Владимир Маяковский - Том 6. Стихотворения, поэмы 1924-1925 Страница 29

[1925]

Прощание*

Обыкновенно      мы говорим:все дороги         приводят в Рим.Не так   у монпарнасца*.Готов поклясться.И Рем   и Ромул*,      и Ремул и Ромв «Ротонду» придут         или в «Дом»[24].В кафе   идут      по сотням дорог,плывут   по бульварной реке.Вплываю и я:      «Garçon,         un grogamericain»[25]Сначала      слова      и губы         и скулыкафейный гомон сливал.Но вот   пошли      вылупляться из гулаи лепятся      фразой         слова.«Тут   проходил      Маяковский давеча,хромой —        не видали рази?» —«А с кем он шел?» —         «С Николай Николаичем». —«С каким?» —         «Да с великим князем!»«С великим князем?         Будет врать!Он кругл      и лыс,      как ладонь.Чекист он,         послан сюда            взорвать…» —«Кого?» —         «Буа-дю-Булонь*[26].Езжай, мол, Мишка…»         Другой поправил:«Вы врете,         противно слушать!Совсем и не Мишка он,              а Павел.Бывало сядем —           Павлуша! —а тут же   его супруга,         княжна,брюнетка,        лет под тридцать…» —«Чья?         Маяковского?         Он не женат». —«Женат —         и на императрице». —«На ком?      Ее же расстреляли…» —               «И онповерил…         Сделайте милость!Ее ж Маяковский спас            за трильон!Она же ж        омолодилась!»Благоразумный голос:         «Да нет,вы врете —      Маяковский — поэт». —«Ну да, —         вмешалось двое саврасов, —в конце   семнадцатого годав Москве       чекой конфискован Некрасови весь   Маяковскому отдан.Вы думаете —      сам он?         Сбондил до иот —весь стих,        с запятыми,         скраден.Достанет Некрасова         и продает —червонцев по десять         на день».Где вы,   свахи?      Подымись, Агафья*!Предлагается      жених невиданный.Видано ль,          чтоб человекс такою биографией         был бы холости старел невыданный?!Париж,   тебе ль,      столице столетий;к лицу   эмигрантская нудь?Смахни   за ушми         эмигрантские сплетни.Провинция! —      не продохнуть. —Я вышел      в раздумье —         черт его знает!Отплюнулся —         тьфу напасть!Дыра   в ушах      не у всех сквозная —другому   может запасть!Слушайте, читатели,         когда прочтете,что с Черчиллем          Маяковский            дружбу вертитили       что женился я         на кулиджевской* тете,то, покорнейше прошу, —            не верьте.

[1925]

Прощанье*

В авто,   последний франк разменяв.— В котором часу на Марсель? —Париж   бежит,      провожая меня,во всей   невозможной красе.Подступай         к глазам,         разлуки жижа,сердце   мне          сантиментальностью расквась!Я хотел бы          жить          и умереть в Париже,Если б не было      такой земли —                Москва.

[1925]

