот чертик с бешеной лезгинкойИз Грузии, без всяких виз,Блестя кавказскими глазами,Сжимая узенький кинжал,Весь в газырях, смешной, с усами,Ко мне внезапно забежал.

Откуда? Что за наважденье?Ведь я элегией болел!Но чертик, чувствуя смятеньеМое, на табуретку селИ, наслаждаяся кинжалом,Полезным духом макаронИ сыра запахом лежалым,Повел такие речи он:«Вы думаете, сочинитель,Что я, шутейный персонаж,В поэме этой только зритель?Отнюдь! Я соблазнитель ваш.Вы думаете, я не смеюОставить запись на полях?Все ваши рифмы я имеюВ моих блестящих газырях!»И вслед за этим, как проворныйИ ловкий иллюзионист,Рукою тоненькой и чернойОн стал набрасывать на листТакие рифмы: лето-мета,Зима-письма, тебе-судьбе…Во всем похожий на поэтаИ с бородавкой на губе.И я, скорее под диктовку,Чем по велению ума,Используя его сноровку,Постыдно начал: «Шла зима.Летел февраль подбитой птицей.Я ждал письма. Оно не шло.Над нашей северной столицейПока еще не рассвело…

Я шел по Невскому. СтруилисьОгни машин по мостовой,И окна медленно слезились,И фонари вниз головойВ просторных лужах отражались.Висела водяная пыль.Прохожие в сторонку жались,Когда бежал автомобиль.Я шел по Невскому на запад,К Адмиралтейству, но на грехДальневосточный дикий запахНа Мойке, на виду у всех,Меня поймал за нос, и тут жеЯ провалился и исчез,Оставив вам витрины, лужи,Февраль, тоску и райсобес…»

2.