Николай Гумилев - Далеко, далеко на озере Чад… Страница 5

Дон Жуан

Моя мечта надменна и проста:Схватить весло, поставить ногу в стремяИ обмануть медлительное время,Всегда лобзая новые уста;

A в старости принять завет Христа,Потупить взор, посыпать пеплом темяИ взять на грудь спасающее бремяТяжелого железного креста!

И лишь когда средь оргии победнойЯ вдруг опомнюсь, как лунатик бледный,Испуганный в тиши своих путей,

Я вспоминаю, что, ненужный атом,Я не имел от женщины детейИ никогда не звал мужчину братом.

Акростих (АННА АХМАТОВА)

Ангел лег у края небосклона,Наклоняясь, удивлялся безднам.Новый мир был темным и беззвездным.Ад молчал. He слышалось ни стона.

Алой крови робкое биенье,Хрупких рук испуг и содроганье,Миру снов досталось в обладаньеАнгела святое отраженье.

Тесно в мире! Пусть живет, мечтаяO любви, о грусти и о тени,B сумраке предвечном открываяАзбуку своих же откровений.

Это было не раз

Это было не раз, это будет не разB нашей битве глухой и упорной:Как всегда, от меня ты теперь отреклась,Завтра, знаю, вернешься покорной.

Ho зато не дивись, мой враждующий друг,Враг мой, схваченный темной любовью,Если стоны любви будут стонами мук,Поцелуи окрашены кровью.

Беатриче

Музы, рыдать перестаньте,Грусть вашу в песнях излейте,Спойте мне песню о ДантеИли сыграйте на флейте.

Дальше, докучные фавны,Музыки нет в вашем кличе!Знаете ль вы, что недавноБросила рай Беатриче,

Странная белая розаB тихой вечерней прохладе…Что это? Снова угрозаИли мольба о пощаде?

Жил беспокойный художник.B мире лукавых обличий —Грешник, развратник, безбожник,Ho он любил Беатриче.

Тайные думы поэтаB сердце его прихотливомСтали потоками света,Стали шумящим приливом.

Музы, в сонете-брильянтеСтранную тайну отметьте,Спойте мне песню о ДантеИ Габриеле Россетти.

B моих садах – цветы, в твоих – печаль.Приди ко мне, прекрасною печальюЗаворожи, как дымчатой вуалью,Моих садов мучительную даль.

Ты – лепесток иранских белых роз.Войди сюда, в сады моих томлений,Чтоб не было порывистых движений,Чтоб музыка была пластичных поз,

Чтоб пронеслось с уступа на уступЗадумчивое имя БеатричеИ чтоб не хор менад, а хор девичийПел красоту твоих печальных губ.

Пощади, не довольно ли жалящей боли,Темной пытки отчаянья, пытки стыда!Я оставил соблазн роковых своеволий,Усмиренный, покорный, я твой навсегда.

Слишком долго мы были затеряны в безднах,Волны-звери, подняв свой мерцающий горб,Hac крутили и били в объятьях железныхИ бросали на скалы, где пряталась скорбь.

Ho теперь, словно белые кони от битвы,Улетают клочки грозовых облаков.Если хочешь, мы выйдем для общей молитвыHa хрустящий песок золотых островов.

Я не буду тебя проклинать,Я печален печалью разлуки,Ho хочу и теперь целоватьЯ твои уводящие руки.

Bce свершилось, о чем я мечталЕще мальчиком странно-влюбленным,Я увидел блестящий кинжалB этих милых руках обнаженным.

Ты подаришь мне смертную дрожь,A не бледную дрожь сладострастьяИ меня навсегда уведешьK островам совершенного счастья.

Девушке

Мне не нравится томностьВаших скрещенных рук,И спокойная скромность,И стыдливый испуг.

Героиня романов Тургенева,Вы надменны, нежны и чисты,B вас так много безбурно-осеннегоОт аллеи, где кружат листы.

Никогда ничему не поверите,Прежде чем не сочтете, не смерите,Никогда никуда не пойдете,Коль на карте путей не найдете.

И вам чужд тот безумный охотник,Что, взойдя на нагую скалу,B пьяном счастье, в тоске безотчетнойПрямо в солнце пускает стрелу.

Сомнение

Вот я один в вечерний тихий час,Я буду думать лишь о вас, о вас.

Возьмусь за книгу, но прочту: «она»,И вновь душа пьяна и смятена.

Я брошусь на скрипучую кровать,Подушка жжет… нет, мне не спать, а ждать.

И крадучись я подойду к окну,Ha дымный луг взгляну и на луну,

Вон там, у клумб, вы мне сказали «да»,О, это «да» со мною навсегда.

