Василий Бетаки - За полвека Страница 38

…Ни груз грехов, ни груз седин…

Хоть жизни так узки врата,

Своей судьбе я — господин,

Своей душе я — капитан!

Уильям Хенли

…Ну, пускай даже боцман, а не капитан,

Но из тех, кто за словом не полезет в карман,

Этот вальс…

Эй, постой! Не начать ли с конца?

Но портрет начинают с лица!

Память первая. Вот где начало начал:

Киностудия. Гул голосов до утра.

Павильонные съёмки.

Из них по ночам

Светят в детство юпитерЮ.

То я — вдруг фокстерьер,

То царицын пират —

(Как пра-прадед!) А взрослые всё говорят,

Что шпана, что драчлив, как десяток щенят…

Дальше — память вторая:

Гром взрывов навис.

Бомбы. Пламя. Мороз. Равнодушье стены…

Эта память вовек не простит им войны!

За блокадную зиму съел полчища крыс.

И — с ведром на Фонтанку, по лестнице вниз…

А тринадцатилетний (совсем уж другой) —

В музыкантской команде под Курской дугой…

Память третья — заверчен шальной карнавал:

Я к студенческим спорам и к вальсам приник,

И кого-то колол мой несносный язык,

И паркетами набережной, где причал,

Белой ночью — с кем ни попадя — танцевал…

А сентябрьский рассвет, иронично упрям,

Выползал из-под тёмной аркады двора

И показывал фигу ночным фонарям,

Где на Невском Бернини разок потерял

Два куска колоннады Святого Петра…

…………………………………………………………..

… А кругом исчезают один за другим,

Но об этом — молчать….

И позорно молчим.

Не по новым каналам плывёт теплоход,

А по трупам…

(Та жизнь лишь Гомера и ждёт,

А уж "Дни и труды"? Провались, Гесиод!)

Вот четвёртая память: Я должен и ей —

Отколовшись от тьмы ленинградских огней,

Оказавшись вдали от столиц и людей,

Я подростков учил в школах диких степей,

Где листва только снится (как Блоку покой) —

(Скрип бедарок, свист жаворонков, топот коней,

Не знакомых с тетрадкой и чёрной доской!

Для чего-то выписывал "Крокодил",

И с цыганкой-циркачкой медведя водил,

И — верхом по весёлой степи — вместе с ней!

Всё легко доставалось… а запах беды

Этих лет?

Гей, по ветру! Мне всё — до балды!

…"Грибоедов" булгаковский — Литинститут.

Антокольский, как Воланд, знал Времени суть:

"Если сам не согнёшься, тебя не согнут, -

Нас учил он —

Да здравствуют Время и Путь,

Не робей и рискуй, нерасчётливым будь,

А помрёшь — берегись, не воскресни!

Ну, а песни?

А песни споёт кто-нибудь!"

Стук времён бил по стыкам быстрей и быстрей…

(То кружилась земля — вовсе не голова!)

Я в театре играл самых разных людей,

Чёрный плащ… фрак… кольчуга… "слова и слова"…

Был весь мир — как Шекспир! — и театр и музей…

Да, ещё — о музее: вот мой кабинет

В тихом Павловске.

Гелиотропный рассвет

Гнал в окно листья липы и гроздья стихов

На тяжёлые книги с корешками веков…

Переводы?

Чтобы чудо чужое сберечь,

Брал поэта за шиворот, делал своим

И тащил его, грешного, в русскую речь:

И границ не искал меж своим и чужим,

И отечество — дым!

……………………………………………………………….

Только дым, всё удушливей день ото дня,

Из отечества выкурил всё же меня,

И в чужой самолёт,

Сквозь заслон из погон

Я, — насвистывая вальс, как цыганский барон…

Не синица — журавль мне судьбой был дарим:

Как кому повезёт — и не Крым мне, а Рим!

(А вот "медные трубы", по моему, — хлам.)

И Париж завертел свой цветной тарарам,

И под Эйфелевой каланчой

Я, журнальный Левша, подкователь блохи,

В микрофоны "Свободы" читаю стихи

Сквозь глушилок старательный вой…

А ещё — за рулём…

За летящим окном

Автострады сплетаются в беге ночном…

(Я давно не люблю никаких поездов).

