Александр Кушнер - Вечерний свет Страница 3

2

«Я-то помню еще пастухов…»

Я-то помню еще пастухов,И коров, и телят, и быковПо дороге бредущее стадо,Их мычанье густое и рёв,Возвращенье в село до заката.

Колокольчик звенел, дребезжал.Луг за лесом, как маленький зал,Объезжал я на велосипеде,Где паслись они, словно на балПриведенные из дому дети.

И другой их лужок поджидалГде-нибудь за пригорком, и третий.

Мух и оводов били хвостом.Стадо пахло парным молоком,У кустов залегали тщедушных.Было что-то библейское в том,Как пастух подгонял непослушных.

О, как чуден был вид и пятнист!Словно нарисовал их кубист,Я Сезанна любил и Машкова,Одинокий велосипедист.Дай мне к речке проехать, корова!

Поворот, небольшая петля.Так сегодня не пахнет земля,Как тогда оглушительно пахла.Словно вечность, грустить не веля,Помахала рукой и иссякла.

«О, водить бы автобус из Гатчины в Вырицу…»

О, водить бы автобус из Гатчины в Вырицу,Знать всех местных старух, стариков,Тополь в этот маршрут ковыляющий вклинится,Поднапрёт волчье лыко с боков,И сирень, проводив шаркуна до околицы,Передаст его ельнику — пустьТот за ним до оврага под Сиверской гонится,Навевая дорожную грусть.

Есть такие работы, такие профессии —Позавидуешь им, заглядясьНа избыток того, что зовется поэзией,Объезжающей лужи и грязь,По пути подбирая и мать с первоклассником,И торговку с заплечным мешком,Неожиданно будничность делая праздникомИ внушая смиренье тайком.

«Собака живет во дворе, на цепи…»

Собака живет во дворе, на цепи.Хозяин выводит гулять ее, хмурый.Терпи свою жизнь, дорогая, терпи,Есть кошки, есть мыши, лягушки и куры,А в комнатах ты никогда не была,И дом тебе, видимо, кажется раем,Откуда выносят еду, и теплаТам много, за твердым порогом, за краем.

Собака умрет — и душа ее в домЕще переселится, к Богу поближе.Под ветром не будет дрожать, под дождемИ снегом, терпи, дорогая, терпи же,Ты будешь есть мясо, лакать молоко,Лежать на диване, забыв про изгнанье.А богом быть стыдно, но стыд далекоЗапрятан, скорее всего, в подсознанье.

Лопух

Знал бы лопух, что он значит для нас,Шлемоподобный, глухое растенье,Ухо слоновье подняв напоказ,Символизируя прах и забвенье,Вогнуто-выпуклый, в серой пыли,Скроен неряшливо и неказисто,Как бы раскинув у самой землиДовод отступника и атеиста.

Трудно с ним спорить, — уж очень угрюм,Неприхотлив и напорист, огромный,Самоуверенный тяжелодум,Кажется только, что жалкий и скромный,А приглядеться — так тянущий листК зрителю, всепобеждающий дажеДревний философ-материалистУ безутешной доктрины на страже.

«Любимый запах? Я подумаю…»

Любимый запах? Я подумаю.Отвечу: скошенной травы.Изъяны жизни общей суммоюОн лечит, трещины и швы,И на большие расстоянияРассчитан, незачем к немуСклоняться, затаив дыхание,И подходить по одному.

Не роза пышная, не лилия,Не гроздь сирени, чтоб ееПригнув к себе, вообразили мыИное, райское житьё, —Нет, не заоблачное, — здешнее,Земное чудо, — тем оноНевыразимей и утешнее,Что как бы обобществлено.

Считай всеобщим достояниемИ запиши на общий счетТраву со срезанным дыханием,Ее холодный, острый пот,Чересполосицу и тлениеИ странный привкус остроты,И ждать от лезвия спасенияОна не стала бы, как ты.

«Влажных бабочек что-то ни разу…»

Влажных бабочек что-то ни разуЯ не видел и мокрых стрекоз,А ведь ливень, бывает, по часуЛьет и дольше, сплошной и всерьез.