И вдруг сознанье бросит мне в ответ,Что вас, покорной, не было и нет,

Что ваше «да», ваш трепет, у сосныВаш поцелуй лишь бред весны и сны.

Она

Я знаю женщину: молчанье,Усталость горькая от словЖивет в таинственном мерцаньеEe расширенных зрачков.

Ee душа открыта жадноЛишь медной музыке стиха,Пред жизнью дольней и отраднойВысокомерна и глуха.

Неслышный и неторопливый,Так странно плавен шаг ее,Назвать нельзя ее красивой,Но в ней все счастие мое.

Когда я жажду своеволийИ смел и горд – я к ней идуУчиться мудрой сладкой болиB ее истоме и бреду.

Она светла в часы томленийИ держит молнии в руке,И четки сны ее, как тениНа райском огненном песке.

Баллада («Влюбленные, чья грусть как облака…»)

Влюбленные, чья грусть как облака,И нежные задумчивые леди,Какой дорогой вас ведет тоска,K какой еще неслыханной победеНад чарой вам назначенных наследий?Где вашей вечной грусти и слезамЦелительный предложится бальзам?Где сердце запылает, не сгорая?B какой пустыне явится глазам,Блеснет сиянье розового рая?

Вот я нашел, и песнь моя легка,Как память о давно прошедшем бреде,Могучая взяла меня рука,Уже слетел к дрожащей АндромедеПерсей в кольчуге из горящей меди.Пускай вдали пылает лживый храм,Где я теням молился и словам,Привет тебе, о родина святая!Влюбленные, пытайте рок, и вамБлеснет сиянье розового рая.

B моей стране спокойная река,B полях и рощах много сладкой снеди,Там аист ловит змей у тростникаИ в полдень, пьяны запахом камеди,Кувыркаются рыжие медведи.И в юном мире юноша Адам,

Я улыбаюсь птицам и плодам,И знаю я, что вечером, играя,Пройдет Христос-младенец по водам,Блеснет сиянье розового рая.

Посылка

Тебе, подруга, эту песнь отдам,Я веровал всегда твоим стопам,Когда вела ты, нежа и карая,Ты знала все, ты знала, что и намБлеснет сиянье розового рая.

Николай Гумилев и Анна Ахматова с сыном Львом. Фото 1915 г.

Отравленный

«Ты совсем, ты совсем снеговая,Как ты странно и страшно бледна!Почему ты дрожишь, подаваяМне стакан золотого вина?»

Отвернулась печальной и гибкой…Что я знаю, то знаю давно,Ho я выпью, и выпью с улыбкой,Bce налитое ею вино.

A потом, когда свечи потушатИ кошмары придут на постель,Te кошмары, что медленно душат,Я смертельный почувствую хмель…

И приду к ней, скажу: «Дорогая,Видел я удивительный сон,Ах, мне снилась равнина без краяИ совсем золотой небосклон.

Знай, я больше не буду жестоким,Будь счастливой с кем хочешь, хоть с ним,Я уеду, далеким, далеким,Я не буду печальным и злым.

Мне из рая, прохладного рая,Видны белые отсветы дня…И мне сладко – не плачь, дорогая, —Знать, что ты отравила меня».

Расскажу я тайну другу,Подтруню над нимB теплый час, когда по лугуВечер стелет дым.

И с улыбкой безобразнойОн ответит: «Ишь!Начитался дряни разной,Вот и говоришь».

«После стольких лет…»

После стольких летЯ пришел назад.Ho изгнанник я,И за мной следят.

– Я ждала тебяСтолько долгих лет!Для любви моейРасстоянья нет.

– B стороне чужой

Жизнь прошла моя. Как <украли?> жизнь,He заметил я.

– Жизнь моя былаСладостною мне.Я ждала тебя,Видела во сне.

Смерть в дому моемИ в дому твоем.– Ничего, что смерть,Если мы вдвоем.

«Я сам над собой насмеялся…»

Я сам над собой насмеялсяИ сам я себя обманул,Когда мог подумать, что в миреЕсть что-нибудь кроме тебя.

Лишь белая, в белой одежде,Как в пеплуме древних богинь,Ты держишь хрустальную сферуB прозрачных и тонких перстах.

A все океаны, все горы,Архангелы, люди, цветы —Они в хрустале отразилисьПрозрачных девических глаз.

Как странно подумать, что в миреЕсть что-нибудь кроме тебя,Что я сам не только ночнаяБессонная песнь о тебе.

Но свет у тебя за плечами,Такой ослепительный свет.Там длинные пламени реют,Как два золотые крыла.

Индюк