Александр Величанский - Под музыку Вивальди Страница 4

«Заполночь. Захвачены такси…»

Заполночь. Захвачены такси.Опустев, скривились переулки,а проспекты – те еще прямейстали. Неприметные метелик ночи вдруг почуяли простор.Да мигает желтый светофор.Вот покой: все так его хотели.

Но взгляни на мерзлое стекло:по открытым улицам окраин,по набухшим кромкам пустырейпо-кошачьи выгнув спины, плечи,странные, прозрачные фигурыдвижутся как будто наугад,будто ищут след или пропажу.

Ты, увидев их, подумай так:«Вот что нам припас кромешный мрак,вот они – владельцы тишины,обладатели всеобщего покоя…

Может быть, давно они погиблиили не погибнут никогда…»

Если только может быть такое.

«Зажглось окошек решето…»

Зажглось окошек решетона стенах дальних новостроек.На снежных подступах к Москвевсе отсветы зажглись.Пьяна: в заляпанном пальто(не больше года как пошила) —сестру не может отыскатьв насиженных снегах.

Сумерки

«Папа, ты такой дурак —это же не наш барак,и крыльцо совсем не наше,и не наш внизу овраг», —говорит отцу Наташа.

«Не садись же, говорят!Видишь – окна не горят,трубы не дымят, папаша,наших нет нигде ребят», —говорит отцу Наташа.

«Ну, – проснись же, ну, проснись!Видишь, сколько кошек – брысь!А людей не видно даже,только вон один, кажись…»

Нет, их четверо, Наташа.

«Замело метелью перепутья…»

Замело метелью перепутья.Опустились ледяные прутьядеревянных веток во дворе.Этой ночи больше нету в декабре.Но курятся всё еще сугробы,и никто не знает, чем полныих ночные черные утробы —кроме мусора всея страны,может быть, в них крест лежит нательныйили документ какой поддельный,или пьяный человек: ветеран войны.

В метро

Я монетку черную найдув толчее опилок и народа:ну, монетка, ты какого года?кто на медь добыл тебе руду?

Окраина

Остановлюсь. Застыну здесь навек.И буду, разве что, протягивать окуроксо звездочкой огня – кривым пьянчугам,мальчонке с личиком хмельным,благополучным созидателям, идущимна поводу у комнатных собак,художнику в лохмотьях бороды,в восторженном полупальто, старушкес белесым крылышком фабричной стрижки древнейс разрезанным морщинами лицом.Но никому не укажу дорогу,совета не подам, не подбодрю.Черт дернул нас идти.Ступайте сами.

«Правда ли, что Дельвиг спился…»

Правда ли, что Дельвиг спилсяв холодеющем халатеу поддельного каминасредь задернутых гардин?

(Не унять заветной дрожив слабых пальцах. Из прихожейслышен шепот голосови кандальный звон часов).

Кажется, что быть того не может.

«Декабрьский снег – напоминание…»

Декабрьский снег – напоминание.И всё ж за ним не уследишьв застенке дня. И сумрак раннийнаполнит улицы до крыш,сольется с облачностью низкой…Сойдутся годы близко-близко,как эти два прохожих странныху вновь расклеенных афиш.

2. ЭХО

«Все на свете мне помеха…»

Все на свете мне помеха,все предметы ни к чему —только эха, только эхабы дыханья моему!Пустота – залог успеха:распахнется тесный звук —тишины далекой веха —лишь безжизненное эхоутоляет жадный слух.

«Что надобно для красоты?..»

«Не должен быть слишком несчастным,

А, главное, скрытным…

…поэт».

Что надобно для красоты? —всей жизни ей мало, но тыне должен быть слишком несчастным,пусть боль твоя ежечасна,привычна, невыносима,но такова игра:нет тяжести свыше силы —всё – легкий полет пера.

«Что горше горя?..»

Что горше горя? —ан горя мало!Не можешь дажесказать наверно:где было больно,где было сквернои где удачаподстерегала.

«Когда цветут деревья…»

Когда цветут деревья,и ночь лежит в цветах,без зависти и ревностия говорю ей так:не сравниваю дажесвой стих с твоей красой,но со своею давешнейдушевной пустотой.

