Владимир Набоков - Университетская поэма Страница 3

35

Стоял у речки дом кирпичный:плющом, глицинией обычнойстена меж окон обвита.Но кроме плюшевой гостиной,где я запомнил три картины:одна — Мария у Креста,другая — ловчий в красном фраке,и третья — спящие собаки, —я комнат дома не видал.Камин и бронзовый шандалеще, пожалуй, я отмечу,и пианолу под чехлом,и ног нечаянную встречупод чайным чопорным столом.

36

Она смирилась очень скоро…Уж я не чувствовал укорав ее послушности. Веснусменило незаметно лето.В полях блуждаем с Виолетой:под черной тучей глубинузакат, бывало, разрумянит, —и так в Россию вдруг потянет,обдаст всю душу тошный жар, —особенно когда комарнад ухом пропоет, в безмолвныйвечерний час, — и ноет грудьот запаха черемух. Полно,я возвращусь когда-нибудь.

37

В такие дни, с такою леньюне до науки. К сожаленью,экзамен нудит, хошь не хошь.Мы поработаем, пожалуй…Но книга — словно хлеб лежалый,суха, тверда — не разгрызешь.Мы и не то одолевали…И вот верчусь средь вакханалийназваний, в оргиях систем,и вспоминаю вместе с тем,какую лодочник знакомыймне шлюпку обещал вчера,и недочитанные томы —хлоп, и на полочку. Пора!

38

К реке воскресной, многолюднойместами сходит изумрудныйгеометрический газон,а то нависнет арка: тесенпод нею путь — потемки, плесень.В густую воду с двух сторонвросли готические стены.Как неземные гобелены,цветут каштаны над мостом,и плющ на камне вековомтузами пиковыми жмется, —и дальше, узкой полосой,река вдоль стен и башен вьетсяс венецианскою ленцой.

39

Плоты, пироги да байдарки;там граммофон, тут зонтик яркий;и осыпаются цветына зеленеющую воду.Любовь, дремота, тьма народу,и под старинные мосты,сквозь их прохладные овалы,как сон блестящий и усталый,все это медленно течет,переливается, — и вотуводит тайная излукав затон черемухи глухой,где нет ни отсвета, ни звука,где двое в лодке под ольхой.

40

Вино, холодные котлеты,подушки, лепет Виолеты;легко дышал ленивый стан,охвачен шелковою вязкой;лицо, не тронутое краской,пылало. Розовый каштанцвел над ольшаником высоко,и ветерок играл осокой,по лодке шарил, чуть трепалюмористический журнал;и в шею трепетную, в душкуя целовал ее, смеясь.Смотрю: на яркую подушкуона в раздумье оперлась.

41

Перевернула лист журналаи взгляд как будто задержала,но взгляд был темен и тягуч:она не видела страницы…Вдруг из-под дрогнувшей ресницыблестящий вылупился луч,и по щеке румяно-смуглой,играя, покатился круглыйалмаз… «О чем же вы, о чем,скажите мне?» Она плечомпожала и небрежно стерлаблистанье той слезы немой,и тихим смехом вздулось горло:«Сама не знаю, милый мой…»

42

Текли часы. Туман закатныйспустился. Вдалеке невнятнопропел на пастбище рожок.Налетом сумеречно-мглистымпокрылся мир, и я в слоистом,цветном фонарике зажегсвечу, и тихо мы поплылив туман, — где плакала не ты ли,Офелия, иль то былалишь граммофонная игла?В тумане звук неизъяснимыйвсе ближе, и, плеснув слегка,тень лодки проходила мимо,алела капля огонька.

43

И может быть, не Виолета, —другая, и в другое лето,в другую ночь плывет со мной…Ты здесь, и не было разлуки,ты здесь, и протянула руки,и в смутной тишине ночнойменя ты полюбила снова,с тобой средь марева речногоя счастья наконец достиг…Но, слава Богу, в этот мигстремленье грезы невозможнойзвук речи английской прервал:«Вот пристань, милый. Осторожно».Я затабанил и пристал.

44

Там на скамье мы посидели…«Ах, Виолета, неужеливам спать пора?» И, заблиставпреувеличенно глазами,она в ответ: «Судите сами, —одиннадцать часов», — и, встав,в последний раз мне позволяетсебя обнять. И поправляетприческу: «Я дойду одна.Прощайте». Снова холодна,печальна, чем-то недовольна, —не разберешь… Но счастлив я:меня подхватывает вольновосторг ночного бытия.

45

Я шел домой, пьянея в тесныхобъятьях улочек прелестных, —и так душа была полна,и слов была такая скудность!Кругом — безмолвие, безлюдностьи, разумеется, луна.И блики на панели гладкойдавя резиновою пяткой,я шел и пел «Алла верды»[5],не чуя близости беды…Предупредительно и хмуроиз-под невидимых воротвнезапно выросли фигурытрех неприятнейших господ.

46

Глава их — ментор наш упорный:осанка, мантия и черныйквадрат покрышки головной, —весь вид его — укор мне строгий.Два молодца — его бульдоги —с боков стоят, следят за мной.Они на сыщиков похожи,но и на факельщиков тоже:крепки, мордасты, в сюртуках,в цилиндрах. Если же впотьмахих жертва в бегство обратится,спасет едва ли темнота, —такая злая в них таитсявыносливость и быстрота.

47

И тихо помянул я черта…Увы, я был одет для спорта,а ночью требуется тут(смотри такой-то пункт статута)ходить в плаще. Еще минута,ко мне все трое подойдут,и средний взгляд мой взглядом встретит,и спросит имя, и отметит, —«спасибо» вежливо сказав;а завтра — выговор и штраф.Я замер. Свет белесый падална их бесстрастные черты.Надвинулись… И тут я задал,как говорится, лататы.

48

Луна… Погоня… Сон безумный…Бегу, шарахаюсь бесшумно:то на меня из тупикацилиндра призрак выбегает,то тьма плащом меня пугает,то словно тянется рукав перчатке черной… Мимо, мимо…И все луною одержимо,все исковеркано кругом…И вот стремительным прыжкомокончил я побег бесславный,во двор коллегии пролез,куда не вхож ни ангел плавный,ни изворотливейший бес.

49

Я запыхался… Сердце бьется…И ночь томит, лениво льется…И в холодок моих простыньвступаю только в час рассвета,и ты мне снишься, Виолета,что просишь будто: «Плащ накинь…не тот, не тот… он слишком узкий…»Мне снится, что с тобой по-русскимы говорим, и я во снес тобой на «ты», — и снится мне,что будто принесла ты щепки,ломаешь их, в камин кладешь…Ползи, ползи, огонь нецепкий, —ужели дымом изойдешь?

50

Я поздно встал, проспал занятья…Старушка чистила мне платье:под щеткой — пуговицы стук.Оделся, покурил немного,зевая, в клуб Единорогапошел позавтракать, — и вдругвстречаю Джонсона у входа!Мы не видались с ним полгода —с тех пор, как он экзамен сдал.«С приездом, вот не ожидал!»«Я ненадолго, до субботы,мне нужно только разный хлам —мои последние работы —представить здешним мудрецам».

51

За столик сели мы. Закускии разговор о том, что русскийпрожить не может без икры;потом — изгиб форели синейи разговор о том, кто нынестал мастер теннисной игры;за этим — спор довольно скучныйо стачке, и пирог воздушный.Когда же, мигом разыгравбутылку дружеского Грав,за обольстительное Астимы деловито принялись, —о пустоте сердечной страстипустые толки начались.

52