Коллектив авторов - Поэтический форум. Антология современной петербургской поэзии. Том 2 Страница 30

И вот уже ей места мало,

Собою всё закрыла вновь!

Ну почему обида стала

Для нас важнее, чем любовь?

Прошу прощенья у себя

За нелюбовь к себе, любимой.

За то, что всё вокруг любя,

Саму себя прошла я мимо.

И кто-то, кто во мне сидит,

Уже устал от ожиданья.

Лишь укоризненно глядит

И мне не ищет оправданья.

А я кричу ему: «Прости!

Себя любить я обещаю!

Не обижайся, не грусти!»

А он мне: «Я тебя прощаю!»

Ольга Соколова

Горчит миндаль

Две бабочки – два шарика воздушных —

вот-вот вспорхнут.

Твои слова прощальные бездушны:

в них только суд.

Две бабочки – два шарика воздушных —

я отпущу,

Нескучный сад стал для двоих вдруг скучным —

но я прощу.

Две бабочки – два шарика воздушных —

умчались вдаль…

Бесстрастен мир осколочно-остужный,

горчит миндаль…

Мологино

Деревенька моя, глубинка —

Неба синего голубинка!

Незабудкой глядишь синеоко,

И глаза твои – с поволокой.

В бескорыстии величава,

Облаками светла и курчава,

Заблудился лён в твоих косах,

А в руках святых – скромный посох.

Александр Соколовский

Первая шеренга

Мой первый бой, пока дышу я, —

всегда во мне. Ещё бушует…

В багровых трассах степь донская,

необозрима и строга.

Шло наступленье, не стихая,

на укрепления врага.

Я был бойцом второго ряда.

Передо мной – спина бойца.

Прикрытье верное – что надо!

Спина – стена. Спина отца.

Иди за ним. Вперёд! На запад!

Иди и не гляди назад.

Но рухнула стена внезапно,

и перешёл я в первый ряд.

Оголены, как провод, нервы,

иду наедине с судьбой…

Поныне я в ответе первый

за всех, кого прикрыл собой.

Тепло Гольфстрима

Свой путь оценивая строго,

Предубеждения отсеяв,

Скажу: в судьбу мою и строки

Вошли навечно Флот и Север.

Они – и в радости, и в горе.

Они – внутри меня, незримы.

Так входит в Баренцево море

Тепло Гольфстрима.

Военные девчата

На фронте, бывало, зайдёшь

в землянку к военным девчатам:

«С комфортом живёшь, молодёжь!

Не то, что другие… Куда там!»

Ну как не обрадуют взгляд

уют и порядок в землянке?!

Портьерки при входе висят.

Ромашки покоятся в банке.

Скатёркою ящик накрыт…

И, Бог его знает, откуда

явилось в задымленный быт

вот это домашнее чудо?!

Пусть завтра в поход, пусть убьют,

пусть на день жилище-времянка, —

но всё-таки мирный уют

наводят девчата в землянке…

Наверно, и надо – вот так.

День каждый – особенно важный.

День – он не случайный бивак,

а жизнь, что даётся однажды.

Марианна Соломко

Ищем орехи, в траве сиротливы,

Листьев дворянских горят вензеля,

Осень по-конски, с растрёпанной гривой

Зорко глядит в нежилые поля.

Ищем орехи, в траве сиротливы,

Скоро их надвое сломит зима,

Выпорхнут души – темны, черносливы,

С ядрышком смысла, с горчинкой ума.

Будут ютиться, найдут ли обитель? —

Только полёт их совсем не высок —

В зимнем клубке из серебряных нитей

Тонок удачи седой волосок.

Райские птицы возьмут эти души

В клювы, на спины, и пустятся ввысь,

В мир, что никем не разъят, не нарушен,

В мир, где орехи не падают вниз.

Закраплены окна геранью,

Разбита и склеена чаша,

Я вышла на росстань страданий —

На проводы листьев опавших,

Где солнца малиновый гелий

В осиновой кроется сакле,

Где осени винное тело

В садах иссякает по капле.

И нет ни огня, ни сиянья

В усопших глазницах палитры —

Лишь дерева ветхое знамя,

И листьев сухие молитвы.

Упало яблоко

В саду соседнем,

Летело облако

Листом осенним,

И, как бездомные,

Лежат, без панцирей,

Орехи тёмные

В холодном карцере.

Эта бабочка в парке летает

Кареглазой осенней вдовой,

То взметнётся, то вниз опадает,

Как дыханья чахоточный сбой.

В тёмной роще ободраны стены,

Заколочены окна осин,

А она – Афродитой из пены —

Восстаёт, выбиваясь из сил.

Есть пора забыт ы х декораций,

Отыгравших паденья спектакль,

Вот – Овидий, Лукреций, Гораций,

Вот – озябший кленовый пентакль.

