Александр Величанский - Под музыку Вивальди Страница 32

О, Лиффи

В начале столетья ирландец и бардбыл схвачен врагами и ввергнут в амбар,чтоб утром его, где круты берегастаринной реки, расстрелять, как врага.

Но барды в Ирландии очень ловки,и утром, покуда дремали враги,ирландский поэт из-под стражи бежали прыгнул в реки леденящий пожар.

Очнулись враги и помчались вослед.«О, Лиффи, – к реке обратился поэт, —спаси меня ныне от этих людейи я подарю тебе двух лебедей».

Хоть пули хлестали, как ливень, но вотон вышел сухим из декабрьских вод.Когда же беда миновала, поэтдословно исполнил свой белый обет.

«Предстоит нам перейти границу…»

Предстоит нам перейти границу,хоть она нас и не разделяет —там сержант поймать нас не ловчитсяи овчарка воет, а не лает.Стар Харон, и лязг его уключинзаржавел меж мифов берегами… —там за боли проволокой колючейдоведется ль свидеться мне с Вами?

1986

Преданье

Вот старца, пастыря страны, призвал к себе тирани пастырю сказал он так сквозь грозные усы:«Веди народ свой на Алтай, владыка – и часыотсчитаны твои и срок тебе кратчайший дан»

Тирану старец отвечал: «Ты всемогущ, мой сын.Согласен я вести народ в неведомую глушь.Но ежели и вправду ты настолько всемогущ,сперва перенеси туда святой Эчмиадзин».

«Перенесу», – сказал тиран. Ушел владыка прочь.Недолго старцу довелось народ и град беречь:чтоб поперечную прервать в его гортани речь,в Эчмиадзинском храме он удавлен был в ту ночь.

«Вот в чем печать подобья…»

Вот в чем печать подобьяжертв твоих, друг-недуг:лиц твоих исподлобьязлобно глядят вокруг,вслушиваясь в неволюболи внутри – на дне,все же источник болиищут они извне.

«Без конца и без края…»

Без конца и без края,без лица и названьяопустевшего небаопустившийся гнет,и на бронзе вопросов —патина пониманья,и на прозе ответов,как на горле – налет.

«В этой чаще величавой…»

В этой чаще величавойна пути домойдо краев полны ухабычерною водой,черною водой, замшелой,черною водой,хоть жара на свете беломстала золотой.

«Сила ли, слабость, облик, лик…»

Сила ли, слабость, облик, лик —мы коренимся в нас самих —суглинок или черноземнам нипочем – в себе несеммы тот поток, что перейтипопробуй обреченно ты:вот уж по пояс, вот по грудьсистемы кровеносной глубь.

«Были вы – воздух…»

Были вы – воздух:я слушал извне,как этот отзвукстихает во мне,но словесамивы стали, как есть…чьими глазамитеперь вас прочесть? —знаете сами,я стал им чужой —чьими глазами?чьею душой?

«Течет вода, но отраженье…»

Течет вода, но отраженьена ней недвижно. Жизнь и естьводы подспудное движеньекуда-невесть, куда-невесть.А что же дальше, Бога ради,скажи? – За треском тростников —недвижный взор окрестной глади,и в нем движенье облаков.

«Как в детстве я любил ходить по кладбищу, что рядом…»

Как в детстве я любил ходить по кладбищу, что рядомс Всехсвятской церковью (давно снесли его под дом),и безымянные читать не имена, а буквыи числа – сей кратчайший сказ о жизненном пути.…К могилам гнулись дерева и бабушки в платочках,и с фотографий на крестах, как прежде с лиц живых,сошел румянец-анилин – казалось, загрубелибезликие черты: мороз, ненастье… И тогдане понимал я, чем влеком я был к тому погосту,что век не разомкнет уста, объятия крестоввек не сомкнет… и почему я вроде бы стыдилсяпрогулок этих средь могил горбатых, но теперья понимаю: дело в том, что я СТЫДИЛСЯ СМЕРТИ —казалось мне, я подсмотрел зазорное, и стыдмой был младенчески глубок. Да: я стыдился смерти,я и теперь ее стыжусь, коль с нею тет-а-тет.

«Донага обобраны…»

Донага обобраны —у своего ж порога,оскверненные извне,равно как изнутри,церкви заблудившиесястоят одинокопо обочинам дорог,по которым шли.

«Скажи, Бога ради…»

Скажи, Бога ради,вдруг былого ледне растаял сзади,а уплыл вперед,и в грядущем толькодней прошедших настпредательски тонкоподжидает нас?

Осень

Два глухонемыхна лавке сырой,один – стар и тих,помоложе другой.

Невнятица рук.Глаз круговорот.Пронзительный звукгримасы. Но вот,

устав от речейрукотворных юнца,старик невзначайЗАКРЫВАЕТ ГЛАЗА.

«Октябрь трясет…»

Октябрь трясетпадучей листопада,и что ни год,то явственнее нам:и ты, и я —давно в преддверье ада —прощенияпо разным сторонам.

