Дмитрий Мережковский - Символы. Песни и поэмы Страница 5

И начал ссору, и не мог

Он победить в душе волненье:

«Я от людей давно ушел,

Чтоб умереть в уединенье…

Вы сами видите: я зол,

Жесток и мелочен… Вы правы, —

Вы трудитесь для Божьей славы!

Я понимаю вашу цель:

Вам хочется меня заставить

Поверить в Бога. Но ужель

И полумертвого оставить

Нельзя в покое? Даром сил

Не тратьте: я умру, как жил —

Лишь с верой в разум!.. Вы молчите,

Но вам притворство не к лицу:

Я знаю, к Богу вы хотите

Вернуть заблудшую овцу.

Подумайте, какая мука,

Когда порой вы даже звука

Не произносите, — в глазах

У вас я мысль о Боге вижу.

О, этот детский глупый страх

От всей души я ненавижу!..

Прошу вас, уходите прочь, —

Вы мне не можете помочь!..»

Ее в порыве злобы бурной

Он с наслажденьем мучил, мстил,

Бог весть, за что: «Уйди, мне дурно…» —

Он слабым голосом молил.

Она в отчаянье уходит,

По городу без цели бродит;

Светло; но в тусклых фонарях

Вечерний газ давно желтеет

В прозрачном небе. На ветвях

Деревьев гроздьями белеет

Пушистый иней: он везде —

И у прохожих в бороде,

И на косматой лошаденке,

На белокурых волосах

Бегущей в лавочку девчонки,

На меховых воротниках…

Скрипят полозья, мчатся санки.

Кипящий сбитень и баранки

Разносит мужичок с лицом

Замерзшим, в теплых рукавицах.

Веселье бодрое кругом —

И в звонком воздухе, и в лицах,

И в блеск розовых снегов

На кровлях сумрачных домов.

Уж в освещенных магазинах

И в окнах лавок овощных

Мороз играет на витринах

Цветами радуг ледяных.

Там — масла сливочного глыба

И замороженная рыба,

Там зайцы жирные висят.

Хозяек опытные взоры

Пленяют дичи, поросят

И овощей зеленых горы.

Лазурь вечерняя темней…

И снежных искр, живых огней

Как будто полон воздух синий…

А в сердце Ольги — тишина.

Как посреди немой пустыни —

Она в толпе совсем одна,

Мертва, бесчувственна… Читает

Спокойно вывески, не знает,

Куда идет. Казалось ей

Такою призрачной, далекой

И непонятной жизнь людей.

Душа, затихнув, спит глубоко…

Но скоро бедная домой

Вернулась с прежнею тоской

И робко подошла к постели:

Он бредил, на его щеках

Слезинки жалкие блестели…

Он с тихою мольбой в устах

И с выраженьем детской муки

К груди прижал худые руки:

«Да где ж она?.. Ведь я люблю…

О, как я мог!.. За что обидел

Голубку бедную мою…

Теперь она ушла… я видел, —

Ей было горько… не придет!..»

— «Я здесь! — она его зовет, —

Я здесь, мой милый!..» Он не слышит,

Напрасно Ольга обняла

Больного; он с усильем дышит…

«Она ушла, совсем ушла»…

И плачет тихими слезами

И долго мутными глазами,

Ее не видя, смотрит вдаль.

В лице — покорная, немая

И безнадежная печаль…

Полоска бледно-голубая

Светлеет в окнах: первый гул

Столицы слышен… Он уснул.

И видел сон: идет куда-то

По длинным комнатам, пустым

И мрачным… Сердце в нем объято

Тревогой смутной. А над ним

По темным лестницам и сводам,

По бесконечным переходам,

Как будто шум от сквозняка,

Был слышен свист однообразный,

Пронзительный. В груди — тоска,

Мечты унылы и несвязны…

Уж он устал, но все вперед,

Вперед по комнатам идет.

И громче ветра шум пустынный;

И сквозь таинственную мглу

Он видит — кто-то темный, длинный

Стоить, не двигаясь, в углу.

И с головы до ног упало,

Его закутав, покрывало.

Порой лишь складки черных риз

Дыханье ветра подымает, —

Они колеблются, и вниз

Одежда медленно сползает…

Он чувствует — последний час

Пришел… И не отводит глаз,

И смотрит в ужасе смертельном.