Поэмы, 1924-1925

Владимир Ильич Ленин*

Российской коммунистической партии посвящаю

Время —       начинаю         про Ленина рассказ.Но не потому,      что горя         нету более,время   потому,      что резкая тоскастала ясною      осознанною болью.Время,   снова      ленинские лозунги развихрь.Нам ли   растекаться         слезной лужею, —Ленин   и теперь      живее всех живых.Наше знанье —         сила         и оружие.Люди — лодки.         Хотя и на суше.Проживешь      свое          пока,много всяких      грязных раку́шекналипает   нам      на бока.А потом,      пробивши         бурю разозленную,сядешь,   чтобы солнца близ,и счищаешь      водорослей            бороду зеленуюи медуз малиновую слизь.Я   себя   под Лениным чищу,чтобы плыть      в революцию дальше.Я боюсь   этих строчек тыщи,как мальчишкой         боишься фальши.Рассияют головою венчик,я тревожусь,      не закрыли чтобнастоящий,          мудрый,         человечийленинский          огромный лоб.Я боюсь,      чтоб шествия         и мавзолеи,поклонений      установленный статутне залили б           приторным елеемленинскую          простоту.За него дрожу,      как за зеницу глаза,чтоб конфетной         не был            красотой оболган.Голосует сердце —         я писать обязанпо мандату долга.Вся Москва.      Промерзшая земля               дрожит от гуда.Над кострами      обмороженные с ночи.Что он сделал?      Кто он         и откуда?Почему   ему      такая почесть?Слово за̀ словом         из памяти таская,не скажу   ни одному —         на место сядь.Как бедна        у мира          сло́ва мастерская!Подходящее      откуда взять?У нас   семь дней,у нас   часов — двенадцать.Не прожить      себя длинней.Смерть   не умеет извиняться.Если ж   с часами плохо,мала   календарная мера,мы говорим —      «эпоха»,мы говорим —      «эра».Мы      спим      ночь.Днем   совершаем поступки.Любим   свою толочьводу   в своей ступке.А если   за всех смогнаправлять          потоки явлений,мы говорим —      «пророк»,мы говорим —      «гений».У нас   претензий нет, —не зовут —      мы и не лезем;нравимся       своей жене,и то       довольны донѐльзя.Если ж,   телом и духом слит,прет        на нас непохожий,шпилим —          «царственный вид»,удивляемся —      «дар божий».Скажут так, —      и вышло             ни умно, ни глупо.Повисят слова      и уплывут, как ды́мы.Ничего   не выколупишь            из таких скорлупок.Ни рукам       ни голове не ощутимы.Как же   Ленина      таким аршином мерить!Ведь глазами      видел         каждый всяк —«эра» эта       проходила в двери,даже   головой      не задевая о косяк.Неужели      про Ленина тоже:«вождь   милостью божьей»?Если б   был он      царствен и божествен,я б     от ярости      себя не поберег,я бы       стал бы      в перекоре шествий,поклонениям      и толпам поперек.Я б      нашел       слова      проклятья громоустого,и пока   растоптан            я         и выкрик мой,я бросал бы      в небо         богохульства,по Кремлю бы      бомбами             метал:               долой!Но тверды         шаги Дзержинского*                у гроба.Нынче бы        могла         с постов сойти Чека*.Сквозь мильоны глаз,         и у меня            сквозь оба,лишь сосульки слез,         примерзшие               к щекам.Богу   почести казенные            не новость.Нет!       Сегодня      настоящей болью            сердце холодей.Мы      хороним      самого земногоизо всех      прошедших         по земле людей.Он земной,          но не из тех,             кто глазомупирается        в свое корыто.Землю   всю      охватывая разом,видел   то,      что временем закрыто.Он, как вы         и я,      совсем такой же,только,   может быть,         у самых глазмысли   больше нашего         морщинят кожей,да насмешливей         и тверже губы,               чем у нас.Не сатрапья твердость,            триумфаторской коляскоймнущая   тебя,      подергивая вожжи.Он     к товарищу      милел         людскою лаской.Он     к врагу        вставал         железа тверже.Знал он   слабости,         знакомые у нас,как и мы,       перемогал болезни.Скажем,      мне бильярд —            отращиваю глаз,шахматы ему* —         они вождям            полезней.И от шахмат      перейдя         к врагу натурой,в люди   выведя      вчерашних пешек строй,становил       рабочей — человечьей диктатуройнад тюремной      капиталовой турой.И ему   и нам      одно и то же дорого.Отчего ж,        стоящий         от него поодаль,я бы       жизнь свою,          глупея от восторга,за одно б       его дыханье         о́тдал?!Да не я один!      Да что я         лучше, что ли?!Даже не позвать,           раскрыть бы только рот —кто из вас       из сёл,      из кожи вон,            из штоленне шагнет вперед?!В качке —        будто бы хватил            вина и горя лишку —инстинктивно      хоронюсь         трамвайной сети.