Оголённые ветви, как спицы,

Ворох листьев – разрушился дом,

Но дельфийской парит танцовщицей

Эта бабочка в парке пустом.

Григорий Соломыкин

Догорала свеча, обливаясь слезами.

За окном занимался тревожный рассвет.

Жизнь моя приближалась к обыденной драме

За порогом судьбою отпущенных лет.

В этих гиблых местах, где за дальние дали

Убегают разливы бескрайних болот,

В недостроенном домике мы коротали

Вместе несколько дней для души каждый год.

Улыбалась нам утром высокая ёлка,

И шумели берёзы, послушны ветрам,

И растерянный флюгер вертелся без толку,

То ли ветру служа, то ли преданный нам...

Прокралась в душу горечь, точно дым,

Что от костра сырого гонит ветер:

Я был совсем недавно молодым —

И вот уже рассыпал звёзды вечер.

И тот восторг, что порождал беспечность,

Броженье сил и верных ритмов звон

Так окрылял меня, что к слову вечность

Образовался отчужденья фон.

Я знал о нём, но гнал в иные дали,

В далёкие от жизни времена,

И получал приятностей медали

И даже наслаждений ордена.

Но вдруг невдалеке сплошной стеной

Остановилось прошлое за мной.

Куда, увы, ушла моя беспечность?

Я здесь ещё, но где-то рядом – вечность.

Журавли, журавли, как вы стали пугливы,

Устремляя всё выше полёт в небеса!

Вы летите туда, где кончаются нивы,

Где внизу тонет в дымке озёр бирюза.

Отыскать бы вам край, где непуганый ветер

Над болотистой речкой склонил камыши,

Где от шёлковых трав, самых пряных на свете,

Разливается вера, что в них – ни души.

Вы летите домой, разглашая секреты

То тревожным, то радостным криком своим.

Жаль, что любят вас, птицы, не только поэты,

Но и те, в чьих руках порох ружей и дым.

На берега речонки этой узкой

Я приходил ловить больших стрекоз,

И здесь, в конце земли великорусской,

В таёжных дебрях незаметно рос.

Покачивались нежные кувшинки,

Багульник цвёл, благоухал жасмин,

И махаоны крылышки и спинки

На солнце грели в поймах луговин.

Я жил в шатрах, питался виноградом,

Спал в шалаше на травах и цветах,

Орешников колючие парады

Я принимал на солнечных местах.

Со мной дружили кедры вековые,

Лимонник для меня в чащобах зрел...

Я, Маугли, открывший мир впервые,

Другой любви не знал и не хотел.

Шекспир

Он был Шекспир, но кто об этом знал,

Когда вокруг все короли да пэры?

Его пирожник сэром обозвал,

И целый день смеялись кавалеры.

Хохочет зал: – Двенадцатая ночь!

Весь двор ты уморить сумел, писака!

Король – и тот смеяться был не прочь,

А принц от смеха, право, чуть не плакал!

А он им в лица: быть или не быть?

Вот в чём вопрос в подходе к миру строгом.

Принц датский Гамлет им сумел открыть,

Что все равны судьбою перед Богом.

Бросая в ложи беспощадный слог,

Разящий души точно арбалетом,

Он показал им, чем играет рок

На грани между тем и этим светом.

Любить до смерти, ревновать сильней

Всего того, что в этой жизни ценишь,

Отдать корону и богатство с ней

Тому, кто недостоин даже тени.

Неслышным шагом ходит в мире зло,

Змеиным ядом отравляя души,

И никому ещё не повезло

Лихую асимметрию нарушить.

И пусть не раз менялся этот мир,

Дают законы те же результаты.

Он был пророк великий и глашатай,

Он среди нас. Его зовут Шекспир.

Геннадий Старков

Над Россией плачут журавли,

Улетая в утренние дали.

А я живу давно один вдали

Одиноким журавлём без стаи.

Я давно не слышал майских гроз

И соскучился по зимам вьюжным.

Променял я кружева берёз

На чужбину, пальмы, берег южный.

А во сне брожу я по лесам,

Где отсеялись дождями тучи,

И тоскую по родным местам,

По ольхе, по ивушке плакучей.

По росистым в васильках полям,

По размытым ливнями дорогам,

По разливам рек и по церквам,

И по русским деревням убогим.

Солнце обжигает плечи мне,

Словно негодуя на чужого.

Нет прохлады и в морской волне,

Мне б побыть у ручейка лесного.

И когда я слышу журавлей,

Высоко летящих в поднебесье,

Замирает всё в душе моей

От печальной журавлиной песни…

Над Россией плачут журавли.

Владислав Старикан

И.С.

Придёшь из утреннего завтра —

под током вздрогнут провода,

как выход в космос астронавта,