Владимир Набоков - Стихотворения Страница 49

309. «В каком раю впервые прожурчали…»{*}

В каком раю впервые прожурчалиистоки сновиденья моего?Где жили мы, где встретились вначале,мое кочующее волшебство?

Неслись века. При Августе из Римая выслал в Байи голого гонцас мольбой к тебе, но ты неуловимаи сказочной осталась до конца.

И не грустила ты, когда при звонесирийских стрел и рыцарских мечеймне снилось: ты — за пряжей, на балконе,под стражей провансальских тополей.

Среди шелков, левреток, виноградаиграла ты, когда я по нагимволнам в неведомое Эльдорадобыл генуэзским гением гоним.

Ты знаешь, калиостровой наукимы оправданьем были: годы шли,вставали за разлуками разлукитоской богов и музыкой земли.

И снова в Термидоре одурелом,пока в тюрьме душа тобой цвела,а дверь мою тюремщик метил мелом,ты в Кобленце так весело жила…

И вдоль Невы, всю ночь не спав, раз двестилепажи зарядив и разрядив,я шел, веселый, к Делии — к невесте,все вальсы ей коварные простив.

А после, после, став вполоборота,так поднимая руку, чтобы грудьприкрыта локтем, целился в кого-тои не успел тугой курок пригнуть.

Вставали за разлуками разлуки,и вновь я здесь, и вновь мелькнула ты,и вновь я обречен извечной мукетвоей неуловимой красоты…

310. «Я где-то за городом, в поле…»{*}

Я где-то за́ городом, в поле,и звезды гулом неземнымплывут, и сердце вздулось к ним,как темный купол гулкой боли.

И в некий напряженный свод —и всё труднее, всё суровей —в моих бессонных жилах бьетглухое всхлипыванье крови.

Но в этой пустоте ночной,при этом голом звездном гуле,вложу ли в барабан резнойтугой и тусклый жемчуг пули.

И, дула кисловатый ледприжав о высохшее нёбо,в бесплотный ринусь ли полетиз разорвавшегося гроба?

Или достойно дар приму,великолепный и тяжелый, —всю полнозвучность ночи голойи горя творческую тьму?

311. «День за днем, цветущий и летучий…»{*}

День за днем, цветущий и летучий,мчится в ночь, и вот уже мертвоцарство исполинское, дремучийпапоротник счастья моего.

Но хранится под землей беспечной,в сердце сокровенного пласта,отпечаток веерный и вечный,призрак стрекозы, узор листа.

312. «Ты всё глядишь из тучи темно-сизой…»{*}

Ты всё глядишь из тучи темно-сизой,и лилия — в светящейся руке;а я сквозь сон молю о лепесткеи всё ищу в изгибах смутной ризыизгиб живой колена иль плеча.

Мне твоего не выразить подобьяни в музыке, ни в камне… Исподлобьяглядят в мой сон два горестных луча.

313. «И утро будет: песни, песни…»{*}

И утро будет: песни, песни,каких не слышно и в раю,и огненный промчится вестник,взвив тонкую трубу свою!

Распахивая двери наши,он пронесется, протрубит,дыханьем расплавляя чашинеупиваемых обид.

Весь мир, извилистый и гулкий,неслыханные острова,немыслимые закоулки, —как пламя, облетит молва!

Тогда-то с плавностью блаженной,как ясновидящие, всеподнимемся — и в путь священныйпо первой утренней росе!..

314. РОДИНЕ{*}

Посвящается моей сестре Елене

Воркующею теплотой шестая —чужая — наливается весна.Всё ждет тебя душа моя простая,гадая у восточного окна.

Позволь мне помнить холодок щемящийзеленоватых ландышей, когдатвой светлый лес плывет, как сон шумящий,а воздух — как дрожащая вода.

Позволь мне жить, искать Творца в творенье,звать изумленье рифмы и любви.Не укоряй в час трудного горенья,что вот я вспомнил ландыши твои.