Кто   сейчас      оплакал бы         мою смертишкув трауре   вот этой         безграничной смерти!Со знаменами идут,         и так.            Похоже —стала   вновь      Россия кочевой.И Колонный зал*           дрожит,            насквозь прохожен.Почему?   Зачем      и отчего?Телеграф      охрип      от траурного гуда.Слезы снега            с флажьих            покрасневших век.Что он сделал,      кто он         и откуда —этот   самый человечный человек?Коротка      и до последних мгновенийнам   известна      жизнь Ульянова.Но долгую жизнь           товарища Ленинанадо писать      и описывать заново.Далеко давным,         годов за двести,первые   про Ленина         восходят вести.Слышите —      железный         и луженый,прорезая      древние века, —голос   прадеда      Бромлея и Гужона* —первого паровика?Капитал   его величество,         некоронованный,               невенчанный,объявляет        покоренной         силу деревенщины.Город грабил,      грёб,         грабастал,глыбил   пуза касс,а у станков      худой и горбастыйвстал   рабочий класс.И уже   грозил,      взвивая трубы за̀ небо:— Нами      к золоту          пути мости́те.Мы родим,         пошлем,         придет когда-нибудьчеловек,   борец,      каратель,         мститель! —И уже   смешались          облака и ды́мы,будто   рядовые      одного полка.Небеса   становятся двойными,дымы   забивают облака.Товары   растут,      меж нищими высясь.Директор,        лысый черт,пощелкал счетами,         буркнул:            «кризис!»и вывесил слово           «расчет».Кра́пило      сласти      мушиное се́ево,хлеба̀   зерном      в элеваторах портятся,а под витринами           всех Елисеевых*,живот подведя,         плелась безработица.И бурчало      у трущоб в утробе,покрывая   детвориный плачик:— Под работу,      под винтовку ль,            на̀ —                  ладони обе!Приходи,       заступник         и расплатчик! —Эй,      верблюд,      открыватель колоний!Эй,       колонны стальных кораблей!Марш   в пустыни           огня раскаленней!Пеньте пену      бумаги белей!Начинают         черным лата́тьсяоазисы   пальмовых нег.Вон       среди        золотистых плантацийзасеченный      вымычал негр:— У-у-у-у-у,      у-у-у!         Нил мой, Нил!Приплещи         и выплещи         черные дни!Чтоб чернее были,         чем я во сне,и пожар чтоб      крови вот этой красней.Чтоб во всем этом кофе,              враз вскипелом,вариться пузатым —         черным и белым.Каждый      добытый         слоновий клык —тык его в мясо,      в сердце тык.Хоть для правнуков,         не зря чтоб            кровью литься,выплыви,        заступник солнцелицый.Я кончаюсь, —      бог смертей            пришел и поманил.Помни   это заклинанье,            Нил,            мой Нил! —В снегах России,           в бреду Патагонии*расставило          время           станки потогонные.У Ива̀нова уже      у Вознесенска*            каменные тушибудоражат      выкрики частушек:«Эх, завод ты мой, завод,желтоглазина.Время нового зоветСтеньку Разина».Внуки   спросят:      — Что такое капиталист? —Как дети      теперь:          — Что это            г-о-р-о-д-о-в-о-й?.. —Для внуков      пишу         в один листкапитализма      портрет родовой.Капитализм      в молодые годабыл ничего,      деловой парнишка:первый работал —         не боялся тогда,что у него        от работ         засалится манишка.Трико феодальное         ему тесно̀!Лез      не хуже,      чем нынче лезут.Капитализм      революциями            своей веснойрасцвел   и даже      подпевал «Марсельезу*».Машину   он      задумал и выдумал.Люди,   и те — ей!Он     по вселенной           видимо-невидиморабочих расплодил         детей.Он враз   и царства         и графства сжевалс коронами их         и с орлами.Встучнел,        как библейская корова               или вол,облизывается.      Язык — парламент.С годами       ослабла         мускулов сталь,он раздобрел      и распух,такой же      с течением времени            стал,как и его гроссбух.Дворец возвел —         не увидишь такого!Художник         — не один! —            по стенам поерзал.Пол ампиристый*,         потолок рококо́вый*,стенки —        Людовика XIV,            Каторза*.Вокруг,   с лицом,          что равно годитсябыть и лицом      и ягодицей,задолицая         полиция.И краске      и песне          душа глуха,как корове         цветы      среди луга.Этика, эстетика         и прочая чепуха —просто —        его      женская прислуга.Его      и рай      и преисподняя —распродает      старухамдырки   от гвоздей         креста господняи перо   хвоста      святого духа.Наконец,       и он      перерос себя,за него   работает раб.Лишь наживая,      жря         и спя,капитализм разбух         и обдряб.Обдряб   и лег      у истории на путив мир,   как в свою кровать.