Андрей Драгунов - Подробности Страница 4

«Человеку с одышкой, с пустым карманом, с разбитым сердцем…»

Человеку с одышкой, с пустым карманом, с разбитым сердцемнечего пробовать даже взойти на гору,чтобы увидеть восход. Старательные японцыподготовили тщательно фотовидеокамеры, воду,бутерброды с тунцом – холодный, но сытный завтрак,чтобы дожить до обеда. Рулон туалетной бумаги —на всякий случай. Проводник торопит отставших,что каждый сам за себя на пути к вершинеи ждать никого не будет.Маленькими шагами пробираюсь по узкой крутой тропинке.Старый немец что-то бубнит про невозможность выжитьв данном пространстве, что взял не те ботинкидля восхождения и от этого сводит пальцы.Поднимаюсь медленно, переводя дыханье —велико желанье встретить восход на крышемира, в окруженье таких же безумцев, что еле дышат,но не смотря на это бредут послушно,спотыкаясь при каждом шаге о пыль и камни,что разбросаны тут же, для усиления веры —то ли в величие духа, то ли в собственное бессилие.Иду за солнцем. У Олега Попова оно завсегда в авоське.Догоняю жителей страны восходящего…Опять перевожу дыханье – затея из самых глупых.Спал бы в номере под мерный шум вентилятора,охлаждая постель до температуры тела,или смотрел бы с балкона на остывший за ночь пейзаж.Из-за вершины вдруг появилось солнце.Японцы, сфотографировавшись, семенят обратношумной стайкой с довольными результатом лицами.Разворачиваюсь и двигаюсь в сторону заката,надеясь на лучшее, и что по дороге вниз ничего не случится.

Другу художнику

В беседах наших стало холодать —я стал неинтересный собеседник,даже для близких. Стол, тетрадь, кровать —доступный мир. Да бабушкин передник —для завершения картины. Ничего,чтобы понравилось зашедшему погреться —пусть даже другу – не вина его,что вытерлась душа и глохнет сердце,когда чернила заменяют кровьи ветка в такт в окно мне барабанито том, что жизнь не повторится вновь,в который раз, когда меня не станет.И только средь исписанных страниц,среди бумаг, оставшихся за мною,найдётся что-то – в отраженьи лиц,в чернильных пятнах, что чего-то стоят,должно быть, чтобы смерти вопреки —остаться в памяти – в бумажном воплощеньебез комментариев, где строки коротки,дожить до вечности, как не сказать – прощенья.

«Весна дождём стучится в календарь…»

Весна дождём стучится в календарь,но как-то преждевременно, до срока.Ещё в обед горит уже фонарь —иначе тьма и вечная морокас определением – куда зашёл ты. Гдетеперь находишься, который день недели?Огромная луна висит в окне,и ты глядишь, ещё не встав с постели,на отражение и, видимо, онотебя совсем, совсем не вдохновляетна подвиги. Давай пойдём в киноили куда-нибудь, где нас не знают.Давай попробуем расплавленный фонарьпоздравить с праздником каким-нибудь – неважно.Переиначим зимний календарьпо-новому и закрепим бумажно,чернилами. Какая ерундана улице – и снег, и дождь, и листьясушёные. Ворона без трудачитает глупых очевидцев мысли,не размышляя о своей судьбе,что так длинна. В означенных пределахдороже сыр – не мысли о себе,что в ветках прячет, в общем – неумело.Его бы, сыр, в бумагу завернуть,переложить в коробку и подальшеприбрать от глаз голодных. Умыкнутьот соглядатаев, что не было, как раньше.Послушай, может быть, опять пойдёмкуда-нибудь, пока ещё погодане запечатала дождём дверной проём,и есть возможность выйти на свободу.В какой-нибудь проулок завернутьи спрятаться от глупых очевидцев.Вокзал недалеко – туда нырнутьвозможно – в сумму??? к незнакомым лицам.Таким же, как и мы для них. Пойдём,откроем заново знакомый с детства городи, может быть, забытую найдёмсоломинку, что вытащит за воротсо дна дождя. Забудем о делах,о неуплаченной квартплате, о проблемах —так краток век, что время на словахзаботится о наших переменах.

