Самуил Маршак - Сочинения в четырех томах. Том третий. Избранные переводы Страница 35

ИЗ РОБЕРТА СТИВЕНСОНА 

Вересковый мед

Из вèреска напитокЗабыт давным-давно,А был он слаще меда,Пьянее, чем вино.

В котлах его варилиИ пили всей семьейМалютки-медоварыВ пещерах под землей.

Пришел король шотландскийБезжалостный к врагам.Погнал он бедных пиктовК скалистым берегам.

На вересковом полеНа поле боевомЛежал живой на мертвомИ мертвый на живом.

Лето в стране настало,Вереск опять цветет,Но некому готовитьВересковый мед.

В своих могилах тесныхВ горах родной землиМалютки-медоварыПриют себе нашли.

Король по склону едетНад морем на коне,А рядом реют чайкиС дорогой наравне.

Король глядит угрюмо«Опять в краю моемЦветет медовый вереск,А меда мы не пьем!»

Но вот его вассалыЗаметили двоих —Последних медоваров,Оставшихся в живых.

Вышли они из-под камня,Щурясь на белый свет, —Старый горбатый карликИ мальчик пятнадцати лет.

К берегу моря крутомуИх привели на допрос,Но никто из пленныхСлова не произнес.

Сидел король шотландскийНе шевелясь в седле,А маленькие людиСтояли на земле.

Гневно король промолвил:— Плетка обоих ждет,Если не скажете, черти,Как вы готовите мед!

Сын и отец смолчали,Стоя у края скалы.Вереск шумел над ними,В море катились валы.

И вдруг голосок раздался:— Слушай, шотландский король,Поговорить с тобоюС глазу на глаз позволь.

Старость боится смерти,Жизнь я изменой куплю,Выдам заветную тайну, —Карлик сказал королю.

Голос его воробьиныйРезко и четко звучал:— Тайну давно бы я выдал,Если бы сын не мешал.

Мальчику жизни не жалко,Гибель ему нипочем.Мне продавать свою совестьСовестно будет при нем.

Пусть его крепко свяжутИ бросят в пучину водИ я научу шотландцевГотовить старинный мед!..

Сильный шотландский воинМальчика крепко связалИ бросил в открытое мореС прибрежных отвесных скал.

Волны над ним сомкнулись,Замер последний крик…И эхом ему ответилС обрыва отец-старик:

— Правду сказал я, шотландцы,От сына я ждал беды,Не верил я в стойкость юных,Не бреющих бороды.

А мне костер не страшен,Пусть со мною умретМоя святая тайна —Мой вересковый мед!

ИЗ РЕДЬЯРДА КИПЛИНГА 

Если…

О, если ты покоен, не растерян,Когда теряют головы вокруг,И если ты себе остался верен,Когда в тебя не верит лучший друг,И если ждать умеешь без волненья,Не станешь ложью отвечать на ложь,Не будешь злобен, став для всех мишенью,Но и святым себя не назовешь, —

И если ты своей владеешь страстью,А не тобою властвует она,И будешь тверд в удаче и в несчастье,Которым, в сущности, цена одна,И если ты готов к тому, что словоТвое в ловушку превращает плут,И, потерпев крушенье, можешь снова —Без прежних сил — возобновить свой труд,

И если ты способен все, что сталоТебе привычным, выложить на стол,Все проиграть и вновь начать сначала,Не пожалев того, что приобрел,И если можешь сердце, нервы, жилыТак завести, чтобы вперед нестись,Когда с годами изменяют силыИ только воля говорит: «Держись!» —

И если можешь быть в толпе собою,При короле с народом связь хранитьИ, уважая мнение любое,Главы перед молвою не клонить,И если будешь мерить расстояньеСекундами, пускаясь в дальний бег, —Земля — твое, мой мальчик, достоянье!И более того, ты — человек!

О всаднике и коне

Ни шпорой, ни плетью коня не тронь,Не надо вступать с ним в спор.Но может в пути минута прийти, —И почувствует взнузданный коньХлыста остроту, и железо во рту,И стальные колесики шпор.