Его не объехать,         не обойти,единственный выход —               взорвать!Знаю,   лирик      скривится горько,критик   ринется      хлыстиком выстегать:— А где ж душа?!            Да это ж —            риторика!Поэзия где ж?      Одна публицистика!! —Капитализм —      неизящное слово,куда изящней звучит —             «соловей»,но я   возвращусь к нему            снова и снова.Строку   агитаторским лозунгом взвей.Я буду писать      и про то         и про это,но нынче       не время         любовных ляс.Я   всю свою      звонкую силу поэтатебе отдаю,      атакующий класс.Пролетариат —         неуклюже и узкотому,   кому      коммунизм — западня.Для нас      это слово —            могучая музыка,могущая   мертвых         сражаться поднять.Этажи   уже      заёжились, дрожа,клич подвалов      подымается по этажам:— Мы прорвемся         небесам            в распахнутую синь.Мы пройдем      сквозь каменный колодец.Будет.   С этих нар           рабочий сын —пролетариатоводец. —Им   уже      земного шара мало.И рукой,      отяжелевшей         от колец,тянется   упитанная         туша капиталаухватить      чужой горле́ц.Идут,   железом      клацая и лацкая.— Убивайте!      Двум буржуям тесно! —Каждое село —         могила братская,города́ —        завод протезный.Кончилось —      столы         накрыли чайные.Пирогом      победа на столе.— Слушайте      могил чревовещание,кастаньеты костылей!Снова   нас      увидите         в военной яви.Эту   время      не простит вину.Он расплатится,           придет он            и объявитвам       и вашинской войне             войну! —Вырастают      на земле         слезы́ озёра,слишком      непролазны         крови топи.И клонились      одиночки фантазерынад решением      немыслимых утопий.Голову   об жизнь          разбили филантропы.Разве   путь миллионам —            филантропов тропы?И уже   бессилен      сам капиталист,так   его      машина размахалась, —строй его       несет,      как пожелтелый лист,кризисов       и забастовок ха̀ос.— В чей карман          стекаем            золотою лавой?С кем идти      и на кого пенять? —Класс миллионоглавыйнапрягает глаз —         себя понять.Время   часы      капитала         кра́ло,побивая   прожекторов яркость.Время   родило      брата Карла —старший      ленинский брат         Маркс.Маркс!   Встает глазам         седин портретных рама.Как же   жизнь его          от представлений далека!Люди   видят      замурованного в мрамор,гипсом   холодеющего старика.Но когда       революционной тропкойпервый   делали      рабочие         шажок,о, какой   невероятной топкойсердце Маркс      и мысль свою зажег!Будто сам        в заводе каждом            стоя сто́ймя,будто   каждый труд         размозоливая лично,грабящих       прибавочную стоимостьза руку   поймал с поличным.Где дрожали тельцем,         не вздымая глаз свойдаже   до пупа      биржевика-дельца,Маркс   повел      разить         войною классовойзолотогодо быка*          доросшего тельца́.Нам казалось —          в коммунизмовы затонытолько   волны случая         закинут            нас               юля́.Маркс   раскрыл      истории законы,пролетариат      поставил у руля.Книги Маркса      не набора гранки,не сухие   цифр столбцы —Маркс   рабочего      поставил на́ ногии повел   колоннами         стройнее цифр.Вел      и говорил: —         сражаясь лягте,дело —   корректура         выкладкам ума.Он придет,      придет         великий практик,поведет   полями битв,         а не бумаг! —Жерновами дум          последнее меля́и рукой   дописывая         восковой,знаю,   Марксу      виделось            видение Кремляи коммуны          флаг         над красною Москвой.Назревали,      зрели дни,         как дыни,пролетариат      взрослел         и вырос из ребят.Капиталовы      отвесные твердынивалом размывают         и дробят.У каких-нибудь      годов         на расстояниисколько гроз      гудит         от нарастаний.Завершается      восстанием            гнева нарастание,нарастают         революции         за вспышками восстаний.Крут   буржуев      озверевший норов.Тьерами растерзанные*,            воя и стеная,тени прадедов,      парижских коммунаров,и сейчас   вопят      парижскою стеною*:— Слушайте, товарищи!            Смотрите, братья!Горе одиночкам —         выучьтесь на нас!Сообща взрывайте!         Бейте партией!Кулаком      одним      собрав         рабочий класс. —Скажут:   «Мы вожди»,         а сами —                 шаркунами?За речами        шкуру         распознать умей!Будет вождь      такой,         что мелочами с нами —хлеба проще,      рельс прямей.Смесью классов,           вер,         сословий            и наречийна рублях колес      землища двигалась.Капитал   ежом противоречийрос во-всю          и креп,             штыками иглясь.Коммунизмапризрак*         по Европе рыскал,уходил   и вновь      маячил в отдаленьи…По всему поэтому         в глуши Симбирскародился      обыкновенный мальчик                   Ленин*.