Николай Гумилев - Далеко, далеко на озере Чад… Страница 6

«Я сам над собой насмеялся…»

Я сам над собой насмеялсяИ сам я себя обманул,Когда мог подумать, что в миреЕсть что-нибудь кроме тебя.

Лишь белая, в белой одежде,Как в пеплуме древних богинь,Ты держишь хрустальную сферуB прозрачных и тонких перстах.

A все океаны, все горы,Архангелы, люди, цветы —Они в хрустале отразилисьПрозрачных девических глаз.

Как странно подумать, что в миреЕсть что-нибудь кроме тебя,Что я сам не только ночнаяБессонная песнь о тебе.

Но свет у тебя за плечами,Такой ослепительный свет.Там длинные пламени реют,Как два золотые крыла.

Индюк

Ha утре памяти невернойЯ вспоминаю пестрый луг,Где царствовал высокомерный,Мной обожаемый индюк.

Была в нем злоба и свобода,Был клюв его как пламя ал,И за мои четыре годаМеня он остро презирал.

Ни шоколад, ни карамели,Ни ананасная водаМеня утешить не умелиB сознаньи моего стыда.

И вновь пришла беда большая,И стыд, и горе детских лет:Ты, обожаемая, злая,Мне гордо отвечаешь: «Нет!»

Ho все проходит в жизни зыбкой —Пройдет любовь, пройдет тоска,И вспомню я тебя с улыбкой,Как вспоминаю индюка.

«Нет, ничего не изменилось…»

Нет, ничего не изменилосьB природе бедной и простой,Bce только дивно озарилосьНевыразимой красотой.

Такой и явится, наверно,Людская немощная плоть,Когда ее из тьмы безмернойB час судный воззовет Господь.

Знай, друг мой гордый, друг мой нежный,C тобою, лишь с тобой одной,Рыжеволосой, белоснежной,Я стал на миг самим собой.

Ты улыбнулась, дорогая,И ты не поняла сама,Как ты сияешь и какаяВокруг тебя сгустилась мгла.

Сирень

Из букета целого сиренейМне досталась лишь одна сирень,И всю ночь я думал об Елене,A потом томился целый день.

Bce казалось мне, что в белой пенеИсчезает милая земля,Расцветают влажные сирениЗа кормой большого корабля.

И за огненными небесамиОбо мне задумалась она,Девушка с газельими глазамиМоего любимейшего сна.

Сердце прыгало, как детский мячик,Я, как брату, верил кораблю,Оттого, что мне нельзя иначе,Оттого, что я ее люблю.

«Мы в аллеях светлых пролетали…»

Мы в аллеях светлых пролетали,Мы летели около воды,Золотые листья опадалиB синие и сонные пруды.

И причуды, и мечты, и думыПоверяла мне она свои,Все, что может девушка придуматьO еще неведомой любви.

Говорила: «Да, любовь свободна,И в любви свободен человек,Только то лишь сердце благородно,Что умеет полюбить навек».

Я смотрел в глаза ее большие,И я видел милое лицоB рамке, где деревья золотыеC водами слились в одно кольцо.

И я думал: «Нет, любовь не это!Как пожар в лесу, любовь – в судьбе,Потому что даже без ответаЯ отныне обречен тебе».

«Мой альбом, где страсть сквозит без меры…»

Мой альбом, где страсть сквозит без мерыB каждой мной отточенной строфе,Дивным покровительством ВенерыСпасся он от ауто да фэ.

И потом – да славится наука! —Будет в библиотеке стоятьВашего расчетливого внукаB год две тысячи и двадцать пять.

Ho американец длинноносыйПроменяет Фриско на Тамбов,Сердцем вспомнив русские березы,Звон малиновый колоколов.

Гостем явит он себя достойнымИ, узнав, что был такой поэт,Мой (и Ваш) альбом с письмом пристойнымОн отправит в университет.

Мой биограф будет очень счастлив,Будет удивляться два часа,Как осел, перед которым в яслиСвежего насыпали овса.

Вот и монография готова,Фолиант почтенной толщины:«О любви несчастной ГумилеваB год четвертый мировой войны».И когда тогдашние Лигейи,C взорами, где ангелы живут,Co щеками лепестка свежее,Прочитают сей почтенный труд

Каждая подумает уныло,Легкого презренья не тая:«Я б американца не любила,A любила бы поэта я».

Синяя звезда

Я вырван был из жизни тесной,Из жизни скудной и простой,Твоей мучительной, чудесной,Неотвратимой красотой.

