Коллектив авторов - Мир мечты. Сборник стихов авторов литературного портала Изба-Читальня Страница 4

2.8. Имам

Воздух густ и горяч, словно плавят в котлах карамель.Громко бьется в стекло залетевший откуда-то шмель.Он натужно жужжит. И следит за борьбою шмеляПара серых, как пепел, измученных глаз Шамиля.

«…Летний зной – а такого не помнят в Калуге сто лет —Даже ночью вонзается в горло, как острый стилет,И, с рассветом, бросает сознание в черный провал —В полусон-полуявь:…отступление… бой… перевал…Горстка верных мюридов… измена наибов… огни… —Имамат, как старик, доживает последние дни…– Разбудите меня!.. Пусть закончится этот кошмар!..Этот сон!.. – Но черна от холодного пота кошма,На которой имаму гораздо пристойнее спать,Чем на мягкой перине, ложась, как неверный, в кровать.– Просыпайся, имам!.. Эти черные мысли гони!.. —Но и утром – в глазах – окруженный врагами Гуниб,И сидящий на камне насмешливый русский сардар…Я – как шмель – в западне, нанести не способный удар…Я сдаюсь… я унижен… мне стыдно своей седины!..Враг мой рад окончанию тридцатилетней войны.Он берет мою саблю… командует: «На караул!»… —И мюриды – с оружием! – могут покинуть аул.Может, эту «почетную» сдачу вменят мне в вину,И потомки мюридов за «трусость» меня проклянут —Только не было в сердце имама такого греха:Не всегда идентичны слова «газават» и «джихад».Это просто – погибнуть шахидом, в смертельном огне.Быть политиком – мудрым и хитрым – гораздо трудней.Христианство с исламом нельзя до конца примирить.Я – как прежде – суровый имам, я – как прежде – мюрид.Я спасал свой народ! Я хотел сохранить имамат!Был мой сын аманатом, теперь я и сам – аманат.Десять лет я вдали от прохладных кавказских вершин…Белый царь не дает разрешения хадж совершить…– Поднимайся, имам!.. Ты – старик… твои дни сочтены…Мусульманин не должен рассказывать черные сны!Мусульманину должно с рассветом вставать на намаз!..».

Не кричит муэдзин… нет мечети… Калуга нема…Бьется шмель о стекло… и следит за борьбою шмеляПара серых, как пепел, измученных глаз Шамиля.

2.9. Слушай тишину!.

Моим аргентинским друзьям и коллегам – Веронике Санчес и Раулю Косме Эстевесу, убитым, в числе других противников режима Рейнальдо Биньоне, в мае 1979 года на поле поло-клуба "Коронел Суаррес".

Полночь. Поле для игры в поло.Лёжа навзничь, разбросав руки,Ты вдыхаешь тишину, Косме.Воздух – горькая полынь с перцем.Не бывает тишина «полной» —Тишина всегда полна звуков:Даже если попадешь в космос —Будешь слышать гулкий стук сердца.

Принесет, прошелестев, ветерЗапах скошенной травы прелой,Да в конюшне, что в густой роще,Беспокойная заржет лошадь.Прошуршит в траве змея где-то,Заведет сверчок свои трели… —Тишина звенит в ушах громче,Чем ревущая толпой площадь.

В черном небе – над тобой, Косме —Безмятежность и покой… трезвость.Волопас повел гулять свору,Добродушных звездных псов гончих.Вероника расплела косы,Чтобы волосы опять срезать:Птолемей вернется к ней… скоро…Это твой последний день кончен.

Здесь – внизу – травили вас псамиПосле сыгранного днем матча.Сняв мундиры – веселы, ражи —Для потехи, натянув стринги,Добивали тех, кто жив, самиПерепившиеся, в хлам, «мачо»,И насиловали жен ваших,И машинкой для овец стригли.

Ах, как весело скакать голым,По живым мячам лупя клюшкой!А потом надеть мундир важноИ отбыть к своей семье – в город…Слушай, Косме, тишины голос(Скоро будут говорить пушки),И вбирай в себя спиной влажнойОстывающей земли холод.

Этот холод, пополам с болью,В небе звездные зажег свечи.Неотпетую твою душуНе услышат в городском шуме.Ты не свидишься с женой больше —Вероника будет ждать вечно.Слушай, Косме, тишину!.. Слушай!Ты еще не до конца умер.

2.10. Калигула

«…Так давно это было, что черные вороны даже

Сколько ни вспоминали – не вспомнили, в точности, дату…»

Как давно это было! – почти невозможно представить…

Отложив «на потом» всю сегодняшнюю дребедень,Я, из старости в юность минувшие годы листая,Вспоминаю свой первый – счастливейший – творческий день.