В шумный век жизнь — мозаика масок и слов,

И кружит-мельтешит карнавал городов,

И просвечивают,

Сквозь вихрем танцующий стих,

Словно кадры Феллини, одни сквозь других:

Витражи флорентийские в отсветах смальт

Каруселят —

им не уместиться в строфе,

В той, где Вена стучит каблучками в асфальт

По бульвару Монмартр от кафе до кафе,

На Сан-Марко, где площадь похожа на зал,

А в Лагуну втекает Обводный канал…

Листья ивы осенней раскружились…

А там,

Где цепными мостами скрипит Амстердам…

В лабиринтах ли улиц,

В громе вальса того,

Разве стал бы я клянчить Ариаднину нить?

Ну кого ещё, кроме себя самого,

И благодарить, и винить?

Рожу в кровь разбивал? По своей же вине,

Стиснув зубы — когда ещё были они —

Звонкой строчкой-подпругой затягивал дни,

Как весёлых коней!

Что там ни говори,

"Жил счастливее всех, как Четвёртый Анри!"

Ну, цыганка спросила бы: "так что ж — на руках?"

Что скопил ты, и что от судьбы уберег?

Вот:

Уздечка, в латуни начищенных блях,

Серый парус,

Да ритмы объезженных строк!

Не боюсь ничего, кроме горных высот,

Да бегущей за бортом бездонной воды…

Не люблю оверштага. И мой поворот —

Фордевинд — на воде оставляет следы!

Пусть архангел на Суд созывает трубой!

Все, кто хочет, судите! — Я прав пред собой!

Отряхая чужую и пёструю ложь,

Не орлом, а стрижом беззаботным кружа,

Я всегда отвечаю ударом ножа

На блеснувший, ещё недовынутый нож.

И когда в новый раз окажусь я НИГДЕ,

Всё равно я оставлю следы на воде,

В изначальной ночи —

И опять прокручу эту ленту назад,

Чтоб в начале — Медон,

А в конце — Летний сад…

(Ох, как "юпитера" на "Ленфильме" слепят…)

…..

…. Я ещё не родился. Молчи…

20 августа 2007

274.

ТЕНЬ РЕНЕССАНСА

(Флорентийский отрывок)

…И вот — переплелись мечта и шарлатанство,

И святость с подлостью гуляют по земле

В обнимку — не разнять! — как ханжество и пьянство,

Как свиньи в небесах, и агнец на столе…

И вот — нашёлся тот, кто — запросто ль? — но сможет

На завтра и вчера со стороны взглянуть,

Кто истину, враньё и парадоксы сложит

Все вместе, какова бы ни была их суть!

Кто — он? Да, мой двойник. Он призрак персонажа,

Которого никто не произвёл на свет,

Он может быть шутом, матросом, стряпчим, пажем,

Художником… Или — трактирщиком… (Но нет:

Трактирщик не пройдёт). Пусть будет чёртом даже,

Монахом, наконец — он всё равно — поэт…

Сквозь занавески душ он наблюдает время

А сам вне времени, — зато повсюду вхож,

И сущность смеха он, и мусор всех полемик,

Он всех религий бред, всех философий ложь!

Он их — из рукава — как фокусник — и мимо:

Ведь он переживёт их все, в конце концов,

А с ним — Бокаччио, шутник неутомимый,

И Микельанджело, не слазящий с лесов,

Где тряпки всех сивилл и всех пророков рожи

В капелле с потолка копчёного висят,

А там, в углу "Суда" чёрт (на меня похожий!)

Из лодки грешников веслом сгоняет в ад.

А если выпала свободная минута,

Он, в меру вездесущ, мастеровит и лих,

Льёт бронзу в мастерской с лукавым Бенвенуто,

Лоренцо Пышному нашёптывает стих,

И в траттории он сидит с Маккиавелли,

И хлещет кубками иронию: ведь он

Знал, что "Властитель" есть издёвка, в самом деле,

Вполне пригодная для будущих времён.

Теперь мы скажем "стёб"…

275.

Сальские степи в 1950 году

Забытое лето цыганского быта

Мне возвращает один рассвет:

Перетопывающие копыта.

Сальские степи. И двадцать лет.

Жёлтым бисером были вышиты

Звёзды по бархату темноты,

Когда из драной палатки вышли

Рассветный я и рассветная ты.

Спали ещё и телеги базара,

И все заботы

новорождённого дня…

На всю эту степь, ужасно старую, -

Двое нас и два коня.

На длинных солнечных травах таяли

Капли росы, без следа и боли.

А по зелёным откосам взлетали

Шары прозрачного перекати-поля,

Их, невесомых, порывами дуя,

Ветры вкось над дорогой несли…

Копыта били в кору земную,

В цыганский бубен летней земли…

276.

ОТРАЖЕНИЯ