Юрий Левитанский - Черно-белое кино (сборник) Страница 33

«Откуда я – где жил я и где рос?…»

Откуда я – где жил я и где рос?В каких местах? Неведомо. Вопрос.Так много мест, где рос я и где жил,и новосел тех мест, и старожил,где я и жил, и рос, и вырастал,как вырастает ветка и кристалл,и становился старше, и старел…Мой отчий дом в огне войны сгорел.Кочевником, кочующим в седле,всю жизнь меня мотало по земле.И я в себе своею жизнью всейсоединил Дунай и Енисей.И от Днепра, от тех высоких круч,до сей поры храню заветный ключ.И берега больших сибирских рек —мой отчий дом и мой родимый брег.Откуда ж я? И верится с трудом,что все это я в сердце уместил.И там моя земля, и там мой дом,и там я тоже жил, а не гостил…Когда уйду, глаза смежив навек,предай меня, мой друг, земле сыройтам, где-нибудь в пространстве этих рек,в пространстве меж Днепром и Ангарой.

Строки из записной книжки

«…Я видел перед собой Константинополь, а в Персидском и Константинопольском море увидел множество кораблей и войска, двигавшиеся взад и вперед. И представлялось мне, глядя на Константинополь, будто там едва три дома, а люди величиной с вершок. Смотрел я туда и сюда, на восход и на поддень, к закату и пол ночи, и если в одном месте шел дождь, то в другом гремела гроза, здесь падал град, в другом была хорошая погода…»

«…самая малая звезда на небе, что нам снизу едва ли покажется с большую восковую свечку, на самом деле больше, чем целое княжество. И это действительно, и я сам это видел…»

«В том, что происходит со звездами, когда они светят и падают на землю, нет ничего необыкновенного, это бывает каждую ночь. Когда мы замечаем вспышки или искры, это знак, что со звезд падают капли, и капли эти вязкие и зеленовато-черные…»

«Облака же на небе движутся с такой силой с востока на запад, что звезды, луна и солнце вовлечены в это движение. И хотя мне казалось, что солнце у нас величиной едва ли с днище от бочонка, на самом же деле оно больше всей земли, так что я не мог видеть, где оно кончается…»

«Он не отрицал, а открыто заявлял, что имя его Фауст, и, расписываясь, прибавлял – «философ философов»».

И все же ты – лишь Фауст, человек!

«Нет, не бог всемогущий…»

Нет, не бог всемогущий, всего только маленькийслабый божок,сотворил я Вселенную в три деревца,в три рождественских елочки хрупких,чтоб ныне,как скряга,над веточкой каждой трястись,над иголочкой каждой.Три рождественских елочки, три одиноких тростинки,три тонких травинкивсего-то и есть у меня,вот затем и трясусь,как скупой над своим сундуком,над травинкою каждой.Три травинки, три легких снежинки лежатна ладони моей,три снежинки всего и богатства,три звездочки зябких.Три снежинки, три звездочки зябких, три зыбкихнадежды мои,осторожно пускаю с ладони,и вот уже тает ладонь моя,воску подобно.Так стою, как свеча среди поля.И только три звездочки зябких.Три зыбких надежды мои.Три звезды Вифлеемских.

«Бывает ли это теперь…»

Бывает ли это теперь,как прежде когда-то бывало, —чтоб вьюга в ночи завывалаи негде укрыться в пути?Случается ль это теперь,как прежде когда-то случалось, —чтоб снежная ветка стучаласьв ночное слепое окно?Бывает ли это теперь…Конечно, конечно, бывает —и вьюга в ночи завывает,и негде укрыться в пути,и долго в ночное окномохнатая ветка стучится…Да, все это может случиться,но только уже не с тобой.Давно улеглись по угламбураны твои и метели.Отпели давно, отсвистеливсе лучшие вьюги твои.… И снова мне снится всю ночь,как вьюга вдали завывает,все кличет меня, зазывает,все манит и манит к себе.