Ленинград… Тишина в переполненном зрительном зале…(Впрочем… «зал» – это громко… – всего лишь, холодный подвал)…Мы играли Камю… Ах, как мы вдохновенно играли!..Зритель плакал, смеялся, сочувствовал, негодовал…

И неважно нам было, что вместо портала и рампыМежду «залом» и «сценой» протянут был шнур бельевой…Что светили нам в лица лишь две самодельные лампы,И что зрители стулья, в тот день, приносили с собой… —

Ведь под Брубека с Монком, ревущих из магнитофона —Под джазменов, в которых мы были тогда влюблены,Да под собственный скрежет и лязг шумовых какофоний,Мы творили Искусство!.. на фоне кирпичной стены.

И не важно, что не было «звезд» в нашем братстве студийном —Каждый мог засиять, как начищенный медный пятак!Потому что, в тот день, мы и зрители были едины,Создавая, как радостный праздник, наш общий спектакль!

В нем был бунт!.. был протест, прорывающийся сквозь завесу;Он был неосязаем… невнятен… незрим… невесом…Мы играли Камю!.. и его запрещенная пьесаЗаставляла, в тот день, наши души звучать в унисон.

И на «сцене»… из ночи… рассветное солнце вставало!..И мы жили на ней!.. ненавидя… страдая… любя…И метался Калигула в тесном пространстве подвала,Разрушая!.. вконец опостылевший мир… и себя!..

И кордон добровольцев – а их было множество, к счастью —Плотной группой стоял у подъезда, мешая жильцам,И в подвал не пускал представителей власти мордастых,Чтобы дать нам возможность спектакль доиграть до конца.

Вот уж скоро полвека со дня этой нашей премьеры.Сколько было потом их – за длинную-длинную жизнь!.. —Поражений… побед… компромиссов… халтуры, к примеру…Признаюсь, очень трудно по полочкам всё разложить.

Меркантильность и пошлость растут и растут, год от года.Жизнь, как прежде, груба. А актерская гордость – слаба…

Я сегодня тоскую по тем «временам несвободы»,Когда «Творчество» было синонимом слова «Борьба».

3. Саша Бесt[5]

3.1. Стокгольмский синдром

Желтое солнце застыло в горячем паркуре —Хмурый художник мазками рисует закат.В этом закате мой Ангел задумчиво курит.Надо завязывать, только не бросит никак.

Волей судьбы мы безжалостно-близкие люди.Волей небес мы, бунтуя, творим беспредел.Ты меня так же, как прежде, болезненно любишь,Зная, что я уже жизнь, как к тебе охладел.

Ходишь за мной по пятам, обнимаешь, как душишь.Этот Стокгольмский синдром пожирает, растет.Я тебе нужен. Зачем-то отчаянно нужен.Ставлю диагноз – «негласно виновен во всем».

Я принимаю тебя как привычную данность,Как одного из безликой безмастной толпы.Как же иначе? Ведь кем для тебя тогда стану,Если умерю свой гордый безжалостный пыл?

Я насыщаюсь тобой, если чувствую жажду.Но отчего я порой повторяю во сне? —«Как я смогу отпустить тебя, если однажды…Если однажды ты вдруг охладеешь ко мне?»

3.2. Кукла наследника Тутти

Ты играешь со мной,Ты пугаешь весной.Я не сплю уже целые сутки.Я смотрю из окнаКак колдует весна,Как к фонтану слетаются утки.

Я смеюсь невпопад,И волос водопадПо спине грациозно струится.В этой клетке тенейЯ любуюсь своей.Я невольная вольная птица.

Я твой старый каприз —Заводной механизмВ ярком платье, но тусклый, по сути.Сон, похожий на рок:Я – циркачка Суок,А не кукла наследника Тутти.

Ты ревнуешь меняКаждый вздох мой и взгляд,Каждый шаг мой к распахнутой двери.Я останусь собой.Я не стану другой,Если ты перестанешь мне верить.

Мы сегодня вдвоем.На запястье моемНезаметные капельки ртути.Я танцую до слез,Я играю всерьез.Я ведь кукла наследника Тутти.

3.3. Если зима вдруг приходится на июль

Если зима вдруг приходится на июль,Если проснулся в кровати, но весь в снегу,Губы мгновенно замерзли на слове «лю…»Значит, солгу тебе правду. Опять солгу.

Я расскажу, что ты принц из другой страны.Я промолчу, что страны твоей больше нет.Той, где под солнцем и звездами все равны,Той, по которой ты плакал сейчас во сне.

Я расскажу, что глаза у тебя в отца.Я промолчу, что он был от рожденья слеп,Помня его волевые черты лица,Теплые руки, дающие теплый хлеб.

Я расскажу про родную твою сестру.Смуглую девочку, шуструю, как лиса.Я промолчу, как тащили ее к костру.Богу Дождя не хотелось ее спасать.

В доме натоплено. Ночь и горит камин.Ты улыбаешься, веря моим словам.А за окном, осыпаясь, цветет жасминА под окном, зеленея, растет трава.

Ты засыпаешь и видишь свои снега.Я научу, и ты сможешь сказать «люблю».Знаешь, как трудно бывает тебе солгать,Если зима вдруг приходится на июль?

3.4. Вставай-ка, царевна, пора собирать тряпье