Римма Казакова - Стихи Страница 3

1962

[15]

ПРЕДЧУВСТВИЯ

…И когда наступает пораосознать непричастность,умираю в глаголе —протяжном, как жизнь:«распроститься».Потому что прощаюсьеще до того, как прощаюсь.Ничего нет больней и печальней таких репетиций.Мы в плену у предчувствий,что все же — увы! — не обманны.

Телепаты,предтечи потомственных телепророков…Ухожу от тебя —как ребенок уходит от мамы,от родного порога —к речным норовистым порогам.Знала: больно родить.А теперь знаю: больно рождаться,Только трижды больней оттого,что в рождественской мукерасстаюсь до того,как и вправду пришлось бы расстаться,потому что разлукаи есть — это чувство разлуки.

Расстаюсь,неизбежность конца проживая заране,от безумного горя лишь яростней и бесшабашней.А потом это будет —как просто на белом экранекадры жизни чужой,прошлогодней ли,позавчерашней.Но одно меня греет,как греет в землянке печурка,и тогда я иду —конькобежкою —кругом почета:может быть, ты поймешь,к ритму сердца прислушавшись чутко,что везде, где я буду, —лишь мы,неизбежно и четко.

Ты пойми меня, ту, оперенную, полную силы,без школярской покорности, —о, да простит мой наставник! —все, что в сердце носила,и все, что под сердцем носила,обретет свою плоть,наконец-то настанет, настанет!Ощути этот мир, как твое и мое государство…Как торопятся мысли,как трудно прослеживать путь их!И, еще не простившись,готова сказать тебе:— Здравствуй! —Все, как было,хотя все, как не было,все так, как будет.

Но…Собравшись в комок перед страшным прыжкомв непричастность,замирает душа,зная трезво, что ждет ее вскоре.Не простившись с тобой,я горюю, с тобою прощаясь,Потому что предчувствие горяи есть — это горе.

1972

[16]

Мой рыжий, красивый сын…

Мой рыжий, красивый сын,ты красненький, словно солнышко.Я тебя обнимаю, сонного,а любить — еще нету сил.

То медью, а то латуньюполыхает из-под простыночки.И жарко моей ладонив холодной палате простынувшей.

Ты жгуче к груди прилегголовкой своею красною.Тебя я, как уголек,с руки на руку перебрасываю.

Когда ж от щелейв ночикрадутся лучи по стенке,мне кажется, что лучилетят от твоей постельки.

А вы, мужчины, придете —здоровые и веселые.Придете, к губам прижметеконвертики невесомые.

И рук, каленых морозцем,работою огрубленных,тельцем своим молочнымне обожжет ребенок.

Но благодарно сжавшив ладонях, черствых, как панцирь,худые, прозрачные наши,лунные наши пальцы,

поймете, какой ценой,все муки снося покорно,рожаем вам пацанов,горяченьких,как поковка!

1965

[17]

Россию делает береза…

Россию делает береза.Смотрю спокойно и тверезо,еще не зная отчего,на лес с лиловинкою утра,на то, как тоненько и мудробереза врезана в него.

Она бела ничуть не чинно,и это главная причинаповерить нашему родству.И я живу не оробело,а, как береза, черно-бело,хотя и набело живу.

В ней есть прозрачность и безбрежность,и эта праведная грешность,и чистота — из грешной тьмы, —которая всегда основавсего людского и лесного,всего, что — жизнь, Россия, мы.

Березу, как букварь, читаю,стою, и полосы считаю,и благодарности полназа то, что серебром черненымиз лип, еловых лап, черемух,как в ночь луна, горит она.

Ах ты, простуха, ах, присуха!Боюсь не тяжкого проступка,боюсь, а что, как, отличивот тех, от свойских, не накажутменя березовою кашей,от этой чести отлучив…

А что, как смури не развеетберезовый горячий веник,в парилке шпаря по спине…Люби меня, моя Россия.Лупи меня, моя Россия,да только помни обо мне!

А я-то помню, хоть неброскаты, моя белая березка,что насмерть нас с тобой свело.И чем там душу ни корябай,как детство, курочкою рябой,ты — все, что свято и светло.

1968

[18]

ГОМЕР

И. Кашежевой

Неважно, что Гомер был слеп.А может, так и проще…Когда стихи уже — как хлеб,они вкусней на ощупь.

Когда строка в руке — как вещь,а не туманный символ…Гомер был слеп, и был он весь —в словах произносимых.

В них все деянию равно.В них нет игры и фальши.В них то, что — там, давным-давно,и то, что будет дальше.

Слепцу орали: — Замолчи! —Но, не тупясь, не старясь,стихи ломались, как мечи,и все-таки остались.

Они пришли издалека,шагнув из утра в утро,позелененные слегка,как бронзовая утварь.

Они — страннейшая из мер,что в мир несем собою…Гомер был слеп, и он умеллюбить слепой любовью.

И мир, который он любилчутьем неистребимым,не черным был, не белым был,а просто был любимым.

А в уши грохот войн гремели ветер смерти веял…Но слепо утверждал Гомертот мир, в который верил.

…И мы, задорные певцылюбви, добра и веры,порой такие же слепцы,хотя и не Гомеры.

А жизнь сурова и трезва,и — не переиначить!Куда вы ломитесь, слова,из глубины незрячей?

Из бездны белого листа,из чистой, серебристой, —юродивые, босота,слепые бандуристы…

1970

[19]

Мне говорила красивая женщина…

Мне говорила красивая женщина:«Я не грущу, не ропщу.Все, словно в шахматах, строго расчерчено,и ничего не хочу.В памяти — отблеск далекого пламени:детство, дороги, костры…Не изменить этих праведных, правильныхправил старинной игры!Все же запутанно, все же стреноженно —черточка в чертеже, —жду я чего-то светло и встревоженнои безнадежно уже.Вырваться, выбраться, взвиться бы птицеюжизнь на себе испытать…Все репетиции, все репетиции,ну а когда же спектакль?!»…Что я могла ей ответить на это?Было в вопросе больше ответа,чем все, что знаю пока.Сузились, словно от яркого света,два моих темных зрачка.

1971

[20]

Быть женщиной — что это значит…

Быть женщиной — что это значит?Какою тайною владеть?Вот женщина. Но ты незрячий.Тебе ее не разглядеть.Вот женщина. Но ты незрячий.Ни в чем не виноват, незряч!А женщина себя назначит,как хворому лекарство — врач.И если женщина приходит,себе единственно верна,она приходит — как проходитчума, блокада и война.И если женщина приходити о себе заводит речь,она, как провод, ток проводит,чтоб над тобою свет зажечь.И если женщина приходит,чтоб оторвать тебя от дел,она тебя к тебе приводит.

О, как ты этого хотел!Но если женщина уходит,побито голову неся,то все равно с собой уводитбесповоротно все и вся.И ты, тот, истинный, тот, лучший,ты тоже — там, в том далеке,зажат, как бесполезный ключик,в ее печальном кулачке.Она в улыбку слезы спрячет,переиначит правду в ложь…Как счастлив ты, что ты незрячийи что потери не поймешь.

1972