«Соглядатай. Соучастник…»

Соглядатай. Соучастник,охраняющий меня —Ангел мой, душеприказчик —я полцарства за коня —не отмеряю. Не выйдет.Сам в квартире на пять душпрозябаю, где в сортире —мойка, прачечная, душ.По углам, помимо пыли,книги, вещи и цветы.Мысли в голове остылиот такой вот красоты.Ты прости меня, любезный,что я к месту или нетразмышляю о полезноми молчу всегда в ответна твои ко мне упрёки —я, конечно, не святой,но зато – без подоплёки,парень, в общем-то, простой,вышедший из подворотнии с истерзанной душой.Лучше, посмотри напротив,как глумятся над собой.

«Двое на ступеньках перед входом…»

Двое на ступеньках перед входомв церковь что-то громко обсуждают —справа или слева от проходадолжен крест стоять… Не замечают,что уже подряд который вечерразговор, как колесо – по кругу.Телефонный вызов не отвечен.И жена ушла от злости к другу —инженеру – он не на ступенях,дома спит, зажав в руках подушку.Мысли о котлетах, о пельменяхтеребят его больную душу.Каждый раз, ворочаясь в кровати,объяснения сомненьям не находит —кажется, ну вот, они, объятья,а любовь чего-то не приходит.А вокруг уже который вечербабочки, как ангелы, летают.Справа или слева ставить свечи —всё равно! И Бог об этом знает.

Из географии…

Спросишь дорогу в городе, где названьяперепутаны временем – и потеряешь времяв поисках нужного адреса – по незнаньюориентируясь по старым уже строеньям.Будешь блуждать по вывескам, как по нотам.Перебирая каждую в поисках нужной,думаешь – как там Создателю было с работойпри Сотворении? – кто там помог со службой.И если не повезёт отыскать похожийдом – отпусти на волю свои желанья —видимо, так суждено, – как сказал прохожий,видя, как ты собираешь в горсть названьянесуществующей жизни. Купи открыткис новыми видами – просто уже на память,чтобы хранить, как дом на спине улитки —поближе к сердцу, чтобы всегда рукамиможно потрогать было. В вагоне сыро.Пересекая площадь, трамвай качает,как малую лодку в море, где всё, что было —воспоминания – где-то ещё вначале,где адреса по списку кремлёвских старцев,что пережив эпоху, ушли в забвенье.Дальше – сплошные цифры, а к ним мытарствапереселенцев, замученных во спасенье.Видимо, прав был Автор, что всё проходит.Дальше ещё про камни, про радость жизни.Только глядишь – последний трамвай уходит —и ничего от жизни! Остаток мысли…

Бабочка

С улыбкой бабочка кружит под потолком.Откуда-то взялась в такое время —ненастное. Ведь знает, что потом —не возвратится. И мои сомненьяпо поводу погоды – в самый раз —не лучший вариант на самом деледля жизни бабочки. И оттого рассказкончается, как всё – в конце недели,воскресным утром. Медленная теньот бабочки скользит по одеялу,от края к краю, тормоша постельсвоим присутствием, но, кажется, так малоеё в пространстве комнаты. Онакружит себе, кружит о штукатурку,как экземпляр, проснувшийся сполна,чтоб завтра стать засушенной фигуркойв каком-нибудь углу среди вещей,чей смысл даже в списках не означен…И в понедельник, разобрав постель,найду кусочек, в складках, на удачу.