Напрасно хочет он бежать…

В его томленье беспредельном

Есть жажда наконец узнать,

Проникнуть в страшный смысл загадки.

Он видит: трепетные складки

Сейчас лицо откроют… Вот —

Все ниже, ниже покрывало.

Еще мгновенье — и падет…

Вдруг ветер зашумел, — упало,

Он понял: это — смерть!.. И вдруг

Проснулся. В комнате вокруг

Все было ярко в зимнем блеске.

Сидела Ольга у окна…

И луч играл на занавеске.

Борис почти не помнил сна,

Но поглядел кругом бесстрастно…

И он почувствовал так ясно

И понял смерть, как никогда.

От всех порывов, колебаний

И от надежды — ни следа.

И нет любви, и нет желаний!

В его душе, в его очах —

Теперь один безмолвный страх.

Больной о смерти думал прежде

По книгам, по чужим словам.

Он умирал в слепой надежде,

Что смерть еще далеко, там,

В грядущем где-то. Он сумеет

С ней помириться, он успеет

Вопрос обдумать и решить

И приготовиться заране…

И — вот он понял: жизни нить

Сейчас порвется. Не в тумане,

Не в дымке — подойдя к концу,

Он видел смерть лицом к лицу.

И стоицизм его притворный,

И все теории, как дым,

Исчезли вдруг пред бездной черной,

Пред этим ужасом немым.

И жизнь он мерит новой мерой.

Свой ум напрасно прежней верой

В науку хочет усыпить.

Он в ней опоры не находить.

Нет! Страха смерти победить

Умом нельзя… А жизнь уходит…

От всех познаний, дум и книг

Какая польза в страшный миг?

Как физиолог, поневоле

Он наблюдает за собой

И ждет, прислушиваясь к боли

Однообразный и тупой,

Растущей медленно, зловещей.

Что это — смерти признак вещий,

Он понял; Ольге не сказал

Ни слова. Робок и послушен,

Он только жалобно стонал,

К словам участья равнодушен:

Он разлюбил ее давно,

Терпел и думал: «Вот оно!»

Плыло, сходило, приближалось,

Над ним уж веяло оно

И снова тихо расплывалось,

Как мутно-cеpoe пятно.

«Что это, что?»… в недоуменье

Он напрягает ум и зренье,

Он хочет знать: ответа нет,

Молчит в бессилье ум тревожный…

Быть может, это — глупый бред,

Быть может, это — призрак ложный?..

Но сердце, ужасом полно,

Не даром чует: «Вот оно!»

Покинуть мир в былое время,

Не зная смерти, он решил,

Чтоб сбросить сразу жизни бремя,

Когда терпеть не хватит сил.

И что ж? он смерть узнал, увидел,

Но эту мысль возненавидел.

Теперь несчастного томит

Одна боязнь, что искушенья

Он наконец не победит,

И будут так сильны мученья,

Что преждевременный исход

Он добровольно изберет.

А пузырек заветный с ядом

Так близко. Ночь. Недолгим сном

Забылась Ольга. Ящик рядом

С постелью в столике ночном.

Борис открыл и стклянку вынул,

На Ольгу взор пугливый кинул,

И, еле двигаясь, тайком

К окну замерзшему подкрался,

Привстал и форточку с трудом

Открыл: холодный вихрь ворвался…

В окно он бросил пузырек

И отошел, и снова лег.

Прошло два дня — сильней страданья.

Уж он не помнил ничего.

И Ольга, слушая стенанья,

Порою голоса его

Не узнавала: были звуки

Чужие в нем. Все хуже муки,

Непобедимей и страшней.

Несчастный целыми ночами

Молил: «Убей меня, убей!..»

В слезах подушку рвал зубами,

И был ужасен вечный крик,

Не умолкавший ни на миг.

Исчезли дни, исчезли ночи.

За темной шторой на столе,

Когда уж солнце блещет в очи,

Краснеет лампе в полумгле

И длится время бесконечно…

Казалось Ольге, был уж вечно

И вечно будет этот крик,

Очей открытых взор блестящий

И в душном мраке бледный лик,

И робко жалости молящий

Его руки безумный жест.

Она не спит, почти не ест;

Очнется бедная порою

Случайно в кухне где-нибудь,

И на мгновенье за стеною

Утихнет крик, но отдохнуть

Стыдится Ольга и не смеет;

Кухарка барышню жалеет,

Тарелку супа принесет…