Баллада о царице Бунди

Он умирал, Удáи Чанд,Во дворце на крутом холме.Всю ночь был слышен гонга звон.Всю ночь из дома царских женДолетал приглушенный, протяжный стон,Пропадая в окрестной тьме.

Сменяясь, вассалы несли караулПод сводами царских палат,И бледной светильни огонь озарялУльварскую саблю, тонкский кинжал,И пламенем вспыхивал светлый металлМарварских нагрудных лат.

Всю ночь под навесом на крыше дворцаЛежал он, удушьем томим.Не видел он женских заплаканных лиц,Не видел опущенных черных ресницПрекраснейшей Бунди, царицы цариц,Готовой в могилу за ним.

Он умер, и факелов траурный свет,Как ранняя в небе заря,С башен дворца по земле пробежал —От речных берегов до нависших скал.И женщинам плакать никто не мешалО том, что не стало царя.

Склонившийся жрец завязал ему рот.И вдруг в тишине ночнойПослышался голос царицы: «Умрем,Как матери наши, одеты огнем,На свадебном ложе, бок ò бок с царем.В огонь, мои сестры, за мной!»

Уж тронули нежные руки засовДворцовых дверей резных.Уж вышли царицы из первых ворот.Но там, где на улицу был поворот,Вторые ворота закрылись, — и вотМятеж в голубятне затих.

И вдруг мы услышали смех со стеныПри свете встающего дня:— Э-гей! Что-то стало невесело тут!Пора мне покинуть унылый приют,Коль дом погибает, все крысы бегут.На волю пустите меня!

Меня не узнали вы? Я — Азизун.Я царской плясуньей была.Покойник любил меня больше жены,Но вдовы его не простят мне вины!.. —Тут девушка прыгнула вниз со стены.Ей стража дорогу дала.

Все знали, что царь больше жизни любилПлясунью веселую с гор,Молился ее плосконосым божкам,Дивился ее прихотливым прыжкамИ всех подчинил ее тонким рукам —И царскую стражу, и двор.

Царя отнесли в усыпальню царей,Где таятся под кровлей гробницДрагоценный ковер и резной истукан.Вот павлин золотой, хоровод обезьян,Вот лежит перед входом клыкастый кабан,Охраняя останки цариц.

Глашатай усопшего титул прочел,А мы огонь развели.«Гряди на прощальный огненный пир,О царь, даровавший народу мир,Властитель Люни и Джейсульмир,Царь джунглей и всей земли!»

Всю ночь полыхал погребальный костер,И было светло, как днем.Деревья ветвями шуршали, горя.И вдруг из часовни одной, с пустыря,Женщина бросилась к ложу царя,Объятому бурным огнем.

В то время придворный на страже стоялНа улице тихих гробниц.Царя не однажды прикрыл он собой,Ходил он с царем на охоту и в бой,И был это воин почтенный, седойИ родич царицы цариц.

Он женщину видел при свете костра,Но мало он думал в ту ночь,Чего она ищет, скитаясь во мглеПо этой кладбищенской скорбной земле,Подходит к огню по горячей золеИ снова отходит прочь.

Но вот он сказал ей: «Плясунья, снимиС лица этот скромный покров.Царю ты любовницей дерзкой была,Он шел за тобою, куда ты звала,Но горестный пепел его и золаНа твой не откликнутся зов!»

«Я знаю, — плясунья сказала в ответ, —От вас я прощенья не жду.Творила я очень дурные дела,Но пусть меня пламя очистит от зла,Чтоб в небе я царской невестой была…Другие пусть воют в аду!

Но страшно, так страшно дыханье огня,И я не решусь никогда!О воин, прости мою дерзкую речь:Коль ты запятнать не боишься свой меч,Ты голову мне согласишься отсечь?»И воин ответил: «Да».

По тонкому, длинному жалу мечаСтруилась полоскою кровь,А воин подумал: «Царица-сестраС почившим супругом не делит костра,А та, что блудницей считалась вчера,С ним делит и смерть и любовь!»

Ворочались бревна в палящем огне,Кипела от жара смола.Свистел и порхал по ветвям огонекГолубой, как стального кинжала клинок.Но не знал он, чье тело, чье сердце он жег…Это Бунди-царица была.

Томми Аткинс