Ван Вэй - Река Ванчуань Страница 3

Бывают в общении поэта с природой и высшие моменты внезапного «озарения», когда он, созерцая, вдруг постигает истину о мире во всей ее полноте, находит внезапный ответ на все загадки бытия. Мгновенья эти приходят неожиданно: их могут породить вид цветущей сливы или лунный свет, проникший в чащу леса, запах цветов корицы или плодов горного кизила, журчанье ручья или дождевые капли на листьях… Поэт стремится уловить эти мгновения, зафиксировать их в слове и передать другим как некую благую весть. Этой же цели служат и готовые, устойчивые формулы, повторяющиеся из стихотворения в стихотворение: белые облака, запертая калитка, тишина и безлюдье — символы отшельничества, уединения, отрешенности от мира, призванные сразу же пробудить соответствующие ассоциации в читателе. Все это делает поэзию Ван Вэя многослойной, как многослойна суфийская лирика, полной намеков и недосказанности. Она учит не только созерцать природу, но и размышлять о ней и, размышляя, понимать.

Нетрудно заметить, что поэтический мир Ван Вэя — это мир, увиденный и изображенный не только истинным поэтом, но и зорко видящим художником. Ван Вэй и был художником, причем — насколько мы можем теперь судить по отзывам современников и немногим сохранившимся копиям с его картин — художником не менее значительным, чем поэт. В одном из поздних и «итоговых» своих стихотворений он сам полушутя-полусерьезно говорит, что в прошлом своем перерождении был скорее всего художником, а не поэтом — завершая, впрочем, слова свои тем, что сердце его знать не хочет ни о славе художника, ни о славе поэта… Он считается основоположником так называемой «южной школы» в китайской буддистской живописи, к которой, по словам исследователя, «…условно говоря, относятся те мастера, которые предпочитали тушь многокрасочности, эскизную, свободную манеру — педантичной и описательной, выражение сути (идеи) вещи — ее конкретной достоверности и, наконец, не сюжетом и бытописанием были связаны с литературой, а сложной системой ассоциаций»{4}. Ему же припис ывается и знаменитый трактат «Тайны живописи» — одно из основополагающих сочинений по теории живописи, оказавшее большое влияние на последующее развитие теории и практики живописи в Китае. Сочинение это, написанное превосходной, высокопоэтичной ритмической прозой, можно также рассматривать и как своеобразный комментарий к пейзажной лирике Ван Вэя, где образы поэтические по большей части трудно отделить от образов чисто живописных, не случайно крылатыми стали слова поэта Су Ши: «Наслаждаюсь стихами Мо-цзе{5} — в стихах его — картины; гляжу на картины Мо-цзе — в картинах его — стихи». Действительно, пейзажная лирика Ван Вэя удивительно живописна, «картинка» в лучшем смысле этого слова — классическим примером опять же может служить цикл «Река Ванчуань», где большинство стихотворений (за исключением нескольких, заполненных историческими и мифологическими ассоциациями) представляют своего рода живопись в слове — или картины, выполненные словом: «Отмель у белых камней // Прозрачна, мелка. // Заросли тростника — // Рядом со мной. // На запад и на восток — // Река и река: // Волны моют песок // Под ясной луной» («Отмель у белых камней»).

А сколько свежести, чисто живописной гармонии и совершенства в небольшой весенней картинке из цикла «Радости полей и садов», будто сошедшей со свитка старого китайского мастера: «Персик в цвету // Ночным окроплен дождем. // Вешний туман // Ивы обвил опять. // Летят лепестки — // Слуга подметет потом. // Иволга плачет, // А гость мой изволит спать».

Не будет, наверное, преувеличением сказать, что Ван Вэй — художник, безвозвратно утраченный для нас в живописи, — в немалой мере сохранился и дошел до нас в своих стихах, наглядно подтверждая тем самым приведенное выше суждение Су Ши, ибо живопись в стихах Ван Вэя присутствует зримо и несомненно.

Остается добавить, что в стихах о природе Ван Вэй проявил себя художником разносторонним: он умел с редким совершенством писать о цветах и птицах, о мирной жизни среди полей и садов — и он же мог при случае, например, в «пограничных» своих стихах, буквально несколькими скупыми, резкими штрихами передать суровую красоту пустынных степей. Подвластны были его кисти и величественные картины природы — водные просторы, могучие горные хребты (см. стихотворение «Горы Чжуннань»).