Я знал рабочего.          Он был безграмотный.Не разжевал      даже азбуки соль.Но он слышал,      как говорил Ленин,и он   знал — всё.Я слышал        рассказ         крестьянина-сибирца.Отобрали,         отстояли винтовками            и раем            разделали селеньице.Они не читали      и не слышали Ленина,но это   были ленинцы.Я видел горы —          на них            и куст не рос.Только   тучи      на скалы            упали ничком.И на сто верст      у единственного горцалохмотья      сияли      ленинским значком.Скажут —         это      о булавках а́хи.Барышни их      вкалывают            из кокетливых причуд.Не булавка вколота —         значком                прожгло рубахисердце,   полное      любовью к Ильичу.Этого   не объяснишь         церковными славянскими                  крюками,и не бог   ему      велел —         избранник будь!Шагом человеческим,         рабочими руками,собственною головой         прошел он               этот путь.Сверху   взгляд      на Россию брось —рассинелась речками,         словноразгулялась      тысяча розг,словно   плетью исполосована.Но синей,        чем вода весной,синяки   Руси крепостной.Тыс боков         на Россию глянь —и куда   глаза ни кинь,упираются         небу в скляньгоры,   каторги         и рудники.Но и каторг      больнее былау фабричных станков         кабала.Были страны      богатые более,красивее видал      и умней.Но земли       с еще большей больюне довиделось      видеть         мне.Да, не каждый      удар         сотрешь со щеки.Крик крепчал:      — Подымайтесь            за землю и волю* вы! —И берутся        бунтовщики —одиночки        за бомбу         и за рево́львер.Хорошо   в царя      вогнать обойму!Ну, а если        только пыль         взметнешь у колеса?!Подготовщиком          цареубийства               пойманбрат Ульянова*,      народоволец            Александр.Одного убьешь —         другой            во весь свой пылпытками      ушедших         переплюнуть тужится.И Ульянов         Александр         повешен былтысячным из шлиссельбуржцев.И тогда   сказал      Ильич семнадцатигодовый —это слово       крепче клятв         солдатом поднятой руки:— Брат,   мы здесь           тебя сменить готовы,победим,      но мы      пойдем путем другим!* —Оглядите памятники —               видите                  героев род вы?Станет Гоголем,          а ты         венком его величь.Не такой —      чернорабочий,            ежедневный подвигна́ плечи себе      взвалил Ильич.Он вместе*,          учит в кузничной пасти,как быть,       чтоб зарплата             взросла пятаком.Что делать,      если         дерется мастер.Как быть,        чтоб хозяин         поил кипятком.Но не мелочь      целью в конце:победив,       не стой такнад одной         сметённой лужею.Социализм — цель.Капитализм — враг.Не веник —         винтовка оружие.Тысячи раз      одно и то жеон вбивает      в тугой слух,а назавтра         друг в друга вложитруки   понявших двух.Вчера — четыре,           сегодня — четыреста.Таимся,   а завтра         в открытую встанем,и эти   четыреста         в тысячи вырастут.Трудящихся мира            подымем восстанием.Мы уже   не тише вод,         травинок ниже —гнев   трудящихся         густится в туче.Режет   молниями          Ильичевых книжек.Сыпет   градом      прокламаций и летучек.Бился   об Ленина          темный класс,тёк      от него          в просветленьи,и, обданный      силой         и мыслями масс,с классом         рос      Ленин.И уже   превращается в быльто,     в чем юношей           Ленин кля́лся:— Мы   не одиночки,         мы —            союз борьбы*за освобождение           рабочего класса. —Ленинизм идет         все далее            и болеевширь   учениками           Ильичевой выверки.Кровью   вписан         героизм подпольяв пыль   и в слякоть         бесконечной Володимирки*.Нынче   нами      шар земной заверчен.Даже         мы,       в кремлевских креслах если, —скольким        вдруг      из-за декретов Нерчинск*кандалами         раззвенится в кресле!Вам       опять       напомню птичий путь я.За волчком —      трамваев            электрическая рысь.Кто       из вас         решетчатые прутьяне царапал          и не грыз?!Лоб       разбей         о камень стенки тесной —за тобою      смыли камеру            и замели.«Служил ты недолго, но честно*на благо родимой земли».Полюбилась Ленину         в какой из ссылокэтой песни          траурная сила?Говорили —      мужичок         своей пойдет дорогой,заведет   социализм             бесхитростен и прост.Нет,       и Русь   от труб         становится сторо́гой.Город   дымной бородой оброс.Не попросят в рай —         пожалуйста,               войдите —через труп буржуазии         коммунизма шаг.Ста крестьянским миллионам         пролетариат водитель.