Николай Максимов - Голое небо Страница 4

«Когда я безумно устану…»

Когда я безумно устануОт вечных словесных трудов,Когда сочинять я не стануНазойливо-ярких стихов,

Когда до конца я истрачуЗапасы бенгальских огней, —Я знаю, я тихо заплачуО жизни нелепой моей.

И вспомню те ранние зори,Когда я был радостно нов,Они утонули в позореНадуманно-ярких стихов.

«А ты, поэт, мечтатель и повеса…»

Они живут средь гладкого напева,Их жизнь надменна и пуста…

А ты, поэт, мечтатель и повеса,В «сегодня» видел лишь врага,Гулял в веках и гущу их навеса,Как ветви, мягко раздвигал.

И пусть надменны силы тяготенья,И тихо катятся века,Но за оградой первого стремленьяДаль осязательно близка.

И будет мир единой, стройной цели,Благие, мертвые сады,И для него в мечтах твоих созрелиЖелезных мускулов плоды.

И музыке торжественного слова,И соловьям стальным внемли,И полюби грядущий рай плодовый,Созданье лучшее земли.

Поэт

Ты не боец, и ты стоял в сторонкеОт бурь и битв, и ты не знаешь сам,За что тебе дается голос звонкийИ вдохновение приходит по ночам.

Ах, молодость и силы для того ли,Чтобы лишь изредка, едва-едва,От дикого вина гражданской волиТвоя кружилась голова.

И вот опять чужой звериной сшибке,Ты слышишь песни нежной старины,Или губам твоим лишь по ошибкеНапевы звучные даны.

Алхимик

В квадратной келье длительно и мерно,Моя надежда, умирала тыИ меркла средь вечерней темноты,Как этот луч над башенкой химерной.

А все-таки моя дрожит рукаНад колбами, над порошком растертым,Неугомонные звенят реторты,Как музыка волшебная, пока —

Не помутится бедное сознанье,И с наступленьем завтрашнего дняМне не почудится, что все вокруг меняЛишь золота чистейшее сиянье.

Под осыпающейся черемухой

Что ни звук — неудачи и промахи,И не могут слова передатьЭти чары дурманной черемухи,Этих белых смертей благодать.

Формы, запахи, звуки весенние,Я назвать их, назвать лишь могу,Ах, поверил я в глупом волненииБормотанью бессвязному губ.

«Но взгляни: эти дымно-молочныеОсыпаются мягко цветы,И не стоят такие непрочные,Чтобы вечное выдумал ты.

Полюби же блестящие промахи,И веселых смертей благодать,И словами нарядней черемухиДни печали сумей засыпать».

«И зачем мне нужно слово…»

И зачем мне нужно слово,Право, лучше спать,Чем из воздуха ночногоСлово создавать.

И напрасен лунный зоркийИ пытливый взгляд,Вещи спряталися в норкиИ глубоко спят.

Тихо. Тихо. Только мышкиПутаются тут,И одни слова-пустышкиПо ночам живут.

Болото

Осенний ветер воет выпью,Противны, мутны облака,Я с воздухом болотным выпьюТебя, вечерняя тоска.

Я сам спокойный и незрячий,Как это ласковое дно,И молодость в воде стоячейЯ утопил давным-давно.

И стала медленной и ржавой,Шершавым воздухом дыша,Поющей, безобразной жабойМоя бескрылая душа.

А серый ветер стонет выпью,И всё мутнеют облака,Я с воздухом болотным выпьюТебя, вечерняя тоска.

«Не наша ведь забота и вина…»

Не наша ведь забота и вина,Не нами создано то время года,Когда, на крестный путь осуждена,Красой веселою блеснет природа.

И золото гнилое расцветет,И мы поймем: не может быть иначе,И мощный мир всю душу отдаетЗа краткий миг болезненной удачи.

Таков закон. Когда в осенней мглеИстория, когда мертво и пусто, —Всего нарядней и всего голейБесплодное, но дивное искусство.

Футбол

Есть жизни, как игральные мячи,Такие легкие, но есть иные,Не смех, а смерть таят их роковыеЗабавы — метеоры и смерчи.

Бывает в мире замкнуто и гладко,Как солнечная милая площадка,И простодушно катится игра,То снова беды мчатся через край.

И в вечном беге дышит вдохновенье,И в самый черный, самый голый годЯ чувствовал: за вековой исходТрагическое билось поколенье.

И думал я: «Как тягостен ваш труд,Борцы за век, но завтрашнею сменойО, нет, не вы, но юные спортсменыУверенной походкою придут».

И вот сегодня труд мой не тяжел,Веселый труд — повсюду слышать время,И сознавать, что уж иное племяВот здесь играет в ветреный футбол.

«Не коронован я молвой стоустой…»

Не коронован я молвой стоустойИ прохожу по миру налегке,Я не с державным яблоком в руке,Я с глупым мячиком искусства.

А небо дымное грозится мне,И голый год взрывается гранатой,И все грозой военною объятоВ глухой и бедной нашей стороне.

Но говорить могу лишь о покое,И образы мои давно нашел:Плодовый рай и ветреный футболИ небо нежно-голубое.

Кремонский скрипач

Не музыка, — но почести и слава,Они одни тревожили мой сон,И я впитал их сладкую отраву,И был я жадно в ремесло влюблен.О тайна небывалого состава,О яркий лак и самый твердый клен.

И вот зажег я солнце матерьяла,У дерева блестящего исторгЗвук полнотой и мощью небывалый,И неожиданно душа узнала:Есть в музыке сиянье и восторг!

«Когда в ночной зловещей тишине…»

Когда в ночной зловещей тишинеЯ ветра слушаю напев старинный,Воспоминания летят ко мнеИ тянутся теснее цепью длинной.

И я могу свободно выбрать срок,И повести обыкновенно-длиннойНайти срывающийся эпилог,Как завершают слабые терцины.

«Ну что ж, хоть я ненужный и калека…»

Ну что ж, хоть я ненужный и калека,И безнадежно сонный и больной,Но я доволен: над моей странойЯ слышал ветер праведного века.

И чувствовал, исполнен вдохновенья,Тот новый мир, где солнце и тепло,И для которого при мне рослоЗдоровое, живое поколенье.

Кин

Нет, не нарядного РомеоВы видели перед собойНа фоне лунно-голубом,От ужаса уже немея.

Не виртуозное блистанье,Не позы умной красота,Нет, настоящее страданьеС дрожащими углами рта.

С неповторяемой тоскоюОгромных подведенных глаз,Со складкою на лбу такою,Что в жизни может быть лишь раз.

И я когда-нибудь раздвинуМою заученную роль,И буду я безумцем Кином,Бесстыдно обнажая боль.

Не виртуозное блистанье,Не позы умной красота,Нет, настоящее страданьеС дрожащими углами рта,

С неповторяемой тоскоюОгромных подведенных глазИ с песней сильною такою,Что в жизни может быть лишь раз.

«Не надо ни жалоб, ни злости…»