«Все воск, да воск…»

Все воск, да воск…Так где же пламя?Нет искры? Фитиля?Иль нет чего гореть огню во имя,все прочее испепеля?

«Какой уж там верблюд иль чудный град…»

Какой уж там верблюд иль чудный град,иль беличья распластанная шкурка —но как походит на души разлад,или на мозг блаженного придуркаюродивого облака разряд.

«Настала эра… переворотов…»

Настала эра… переворотов,и, как предсказывал Достоевский,безбожники впрямь друг к другу жалисьв объятьях или в трамвайной давке,в бараках или же в коммунальныхперегородках квартир дремучих,в «телятниках» иль в полей застенкахколхозных – но не любови ради:погибель стиснула их, связала,но узами одиночеств только:так в царстве разума, в царстве братства,не чуя ног своих – только плечи,овца немыслимо одинока,хоть и несома волной отары.

«Не в злато и не в латы…»

Не в злато и не в латы,не в шелка яркий цвет —всяк ком земли когда-тобыл в саван свой одет,и были его крыльяне за спиной – в груди —ком злого изобильябезоблачной земли.

«Не распахивая, как…»

Не распахивая, каклетом – сжав людей в кулак —средь пространств и полумербезответный дует ветр —из таких он дует сил,так решительно и резко,будто что-то натворили желает отпереться.

«Так пышут златом купола…»

Так пышут златом купола,холодным пышным златом,так снежна даль сгорит дотла,сожженная закатом —так на устах не крови вкус —потерянного рая —что испытал терновый куст,горевший не сгорая.

Долина слез

Один из юношей младых,пройдя сквозь вереск грез,лег на постель свою, сказав,что жизнь – долина слез:долина слез, долина слез,а не долина грез,в ней плачет малое дитяи воет чей-то пес.

От роду не было юнцуи двадцати пяти,но он с постели не вставали не хотел идти —идти? – куда? – в долину слез?в долину длинных слез,чтоб из погибели людскойлиловый вереск рос?

Вовек недуг не брал таких,как сей молокосос —напрасно лекарь приходили задавал вопрос:«Быть может у тебя бронхитили туберкулез?»Но юноша его прогналназад – в долину слез.

К нему сам пастырь приходил,ему священник неспричастия облатку, ноон мнил долиной слез —долиной и юдолью слезвесь мир – юдолью слез:«Я лег, чтобы скорей поднялменя Иисус Христос».

Вот так лежал он сорок летсреди седых волос,пока в могильную постельсосед его не снес,покуда прах его не снессосед в долину слез,и там он вновь лежит поднесьсреди крестов и роз.

И там он вновь лежит поднесь,и с привиденьями,когда они встают в ночиего не видим мы,да, в их толпе не видим мыего в долине слези, знать, увидим лишь, когдапридет Иисус Христос.

«Заутра с Елеонской Он сошел ночной горы…»

Заутра с Елеонской Он сошел ночной горы.Средь храма будущих руин учил слепой народ,свидетельствуя о Себе лишь словом до поры —до часа, что к Нему, как тень, сквозь солнцепек грядет.

Его глаголы вдруг прервал многоголосый крик.Из полумглы священных стен Он вышел в полдня тьму:толпа кипела – каждый в ней был лишь чужой двойник —последний, первый ли, старик иль юноша. К Нему,

терзая, волокли жену в грязи, полунагой:«Побить каменьями ее велел нам Моисей —той всенародною ничьей, той круговой рукой(Второзаконие, см. гл. 17.7)

Что скажет исцелявший по субботам?» И от стен,еще не рухнувших отшед, воссел Он перед ней.И пахло от нее грехом – да, первородным тем,и за власы ее таскал сутулый фарисей.

На камень разоренья сев, безмолствовал Исус,не поднимая глаз на сей беснующийся сонм,над тенью собственной склонясь, чертил Он наизусть«Аз есмь свет миру» по земле божественным перстом.

Костер толпы все полыхал. Склонившись глубже в тень,промолвил судьям Иисус сквозь нависанье влас,не глядя протянув толпе безжизненный камень:«Да верзе камень в нию тот, кто без греха из вас».

Вслед за Христом, потупив взор, родной увидев мрак, —пошел народ от Бога прочь, душою уязвлен —все те, кто встанут вкруг Его страстей толпой зевак…и перед грешною женой один остался Он.

Растерзан был ее хитон, и волосы, как боль,струились потом грязным по щекам ее нагим.А Он чертил в песке перстом «О, Господи, доколь?Познанье истины одно – спасенье будет им».

Из ссадин кровь престала течь, небесной синевойналились синяки ее, и в землю глядя, Богспросил: «Никто не осудил позор презренный твой?»«Никто, о, Господи» «И я судить тебя не мог».

Был диким взор ее нагой, метавшийся кругом:кругом лежали камни – всяк был тих, как смолкший крикиль как небесна синь. Иисус чертил в песке перстом«Но словеса мои вовек не уместятся в них».

«Свесив голову набок…»