Ленин —       пролетариев вожак.Понаобещает либерал         или эсерик прыткий,сам охочий до рабочих шей, —Ленин   фразочки         с него         пооборвет до нитки,чтоб из книг      сиял         в дворянском нагише.И нам   уже      не разговорцы досужие,что-де свобода,         что люди братья, —мы     в марксовом всеоружииодна   на мир      большевистская партия.Америку      пересекаешь         в экспрессном купе,идешь Чухломой* —         тебев глаза   вонзается теперь              РКПи в скобках      маленькое «б».Теперь   на Марсов      охотится Пулково*,перебирая         небесный ларчик.Но миру      эта      строчная буквав сто крат красней,            грандиозней               и ярче.Слова   у нас      до важного самогов привычку входят,         ветшают, как платье.Хочу   сиять заставить занововеличественнейшее слово            «ПАРТИЯ».Единица!        Кому она нужна?!Голос единицы          тоньше писка.Кто ее услышит? —         Разве жена!И то        если не на базаре,            а близко.Партия —         это      единый ураган,из голосов спрессованный            тихих и тонких,от него   лопаются           укрепления врага,как в канонаду      от пушек             перепонки.Плохо человеку,          когда он один.Горе одному,      один не воин —каждый дюжий         ему господин,и даже слабые,      если двое.А если   в партию          сгру̀дились малые —сдайся, враг,      замри         и ляг!Партия —         рука миллионопалая,сжатая   в один      громящий кулак.Единица — вздор,         единица — ноль,один —   даже если         очень важный —не подымет      простое         пятивершковое бревно,тем более        дом пятиэтажный.Партия —         это      миллионов плечи,друг к другу      прижатые туго.Партией   стройки      в небо взмечем,держа   и вздымая друг друга.Партия —         спинной хребет рабочего класса.Партия —         бессмертие нашего дела.Партия — единственное,            что мне не изменит.Сегодня приказчик,         а завтра         царства стираю в карте я.Мозг класса,      дело класса,         сила класса,            слава класса —               вот что такое партия.Партия и Ленин —         близнецы-братья —кто более       матери-истории ценен?Мы говорим Ленин,         подразумеваем —                     партия,мы говорим      партия,         подразумеваем —               Ленин.Еще       горой        коронованные гла́вы,и буржуи      чернеют            как вороны в зиме,но уже   горение      рабочей лавыпо кратеру партии         рвется из-под земель.Девятое января.          Конец гапонщины.Падаем,   царским свинцом косимы.Бредня   о милости царской            приконченас бойней Мукденской,         с треском Цусимы.Довольно!         Не верим         разговорам посторонним!Сами   с оружием      встали пресненцы*.Казалось —      сейчас         покончим с троном,за ним   и буржуево         кресло треснется.Ильич уже здесь.*           Он изо дня на́ деньпроводит       с рабочими         пятый год.Он рядом        на каждой стоит баррикаде,ведет   всего восстания ход.Но скоро      прошла          лукавая вестийка —«свобода».         Бантики люди надели,царь        на балкон      выходил с манифестиком*.А после   «свободной»         медовой неделиречи,   банты      и пения плавныепушечный рев      покрывает басом:по крови рабочей            пустился в плаваниецарев адмирал,         каратель Дубасов*.Плюнем в лицо         той белой слякоти,сюсюкающей      о зверствах Чека̀!Смотрите,         как здесь,         связавши за̀ локти,рабочих на̀смерть         секли по щекам.Зверела реакция*.           Интеллигентчикиушли от всего      и всё изгадили.Заперлись дома,          достали свечки,ладан курят —      богоискатели.Сам заскулил*      товарищ Плеханов*:— Ваша вина,      запутали, братцы!Вот и пустили      крови лохани!Нечего   зря         за оружье браться. —Ленин   в этот скулеж недужныйврезал голос      бодрый и зычный:— Нет,   за оружие         браться нужно,только более      решительно и энергично.Новых восстаний вижу день я.Снова подымется             рабочий класс.Не защита —      нападениестать должно      лозунгом масс. —И этот год         в кровавой пенеи эти раны           в рабочем станепокажутся         школой         первой ступенив грозе и буре      грядущих восстаний.И Ленин      снова      в своем изгнанииготовит   нас      перед новой битвой.Он учит   и сам вбирает знание,он партию         вновь          собирает разбитую.Смотри —          забастовки         вздымают год,еще —   и к восстанию сумеешь сдвинуться ты.Но вотиз лет   подымается         страшный четырнадцатый,Так пишут —      солдат-де             раскурит трубку,балакать пойдет          о походах древних,но эту   всемирнейшую мясорубкук какой приравнять*         к Полтаве,                к Плевне?!Империализм      во всем оголении —живот наружу,