Василий Бетаки - За полвека Страница 47

Резкий голос мой не спутаешь ни с чем —

Неоконченная песнь надежд былых,

Издевательство над сущностью вещей

Скрыто в выкриках гнусавых струн моих!

День ли, день ли, день ли, день ли — день, да мой!

Кто послушает, а кто и прочь пойдёт,

Но останется за мной снова слово, если в бой

Рота пушечного мяса насмерть прёт!

Лира древних прародительница мне!

(О, рыбачий берег, солнечный залив!)

Сам Гермес не зря держал её в огне,

Мой железный гриф и струны закалив,

И во мне запела мудрость всех веков.

Я — пеан бездумной жизни, древний грек,

Песня истины, свободной от оков,

Песня чуда, песня юности навек!

Я звеню, звеню, звеню, звеню…

(Тот ли тон, о господин мой, тот ли тон?

Цепью Делос-Лимерик, звено к звену,

Цепью песен будет мир объединён!

327.

ВСТУПЛЕНИЕ К "КАЗАРМЕННЫМ БАЛЛАДАМ"

В КНИГЕ "СЕМЬ МОРЕЙ"

Гомер сломал и бросил лиру,

А песнь, что пели все края,

Он просто спёр на радость миру,

Пришёл и взял! Совсем как я!

Матросы, девки на базарах

В шуршанье ветра, волн, травы

Узнав напевы песен старых,

Смолчали — ну совсем как вы!

Что спёр, то спёр! Он знал, что знали.

Но ни контрактов, ни тюрьмы:

Все заговорщицки мигали,

А он — в ответ. Совсем как мы.

328.

ПОСЛАНИЕ К КНИГЕ "СЕМЬ МОРЕЙ"

Когда на последней картине земной выцветет кисти след,

Засохнут все тюбики и помрёт последний искусствовед,

Мы отдохнём десяток веков, и вот в назначенный час

Предвечный Мастер всех Мастеров за работу усадит нас.

Тогда будет каждый, кто мастером был, на стуле сидеть золотом

И по холстине в десяток миль писать кометным хвостом.

И не чьи-то писать портреты — Магдалину, Павла, Петра,

И не знать, что значит усталость, век за веком, с утра до утра.

И только Мастер похвалит нас, и упрекнёт только он,

И никого тогда не прельстит ни денег, ни славы звон,

Только радость работы на Новой Звезде: дано будет каждому там

Во имя Творца сотворить свой мир таким, как видит он сам

329.

БЛУДНЫЙ СЫН

Ну вот и пришёл я домой опять,

Так рады мне все: я с семьёй опять,

И всем-то я свой да родной опять

(Забыт и прощён мой позор!).

Отец созывает гостей на меня,

Тельца заколол пожирней для меня,

Но свиньи-то право милей для меня,

Мне лучше б на скотный двор!

А как я изящно одет, смотри,

Аж в братних глазах молодец, смотри!

Живя средь свиней, наконец, смотри,

Сам станешь свиньёй, или нет?

Ушёл я с котомкой, с худым кошельком

И хлеб жрал такой, что вам тут не знаком,

И слава-то Богу: мне в горле ком —

Чопорный ваш обед!

Отец мне советы даёт без конца.

Брат дуется, да и орёт без конца,

Мать Библию в руки суёт без конца,

Так хочется всех послать,

Дворецкий едва замечает меня,

И мой же лакей презирает меня.

Моральным уродом считает меня.

Ох, тошно, — не рассказать!

Пусть, всё что имел, я растратил, ну да.

Шиш нажил себе в результате, ну да.

И нечего мне показать им, ну да,

Но я ведь такой не один…

Твердят о деньгах, — тьма обид на меня,

Мол, жизнь прожигал, — сразу видно меня, -

Но только забыли, кто выгнал меня

За то, что я младший сын!

Ну, лохом и был, и казался я,

На ловких людей нарывался я,

Грошей распоследних лишался я —

Теперь — замани калачом!

Как холод и голод терпеть — я узнал,

Работать за жалкую медь — я узнал,

Со свиньями дело иметь — я узнал

Всё знаю теперь, что почём!

К работе своей я вернусь опять,

Но больше уж не попадусь опять,

И к вам уже не возвращусь опять,

Я сам себе господин!

Прощай же отец, долго жить тебе,

Мать, я напишу, может быть, тебе

Поверь, не хочу я хамить тебе,

Но, братец мой — сукин сын!

330.