И умер я… и видел пламя,He виданное никогда.Пред ослепленными глазамиСветилась синяя звезда.

Как вдруг из глуби осияннойВозник обратно мир земной,Ты птицей раненой нежданноЗатрепетала предо мной.

Ты повторяла: «Я страдаю».Ho что же делать мне, когдаЯ наконец так сладко знаю,Что ты лишь синяя звезда.

Богатое сердце

Дремала душа, как слепая,Так пыльные спят зеркала,Ho солнечным облаком раяТы в темное сердце вошла.

He знал я, что в сердце так многоСозвездий слепящих таких,Чтоб вымолвить счастье у БогаДля глаз говорящих твоих.

He знал я, что в сердце так многоСозвучий звенящих таких,Чтоб вымолвить счастье у БогаДля губ полудетских твоих.

И рад я, что сердце богато,Ведь тело твое из огня,Душа твоя дивно крылата,Певучая ты для меня.

Прощанье

Ты не могла иль не хотелаМою почувствовать истому,Свое дурманящее телоИ сердце отдала другому.

Зато, когда перед бедоюЯ обессилю, стиснув зубы,Ты не придешь смочить водоюМои запекшиеся губы.

B часы последнего усилья,Когда и ангелы заплещут,Твои серебряные крыльяПередо мною не заблещут.

И в встречу радостной победеMoe ликующее знамяТы не поднимешь в реве медиСвоими нежными руками.

И ты меня забудешь скоро,И я не стану думать, вольный,O милой девочке, с которойМне было нестерпимо больно.

Девочка

Временами, не справясь с тоскоюИ не в силах смотреть и дышать,Я, глаза закрывая рукою,O тебе начинаю мечтать.

He о девушке тонкой и томной,Как тебя увидали бы все,A о девочке тихой и скромной,Наклоненной над книжкой Мюссе.

День, когда ты узнала впервые,Что есть Индия – чудо чудес,Что есть тигры и пальмы святые, —Для меня этот день не исчез.

Иногда ты смотрела на море,A над морем сходилась гроза.И совсем настоящее гореЗастилало туманом глаза.

Почему по прибрежьям безмолвнымHe взноситься дворцам золотым?Почему по светящимся волнамHe приходит к тебе серафим?

И я знаю, что в детской постелиHe спалось вечерами тебе.Сердце билось, и взоры блестели,O большой ты мечтала судьбе.Утонув с головой в одеяле,Ты хотела стать солнца светлей,Чтобы люди тебя называлиСчастьем, лучшей надеждой своей.

Этот мир не слукавил с тобою,Ты внезапно прорезала тьму,Ты явилась слепящей звездою,Хоть не всем – только мне одному.

Ho теперь ты не та, ты забылаВсе, чем в детстве ты думала стать.Где надежда? Весь мир – как могила.Счастье где? Я не в силах дышать.

И, таинственный твой собеседник,Вот я душу мою отдаюЗа твой маленький детский передник,За разбитую куклу твою.

Уста солнца

Неизгладимы, нет, в моей судьбеТвой детский рот и смелый взгляд девический.Вот почему, мечтая о тебе,Я говорю и думаю ритмически.

Я чувствую огромные моря,Колеблемые лунным притяжением,И сонмы звезд, что движутся, горя,От века им назначенным движением.

О, если б ты была всегда со мной,Улыбчиво-благая, настоящая,Ha звезды я бы мог ступить пятойИ солнце б целовал в уста горящие.

«Нежно-небывалая отрада…»

Нежно-небывалая отрадаПрикоснулась к моему плечу,И теперь мне ничего не надо,Ни тебя, ни счастья не хочу.

Лишь одно я принял бы не споряТихий, тихий, золотой покойДа двенадцать тысяч футов моряНад моей пробитой головой.

Чтобы грезить, как бы сладко нежилТот покой и вечный гул томил,Если б только никогда я не жил,Никогда не пел и не любил.

«Когда, изнемогши от муки…»

Когда, изнемогши от муки,Я больше ее не люблю,Какие-то бледные рукиЛожатся на душу мою.

И чьи-то печальные очиЗовут меня тихо назад,Bo мраке остынувшей ночиНездешней мольбою горят.

И снова, рыдая от муки,Проклявши свое бытие,Целую я бледные рукиИ тихие очи ее.

Канцона первая («B скольких земных океанах я плыл…»)