Где же прячутся милые твари?Тварь — не лучшее слово для них.Государыни и государиВ ярких тканях, снастях слюдяных.

Запах сырости сладкой и прели,Вымок дрок и промок зверобой.Ни одной нет не залитой щели,Ямки, выемки, складки сухой.

Не о жизни, пронизанной светом,Не о смерти, съедающей свет,У Набокова только об этомЯ спросил бы: он знает ответ.

«Каково это елкой явиться на свет…»

Каково это елкой явиться на свет,Не березой, не кленом, не дубом,И дожить до восьми, до двенадцати летИ заваленной быть лесорубом!

Мне, когда я увидел их в грузовике,Стало стыдно и страшно, ей-богу.И причем Вифлеем здесь? Они ж не в песке,Снег на жалких дрожал всю дорогу.

Я представил ужасную вырубку там,Где они, подрастая, стояли.Рождество — это радость, пришедшая к нам,И гектары тоски и печали.

Стройный стан в серпантин будет, в блестки одет,И шары золотые повесят.Справедливости не было в мире и нет,Ею только клянутся и грезят.

«А что было с Лазарем дальше, увы, не знаем…»

А что было с Лазарем дальше, увы, не знаем.В одиннадцатой главе он воскрес, потомНи в поле, ни в роще, ни дома, ни за сараем —Нигде не мелькнул. Иоанн позабыл о нем.

И это обидно и даже немного странно:Ну, как же, воскрес — так скажи что-нибудь, пойдиЗа другом своим, но Евангелие туманно.Еще десять глав — не сидел же он взаперти!

Неужто же справиться так и не мог с испугомИ четырехдневная смерть сокрушила дух?А ведь Иисус называл его своим другом!А может быть, слишком был счастлив? Одно из двух.

Сон в летнюю ночь

Чемпионатом мира по футболуЯ был, как все, в июне увлечен.Не потому ли, полный произвола,Невероятный мне приснился сон?

Сказать, какой? Но я и сам не знаю,Удобно ли в таком признаться сне?Что я в футбол с Ахматовой играю,Пасую ей, она пасует мне.

Мы победим Петрова с Ивановым!Дурацкий сон, ведь я предупреждал.Мы лучше их владеем точным словом:Они спешат, не выйти им в финал.

Она спросила: Кто они такие?Хотел сказать, но тут же позабыл.На ней мерцали бусы дорогие,А плащ к футболке плохо подходил.

Веселый сон, но сколько в нем печали!С футбольным полем рядом — дачный лес.А выиграли мы иль проиграли —Не буду врать: сон был и вдруг исчез.

«О „Бродячей собаке“ читать не хочу…»

О «Бродячей собаке» читать не хочу.Артистических я не люблю кабаков.Ну, Кузмин потрепал бы меня по плечу,Мандельштам бы мне пару сказал пустяков.

Я люблю их, но в книгах, а в жизни смотретьНе хочу, как поэты едят или пьют.Нет уж, камень так камень, и скользкая сеть,А не амбициозный и дымный уют.

И по сути своей человек одинок,А тем более, если он пишет стихи.Как мне нравится, что не ходил сюда Блок,Ненаходчив, стыдясь стиховой шелухи.

Не зайдем. Объясню, почему не зайдем.И уже над платформами, даль замутив,«Петроградское небо мутилось дождем».Вот, наверное, самый печальный мотив.

«И не такие царства погибали…»

«И не такие царства погибали!» —Сказал синода обер-прокурорЖестоко так, как будто на медалиОн выбил свой суровый приговор.

И не такие царства. А какие?Египет, Рим, Афины, может быть?Он не хотел погибели РоссииИ время был бы рад остановить.

И вынув из жилетного карманаЧасы, смотрел на них, но время шло.Тогда вставал он с жесткого диванаИ расправлял совиное крыло.

А что теперь? Неужто всё сначала?Опять смотреть с опаской на часы?Но столько раз Россия погибалаИ возрождалась вновь после грозы.

Итак, фонарь, ночь, улица, аптека,Леса, поля с их чудной тишиной…И мне не царства жаль, а человека.И Бог не царством занят, а душой.

Платформа