«– Что нового? послушай, говорят…»

– Что нового? послушай, говорят,кругом огни, кругом огни горят.Пора и нам! осмелимся, шагнем,потешимся, нашутимся с огнем!Пора и нам, огонь горит в окне.– Смотри, смотри, сгорим с тобой в огне!– Сгорим в огне? Ну что ж, не мы одни.Кругом огни, кругом горят огни.Куда же ты, постой!., а говорят,кругом огни, кругом огни горят…

Женщина, которая летала

Женщина,девочка,почти что подросток,веснушчатая, угловатая(этакий гадкий утенок), —и в любви все никак не везло.А город был южный,душный,и там,на площадке еготанцевальной,потные пары,плотно прижавшись друг к другу,кружились по кругу,целовались тайком и смеялись,и пластинкито и дело сменялись, —а она все стояла одна,все ждала,чтоб ее пригласили,и глаза умоляли,глаза просили —тщетно,напрасно.А потом было белое танго,и этодавало ей правосамой пригласить кавалера,а она не могла,не хотела,и тогда,словно птица,взмахнула рукамии полетеланад танцевальной площадкой(да, пусть они видят,пусть знают!),и сделала круг,и еще,и – полетела,и полетела…Ну что же ты,глупенькая,опустись на землю!..Не опускается.Так и летает.Так до сих пор и летает.

«В будапештской гостинице, в номере, на стене…»

В будапештской гостинице, в номере, на стене —деревенский зимний пейзаж в деревянной раме.На исходе сумерек, знойными вечерами,он так странен здесь, в этой комнате городской.Деревенский зимний пейзаж, тишина и снег,и пустынный двор, и колодец, и дом с сенями,и неясный след, оставшийся за санями,на которых кто-то уехал давным-давно.Отчего же томит меня этот далекий звук,этот сонно скользящий санный поющий полоз,и зачем я хочу представить лицо и голоснезнакомой женщины, едущей в тех санях?Для чего мне надо увидеть забор и домна степной равнине где-то за Орошхазой,и на мягких ресницах женщины темноглазойосторожно тающий теплый январский снег?В будапештской гостинице, в номере, на стене…Но зачем мне помнить, думать и знать об этомчерез столько лет, будапештским горячим летом,в этом тесном, душном номере небольшом!А за окнами – зелень, марево, зной, Дунай,пешеходы, колокола и обрывки речи.И бесшумно падает, падает мне на плечиэтот давний-давний, теплый венгерский снег.

«И щебет, и кукованье…»

И щебет, и кукованье,и посвисты, и раскаты…Все больше люблю рассветы.Все меньше люблю закаты.Прелюдия дня и утра,их трепетное рожденье.Какой-нибудь новой жизниначало и пробужденье…Но,скажешь ты,это утрои раннее это поле —всего только образ, символ,метафора, и не боле.И все же – зачем так быстросменяются дни и даты!..Все дальше наши рассветы.Все ближе наши закаты.

«На шумном пиру отпирую…»

На шумном пиру отпирую,а после, допивши вино,все страсти свои зашифрую,лишь имя оставлю одно.А может быть, даже не имя,не полный рисунок его,а только две буквы начальныхостанутся вместо него.Останутся инициалына белой странице одной,как бедные провинциалыв безлюдье столицы ночной.Уснули троллейбусы в парке,трамваи не ходят давно.В чужом опустевшем кварталепоследнее гаснет окно.И нет ни друзей, ни знакомых,ни дальней хотя бы родни.И только вокзалов полночныхраспахнуты двери одни.

«Пред вами жизнь моя…»

Пред вами жизнь моя – прочтите жизнь мою.Ее, как рукопись, на суд вам отдаю,как достоверный исторический роман,где есть местами романтический туман,но неизменно пробивает себе путьреалистическая соль его и суть.Прочтите жизнь мою, прочтите жизнь мою.Я вам на суд ее смиренно отдаю.Я все вложил в нее, что знал и что имел.Я так писал ее, как мог и как умел.И стоит вам хотя б затем ее прочесть,чтоб все грехи мои и промахи учесть,чтоб всех оплошностей моих не повторять,на повторенье уже время не терять, —мне так хотелось бы, чтоб повесть ваших днеймоей была бы и правдивей, и верней!

«За рощей туман сгущался…»

За рощей туман сгущался,все чаще дождь моросил.Я с молодостью прощался,прощенья у ней просил.– Еще, – говорил, – побуду.– Пора, – отвечала, – в путь.О, я тебя не забуду!О, ты меня не забудь!Двенадцать часов пробило.Темно за окном, черно.– Когда это, милый, было?– Вчера, – говорю, – давно.Луна в облаках бродила,шуршала у ног трава.Ах, молодость, ты правдива!Ах, молодость, ты права!И тщетно взываю к чуду,и что-то сжимает грудь…О, я тебя не забуду!О, ты меня не забудь!

«Мундиры, ментики, нашивки, эполеты…»