Как тень твоя, чужой апрель мне сладок.Взволнованно душа тебя зовет,текучий блеск твоих дождей и радуг,когда весь лес лепечет и плывет.

Твой будет взлет неизъяснимо-ярок,а наша встреча — творчески-тиха:склонюсь, шепну: вот мой простой подарок,вот капля солнца в венчике стиха.

315. РЕКА{*}

Каждый помнит какую-то русскую реку,но бессильно запнется, едваговорить о ней станет: даны человекулишь одни человечьи слова.А ведь реки, как души, все разные… нужно,чтоб соседу поведать о них,знать, пожалуй, русалочий лепет жемчужный,изумрудную речь водяных.Но у каждого в сердце, где клад заковалакочевая стальная тоска,отзывается внятно, что сердцу, бывало,напевала родная река.

Для странников верныхкачнул я дыханьем душиэти качели слогов равномерных     в бессонной тиши.           Повсюду —в мороз и на зное —           встретишь    странников этихнесущих, как чудо,как бремя страстное,         родину.               Сам я, бездомный,как-то ночью стоял на мосту                в городе мглистом,         огромном,и глядел в маслянистую          темнотурядом с тенью случайно любимой,стройной, как черное пламя,          да только с глазами          безнадежно чужими.Я молчал, и спросила она на своем языке:          «Ты меня уж забыл?» —          и не в силах я был          объяснить,что я там, далеко, на рекеилистой, тинистой, с именем милым,с именем, что камышовая тишь…Это словно из ямочки в глине          черно-синий                выстрелит стриж.И вдоль по сердцу          носитсяс криком своим изумленным: вий-вии!Это было в России,это было в раю…           Вот,гладкая лодка плыветв тихоструйную юность мою,          мимо леса,полного иволог, солнца, прохлады грибной,          мимо леса,где березовый ствол чуть сквозит белизной          стройнойв буйном бархате хвойном,мимо красных крутых берегов          парчевых островков,мимо плавных полянок сырых, в скабиозах          и лютиках.Раз! — и тугие уключинызвякают, — раз! — и весло на весу   проливает огнистые слезы          в зеленую тень.Чу! — в прибрежном лесукто-то легко зааукал…Дремлет цветущая влага, подковылистьев ползучих, фарфоровый купол                 цветка                         водяного.Как мне запомнилась эта река,          узорная, узкая.    Вечереет…                 (и как объяснить,что значило русское                 «вечереет»?)                 стрекоза, бирюзовая нить,два крыла слюдяных — замерла    на перилах купальни…Солнце в черемухах. Колокол дальний.                 Тучки румяные, русые.Червячка из чехла          выжмешь, за усикивытащишь, и на крючок.          Ждешь. Клюет.Сладко дрогнет леса, и блеснет,шлепнет о мокрые доскиголубая плотва, головастый бычок          или хариус жесткий.А когда мне удить надоест,на деревянный навесвзберусь          (…Русь!..)                 и оттуда беззвучно ныряю          в отраженный закат…Ослепленный, плыву наугад,                 ширяю,навзничь ложусь — и не ведаю, где я —          в небесах, на воде ли.Мошкара надо мною качается          вверх и вниз, вверх и вниз — без конца…    Вечер кончается.Осторожно сдираю с лица          липкую травку.В щиколку щиплет малявка:          сладок мне рыбий          слепой поцелуй.В лиловеющей зыбиузел огненных струй —          и плыву я                горю,                глотаю зарю                вечеровую…А теперь в бесприютном краю,уж давно не снимая котомки,качаю — ловлю я, качаю — ловлюстроки о русской речонке,строки, как отблески солнца, бессвязные…А ведь реки, как души, все разные,                нужно,чтоб соседу поведать о них,знать, пожалуй, русалочий лепет жемчужный,изумрудную речь водяных.Но у каждого в сердце, где клад заковалакочевая стальная тоска,отзывается внятно, что сердцу, бывало,напевала родная река…

316. «Когда я по лестнице алмазной…»{*}