Воздействие пейзажной поэзии Ван Вэя на творчество его современников и поэтов последующих поколений было огромным и прослеживается на протяжении веков. В творчестве Ван Вэя китайская пейзажная лирика поднялась на огромную художественную высоту и обрела основные свои черты, определившие едва ли не все дальнейшее ее развитие. Став непременной, а нередко и важнейшей частью творчества подавляющего большинства танских и сунских поэтов, разработанная с удивительной полнотой, глубиной и художественным совершенством, китайская поэзия природы стала феноменом мирового значения, одним из высших достижений не только китайской, но и мировой поэзии. И одно из самых почетных мест в истории развития этого жанра заслуженно принадлежит великому поэту и великому художнику Ван Вэю.

В. Т. Сухоруков

ВАН ВЭЙ

ВАН ВЭЙ В ПЕРЕВОДАХ Ю. К. ЩУЦКОГО

Без названия{6}

Видел я: в весеннем холодкеРаспустилась слив краса.Слышал я: запели вдалекеСнова птичьи голоса.Я в томлении своем весеннемВижу: зелена, нова,Перед домом к яшмовым ступенямРобко тянется трава.

Провожаю весну

День за днем старею я всечасно,Как-то попусту, напрасно.Год за годом вновь возвращенаК нам является весна.Есть бокал вина, и без сомненьяВ нем найдешь ты наслажденье.Пусть цветы и полетят к земле —Их напрасно не жалей!

Песнь взирающего вдаль на Чжуннаньские горы (Посвящаю сенатору Сюй'ю)

Выходишь ты вниз, вниз из сената,И видишь: настало уже время заката.Скорбишь ты о том (знаю я, знаю!),Что эти мирские дела очень мешают.Ты около двух старых и стройныхДеревьев с коня соскочил, глядя спокойно.Не едешь домой. Смотришь в просторы,И видишь в туманной дали синие горы.

Поток, где поет птица

Живу я один на свободе,Осыпались кассий цветы.Вся ночь безмятежно проходит…Весенние горы пусты.Но птицу в горах на мгновеньеВспугнула, поднявшись, луна:И песня ее над весеннимПотоком средь ночи слышна.

В ответ братцу Чжан У{7}

Пырейная лачугаВ Чжуннани есть. ФасадЕе встречает с югаВершин Чжуннаньских ряд.Весь год гостей не вижу я,Всегда закрыта дверь моя.Весь день свобода здесь, и с нейУсилий нет в душе моей.Ты ловишь рыбу, пьешь вино,И не вредит тебе оно.Приди! — и будем мы с тобойХодить друг к другу, милый мой!

Вместе с Лу Сяном прохожу мимо беседки в саду ученого Цуй Син-цзуна

Деревья зеленые плотную теньПовсюду собою накрыли.Здесь мох утолщается каждый день,И нет здесь, конечно, пыли.Он, ноги скрестивши, без шапки сидитПод этой высокой сосною;На мир лишь белками с презреньем глядитЖивущий жизнью земною.

Покидаю Цуй Син-цзуна

Остановлены лошади в ряд; мы готовыРазлучить рукава и полы.Над каналом большим императорским сноваНачиняется чистый холод.Впереди красотою сияя высоко,Поднимаются горы-громады,От тебя уезжаю я вдаль одиноко,И опять на сердце досада.

Провожаю Юаня Второго, назначаемого в Аньси

Утренним дождем в Вэйчэне{8}Чуть пыльца увлажнена.Зелены у дома тени,Свежесть ив обновлена.Выпей, друг, при расставаньеСнова чарку наших вин!Выйдешь ты из Янь-гуаня{9}И останешься один.

На «Высокой Террасе» провожаю цензора Ли Синя

Провожать тебя всхожуНа «Высокую Террасу» и слежу,Как безмерно далекаПротянулась и долина и река.Солнце село; и назадПтицы, возвращаяся, летят.Ты же продолжаешь путьИ не остановишься передохнуть.

В девятый день девятой луны вспомнил о братьях в горах