Двор чудес - Ирина Владимировна Одоевцева Страница 27

И розами вдруг расцвела солома,

И чтоб к себе домой прийти опять,

Хотя и нет ни у себя, ни дома.

Чтоб из-под холмика с могильною травой

Ты вышел вдруг веселый и живой.

«Верной дружбе глубокий поклон…»

Георгию Адамовичу

Верной дружбе глубокий поклон.

             Ожиданье. Вокзал. Тулон.

Вот мы встретились. – Здравствуйте.

                                                 Здрасте! —

Эта встреча похожа на счастье,

На левкои в чужом окне,

На звезду, утонувшую в море,

На звезду на песчаном дне.

– Но постойте. А как же горе?

Как же горе, что дома ждет?

Как беда, что в неравном споре

Победит и с ума сведет?

Это пауза, это антракт,

Оттого-то и бьется так,

Всем надеждам несбывшимся в такт,

Неразумное сердце мое.

Полуявь. Полузабытье…

Как вы молоды! Может ли быть,

Чтобы старость играла в прятки,

Налагала любовно заплатки

На тоски и усталости складки,

На бессонных ночей отпечатки,

Будто не было их?

                            Не видны.

И не видно совсем седины

В шелковисто-прямых волосах.

Удивленье похоже на страх.

Как же так? Через столько лет…

Значит, правда – времени нет,

И уводит девический след

Башмачков остроносых назад,

Прямо в прошлое,

             В Летний сад:

По аллее мы с вами идем,

По аллее Летнего сада.

Ничего мне другого не надо:

Дом Искусств. Литераторов Дом.

Девятнадцать жасминовых лет,

Гордость студии Гумилева

Николая Степановича…

– Но постойте, постойте. Нет!

Это кажется так, сгоряча.

Это выдумка. Это бред.

Мы не в Летнем саду. Мы в Тулоне,

Мы стоим на тютчевском склоне,

Мы на тютчевской очереди

Роковой – никого впереди.

Осторожно из-за угла

Наплывает лунная мгла.

Ничего уже не случится.

Жизнь прошла.

                        Безвозвратно прошла.

Жизнь прошла.

             А молодость длится.

                       Ваша молодость.

                                                  И моя.

1958

Разностопные ямбы

Ренэ Герра

Лазурный берег, берег Ниццы.

Чужая жизнь. Чужие лица.

Я сплю.

           Мне это только снится.

До смерти так недалеко —

                         Рукой

                                   Подать.

Я погружаюсь глубоко —

С какой сознательной тоской —

В чудовищную благодать

Дурного сна.

Его бессмысленность ясна:

На койке городской больницы

Страдания апофеоз

И унижения.

Но розы, розы, сколько роз,

И яркий голос соловья

Для вдохновения

Во сне.

Я сплю – все это снится мне —

Все это только скверный сон,

Я сознаю, что я – не я,

Я даже не «она», а «он» —

И до чего мой сон нелеп!

О, лучше б я оглох, ослеп —

Я – нищий русский эмигрант!

Из памяти всплывает Дант:

«Круты ступени, горек хлеб

Изгнания…»

Так! Правильно!

             Но о моей беде,

О пытке на больничной койке

Дант не упомянул нигде:

Такого наказания

Нет даже в дантовском Аду.

…Звезда поет. Звезда зовет звезду.

«Вот счастие мое на тройке…»

Ни тройки, ни кабацкой стойки,

Ни прочей соловьиной лжи.

Ты пригвожден к больничной койке,

Так и лежи!..

А рядом енчит старичок.

В загробность роковой скачок

Ему дается тяжело.

Ничто ему не помогло,

Проиграна его игра,

И он уже идет ко дну,

Крестом и розою увенчан.

И значит, стало на одну

Жизнь опозоренную меньше.

Пора о ней забыть! Пора!

Как далеко до завтра… До утра…

Таинственно белеют койки,

Как будто окна на Неву.

Мне странно, что такой я стойкий,

И странно мне,

Что я еще живу

И что не я, а старичок

В бессмертье совершил скачок

В нелепом сне.

1958

«Я не могу простить себе…»

Я не могу простить себе, —

Хотя другим я все простила, —

Что в гибельной твоей судьбе

Я ничего не изменила,

Ничем тебе не помогла,

От смерти не уберегла.

Все, что твоя душа просила,

Все то, что здесь она любила…

Я не сумела. Не смогла.

Как мало на земле тепла,

Как много холода – и зла!

Мне умирать как будто рано,

Хотя и жить не для чего.

Не для чего. Не для кого.

Вокруг – безбрежность океана

Отчаяния моего —

Отчаяния торжество.

И слезы – не вода и соль,

А вдовьи слезы – кровь и боль.

Мне очень страшно быть одной,

Еще страшнее – быть с другими —

В круговращеньи чепухи —

Страшнее. И невыносимей.

В прозрачной тишине ночной

Звенят чуть слышно те стихи,

Что ты пред смертью диктовал.

Отчаянья девятый вал.

            Тьма.

                    И в беспамятство провал —

                    До завтрашнего дня.

1958

«Последнее траурное новоселье…»

Последнее траурное новоселье.

Мне хочется музыки, света, тепла

И чтоб отражали кругом зеркала

Чужое веселье.

И в вазе хрустальной надежда цвела

Бессмертною розой, как прежде.

Смешно о веселье.

            Грешно о надежде.

В холодной, пустой, богадельческой келье

Сварливая старческая тишина.

И нет ни покоя,