ПРЕССА *

Скорей про море забудет моряк,

Артиллерист — про пушки,

Масон забудет свой тайный знак,

И девушка — побрякушки,

ЕрушалЮим забудет еврей,

Монах — господню мессу,

Невеста платье забудет скорей,

Чем мы ежедневную прессу.

Тот кто стоял полночной порой

Под штормовым рёвом,

Кто меньше своей дорожил душой,

Чем свежим печатным словом,

Когда ротационный мастодон

Пожирает во имя прогресса

Милю за милей бумажный рулон —

Тот знает, что значит пресса.

Ни любовь, ни слава не соблазнят

Боевого коня перед боем.

Да пусть хоть архангелы в небе трубят, -

Мы останемся сами собою:

Кто хотя бы однажды сыграл в ту игру,

Кто после ночного стресса

Трубку спокойно курил поутру

Тому подчиняется пресса!

Дни наших трудов никто не сочтёт,

("Таймс" не зря творит времена!)

Если молнии кто-то из нас разошлёт —

Им власть над землей дана!

Дать павлину хвастливому хвост подлинней?

И слону не прибавить ли весу?

Сиди! Владыки людей и вещей

Только Мы, — те, кто делает прессу!

Папа римский проглотит свой же запрет,

Президенты примолкнут тоже,

Вот раздулся пузырь — и вот его нет!

Кто ещё кроме нас это может?

Так помни, кто ты, и над схваткой стой

Без мелочного интереса:

Над гордыней тронов, над всей суетой —

Пресса. Пресса. Пресса.

ДИЛАН ТОМАС

Из собрания стихотворений 1934 — 1953 г.г.

(собрание полностью в переводах В.Б.

готовится в "Литературных памятниках")

331.

ОСОБЕННО, КОГДА ОКТЯБРЬСКИЙ ВЕТЕР…

…Особенно, когда октябрьский ветер

Мне пальцами морозными взъерошит

Копну волос, и пойман хищным солнцем,

Под птичий крик я берегом бреду,

А тень моя, похожая на краба,

Вороний кашель слышит в сучьях сонных,

И вздрогнув, переполненное сердце

Всю кровь стихов расплещет на ходу —

Я заточён в словесную тюрьму,

Когда на горизонте, как деревья,

Бредут болтливые фигуры женщин,

А в парке — звёздная возня детей,

И я творю тебя из буков звонких,

Из дуба басовитого, из корня

Терновника, или из этих древних

Солёных волн — из тёмных их речей.

И папоротник маятником бьётся:

Раскрой мне этот нервный смысл времён,

Смысл диска, вспыхивающего рассветом,

Смысл флюгера, что стонет от ветров, -

И снова я творю тебя из пенья

Лужаек, шорохов травы осенней,

Из говорящего в ресницах ветра,

Да из вороньих криков и грехов.

Особенно когда октябрьский ветер…

И я творю тебя из заклинаний

Осенних паучков, холмов Уэллса,

Где репы жёлтые ерошат землю,

Из бессердечных слов, пустых страниц —

В химической крови всплывает ярость,

Я берегом морским иду и слышу

Опять невнятное галденье птиц.

332.

РУКА ПОДПИСАЛА БУМАЖКУ…

Рука подписала бумажку — и город сдан.

Пять властных пальцев даже воздух обложили налогом,

Удвоили количество трупов, разорвали страну пополам,

Эти пять королей покончили с королём-полубогом.

Мощи полна рука поэта, хоть слабее слабых плечо,

Хоть судорогой сведены в известковом огне

Суставы пальцев, держащих гусиное перо,

Покончившее с убийцами, покончившими с разговорчиками в стране!

Рука подписала договор — и страну лихорадит нервно,

И голод, и саранча, и всё прочее — тут как тут,

Власть всемогущей руки над человеком безмерна:

Стоит накарябать имя — и свободу твою отберут.

Пять королей мёртвых пересчитают. Но излечить не смогут

Струпьев на ранах, да и по голове не погладят.

Рука управляет жалостью, рука управляет Богом:

Рука — бесслёзна.

333.

И БЕЗВЛАСТНА СМЕРТЬ ОСТАЁТСЯ…

И безвластна смерть остаётся,

И все мертвецы нагие

Воссоединятся с живыми,

И в закате луны под ветром

Растворятся белые кости,

Загорятся во тьме предрассветной

На локтях и коленях звёзды,

И всплывёт всё, что сожрано морем,