Луна и Смерть - Федерико Гарсиа Лорка Страница 28

Как в сердцах людей я затерялся,

я не раз затеривался в море.

Мореход слепой, ищу я смерти,

полной сокрушительного света.

XI

Газелла о любви за сто лет

Четверо влюбленных

поднялись к воротам,

ах, ах, ах, ах.

На уклоне трое

ждут за поворотом,

ах, ах, ах.

Двое, подбоченясь,

подошли с приветом,

ах, ах.

Вздохами влюбленный

обменялся с ветром.

Ах!

Миртами белея,

вымерла аллея.

XII

Газелла об утреннем рынке

 Я под аркой Эльвиры

 буду ждать на пути,

 чтоб узнать твое имя

 и, заплакав, уйти.

Что за луны льдом озерным

на лице твоем застыли?

Как в заснеженной пустыне

твой костер собрать по зернам?

Твой хрусталь колючим терном

кто задумал оплести?..

Я под аркой Эльвиры

 буду ждать на пути,

 чтобы взгляд твой пригубить

 и, заплакав, уйти.

Ранит голос твой весенний

среди рыночного крика!

Сумасшедшая гвоздика,

затерявшаяся в сене!

Как близка ты в отдаленье,

а вблизи – не подойти…

 Я под аркой Эльвиры

 буду ждать на пути,

 чтобы бедер коснуться

 и, заплакав, уйти.

Касыды

I

Касыда о раненном водою

Хочу спуститься в глубь колодца,

хочу подняться лестницей крутою,

чтобы увидеть сердце,

ужаленное темною водою.

Теряя силы, бредил мальчик

в венке из инея и крови.

Ключи, колодцы и фонтаны

клинки скрестили в изголовье.

О, вспышки страсти, всплески лезвий,

о белой смерти пение ночное!

О, желтый прах сыпучего рассвета

среди пустыни зноя!

Один на свете, бредил мальчик

с уснувшим городом в гортани.

Прожорливую тину заклинало

приснившихся фонтанов бормотанье.

Агония дугою выгибалась

и, выпрямляясь, холодела.

Сплелись двумя зелеными дождями

агония и тело.

Хочу спуститься в глубь колодца,

и черпать смерти снадобье густое,

и впитывать ее замшелым сердцем,

чтобы найти пронзенного водою.

II

Касыда о плаче

Я захлопнул окно,

чтоб укрыться от плача,

но не слышно за серой стеной

ничего, кроме плача.

Не расслышать ангелов рая,

мало сил у собачьего лая,

звуки тысячи скрипок

на моей уместятся ладони.

Только плач – как единственный ангел,

только плач – как единая свора,

плач – как первая скрипка на свете,

захлебнулся слезами ветер,

и вокруг – ничего, кроме плача.

III

Касыда о ветвях

В Тамарите – сады и своры,

и собаки свинцовой масти

ждут, когда опустеют ветви,

ждут, когда их сорвет ненастье.

Есть там яблоня в Тамарите,

грозди слёз ее ветви клонят.

Соловей там гасит рыданья,

а фазан их пепел хоронит.

Не печалятся только ветви —

одного они с нами склада:

в дождь не верят и спят так сладко,

словно каждая стала садом.

На коленях качая воду,

ждали осени две долины.

Шло ненастье слоновьим шагом,

частокол топча тополиный.

В Тамарите печальны дети,

и всю ночь они до восхода

ждут, когда облетят мои ветви,

ждут, когда их сорвет непогода.

IV

Касыда о простертой женщине

Видеть тебя нагой – это вспомнить землю.

Ровную землю, где ни следа подковы.

Землю без зелени, голую суть земную,

замкнутую для времени: грань алмаза.

Видеть тебя нагою – постигнуть жажду

ливня, который плачет о хрупкой плоти,

и ощутить, как море дрожит и молит,

чтобы звезда скатилась в его морщины.

Кровь запоет по спальням, и станет эхом,

и тишину расколет клинком зарницы —

но не тебе дознаться, в каких потемках

спрячется сердце жабы и сон фиалки.

Бедра твои – как корни в борьбе упругой,

губы твои – как зори без горизонтов.

Скрытые в теплых розах твоей постели,

мертвые рты кричат, дожидаясь часа.

V

Касыда о бездомном сне

Жасмин и бык заколотый. Светает.

Булыжник. Арфа. Карта. Полудрема.

Быком жасмина девушка рядится,

а бык – исчадьем сумрака и рева.

Будь это небо маленьким ребенком,

полночи бы жасмином расцветало

и бык нашел бы синюю арену

с неуязвимым сердцем у портала.

Но это небо – стойбище слоновье,

жасмин – вода, не тронутая кровью,

а девушка – ночной букет забытый,

у подворотни брошенный на плиты.

Жасмин и бык. И люди между ними

в пустотах сна подобны сталактитам.

Слоны и облака сквозят в жасмине,

и девичий скелет – в быке убитом.

VI

Касыда о недосягаемой руке

Я прошу всего только руку,

если можно, раненую руку.

Я прошу всего только руку,

пусть не знать мне ни сна, ни могилы.

Только б алебастровый тот ирис,

горлицу, прикованную к сердцу,

ту сиделку, что луну слепую

в ночь мою последнюю не впустит.

Я прошу одну эту руку,

что меня обмоет и обрядит.

Я прошу одну эту руку,