«Когда приходит ясность…»

Когда приходит ясность,неведомая связь,вдруг странная бесстрастностьи даже неприязньовладевает мною,и долго мне претитнежданное, иное,невнятное на вид.

Так встретившись нечаяннои буднично с тобой,сперва не замечали мысвершенное судьбой.

«Сольчей, чем соль, печаль твоя…»

Сольчей, чем соль, печаль твояи боль твоя, о, Боттичелли,как раны гвоздные на теле,в котором нету бытия.

Подкрашенный церковный воск —он у тебя чуть-чуть подтаял:Флоренции кровавые порталыеще расплывчаты от слез.

«Может быть, всего мудрее…»

Может быть, всего мудреебыть картинной галереей,где картины друг на другас удивлением глядят,где навеки все забыто,кроме цвета, кроме вида,и в безвременьи упругомспрятан жизни горький яд.

«Наш город картонажный…»

Наш город картонажныйпридуманный, ненужный:прекрасно изогнулисьподъемы цепких улиц,и будто вправду были —лотки, локомобили,и облака, и облака,и гроздь арбузов у ларька,деревья на пригорке игородовых фигурки, идевицы в шляпках скромных,в платьицах укромных,и молодые господа,что мельком забрели сюда,и ты с вечерним вееромсмотрела и не верила —доверчива и вечно молода.

«Во время оно…»

Во время оно,незнамо когда,жил-был Ионаво чреве кита.

«Будешь пророком», —сказал ему Бог.Этой морокистрашился пророк.

И Иеговасудил это так:верное словохранит Он в китах.

Не оттого лигорды иногдамы и неволейво чреве кита?

«Уважаемая мисс Дикинсон…»

«How happy is a little stone».

Уважаемая мисс Дикинсон,Ваш маленький камушектакой неприметный… пыльный,беззаботный и в вечность канувший,затерявшийся на земле обильной —он больше любого огромного камня,хоть тот настоящий и его можно потрогать,и он даже не уместился бы на дороге,по которой Вы гуляете вечером несказанным,уважаемая мисс Дикинсон,аккуратно глядевшая себе под ноги.

«Не глупая игра в лото…»

Не глупая игра в лото,где цифры совпадут едва ли —нет, неожиданность есть то,что мы всю жизнь невольно ждали.

А потому не сочиняй,не фантазируй своевольно —и так живем мы невзначай,и с нас случайностей довольно.

«Пускай за горечь прорицаний…»

Пускай за горечь прорицаний,отравленных сознаньем лжи,звучать мой голос перестанет —хоть в нем неправду накажи,и пусть других людская жалостьпоглаживает вдоль волос…Вот если б песня не сбывалась,а только пение сбылось.

«Сгорела ветвь дотла…»

Сгорела ветвь дотла.Но ты б еще смоглана миг былого прорастаньяпылающее очертаньеувидеть в сполохах тепла,и отстраняясь от клочьев дыма,заплакать неисповедимо.

«Это легкость паденья…»

Это легкость паденья,что совсем не легка:ожило притяженьеи земли, и стиха —столь весенняя легкость,что того и глядиочевидностей пропастьразорвется в груди.

«Выходи на воздух вешний…»

Выходи на воздух вешний —в нем развешаны скворешнивсё в нем видно до листкаи невидима тосказа прозрачностью кромешной.

В ранних сумерках под утро

Две головы в подушкерассвету не ясны.Объятья двоедушны:их разрывают сны.

И по-дневному мелко,чуть различая срок,глядит на них побелкойлетучий потолок.

«За одиночество, мой друг…»

За одиночество, мой друг,нам надо выпить – годы вхожик нам запросто теперь, и ворох шуби пьяный шум исчезли из прихожей.По улицам бегут весельчаки,к гитарам прислоняются чубами,и девочки чуть теплыми губамиулыбок открывают тайники.Лучатся фонари. И скоро – полночь.Итак, за одиночество, мой друг,единственное, может быть, единство.За время, удлиняющее ночь.

Говорящий скворец