Жизнеописание одного горожанина

Я пробовал отказываться отвсего, что о тебе напоминало.Я даже позабыл про Новый год,чтоб каждый год не начинать сначалаисторию, которая свелав одной квартире всех, когда-то жившихна этой территории. Углане предоставив даже вновь прибывшим —без надобности для тебя они,как мелочь в продырявленном кармане,что сыпется на землю – лишь толкниеё рукой и звоном не обманетпрощальным – навсегда. В былые днии я глядел не эти превращеньяв границах комнаты. Разрушенный камини угли в нём почти что без движенья —лишь иногда их трогает сквозняксвоим дыханием, но дверь всегда открыта,и он уходит, как печальный враг,когда на поле армия разбита —и только по количеству потерьисторик узнаёт о пораженьи.Ни раненым, ни выжившим теперьне скрыться от людского осужденьяв каком-нибудь заштатном городке,где только церковь и хранит молчаньео пережитом. Лодки по рекевезут погибших, как напоминаньесвидетелям. Глаз привыкает вновьмириться с окружающим пейзажем,но об бесцветья утром стынет кровьи сердце чаще бьётся как-то даже.У города не спросишь, отчегоон так состарился – ни войн, ни лихорадкикакой-нибудь. Немытое окнобросает тень на жёлтую тетрадкуна письменном столе, когда-то он —свидетель и участник. Только странно —не сохранился голубой плафони вазочка на стойке у дивана —должно быть, время. И когда теперьвсё это видится в другом, волшебном свете —мысль не торопится за сквозняком за дверь,а топчется, как призрак, на паркете,желая разобраться до конца —что, где, куда, зачем – на самом деле,передавая знаками лицасвоё волнение и то, что не успелистереть морщины. Память не стереть.Я пробовал – бессмысленная трата,но на тебя не стоит так смотреть —воспоминанье о тебе всегда чреватокаким-нибудь несчастьем. У тебякакой-то дар – всё превращать в руины.И даже просто, нитку теребя —соорудишь петлю для половинытебя любивших. И твои черты,как отражение, всегда на старом месте.Возможно, сильно задержалась тыи мстишь за то, что мы уже не вместе,а как-то рядом, где-то среди книг —между Довлатовым и Бродским – посредине,к чему ещё читатель не привык,но глаз цепляется к сюжету на картинесреди других. Возможно, что окноспособствует, ну, т. е. освещенье.У мастеров так славилось оно —у тех, других – эпохи Возрождения.А ныне… Ныне – погляди в окно-ворона сыр клюёт, не уставая,на полотне – банальное кино,где каждый, с первых кадров, узнаваем,как ты и я – в былые времена,но по другому поводу. Не помню —ты старше или младше, впрочем, ясогласен младше быть.. А время – тронь и-переведёт, опять, на час вперёд,как штраф за срочность, чтоб не баловалис календарём. Кто после разберёт —что там хранится, в сумрачном подвалесреди других, неназванных вещей,с плафоном вместе, с вазочкой разбитой —по случаю, где там же, среди комнат,хранится привезённое корытоиз дальних странствий. Кажется, оноразбилось тоже, пережив хозяев,но ненадолго. Впрочем, всё равно —сгодится для рассказа, где был крайнимстарик у моря. Захудалый садперед окном и выцветшая башня —от времени – глядят на всё подряд,не выспавшись после гостей вчерашнихуже не к месту заглянувших наогонь в окне. Глядишь на очевидцеви думаешь – наверное, вот таки будет выглядеть какой-нибудь убийца,умеющий читать, писать, игратьна пианино, что в углу за шторой,стоит в пыли. Хозяйская кроватьостанется холодной в эту поруиз-за гостей. А впрочем, всё равно,какая разница, что там, в окне напротив —комедию играют иль кино,трагичное в конце – на обороте,с изнанки, так сказать, текущих дней,что всё длинней, а ноги всё короче…И память, хоть и выглядит бодрей —но слишком много в тексте многоточий,как и должно быть, видимо, уже…Погода за окном – лишь продлеваетсвоё присутствие. Деревья в неглижестолбят пейзаж. Ничто не предвещаетни радости, ни праздника в душе…Старик глядит на море молчаливо,страдая по растерзанным ужеснастям. Луна в окошке сиротливоторчит меж веток голых – напоказ,страдая тоже, как и все в округе,от бессердечия погоды, что сейчасготовится отдать округу – вьюгево временное пользованье. Час,когда закончится бесчинство – не известен.Но лучше кончить здесь сейчас рассказ,пока не слышно заунывных песен.

Петербургские бдения