Владимир Маяковский - Стихотворения (1927) Страница 5

ВМЕСТО ОДЫ

Мне б хотелось                         вас                              воспеть                                           во вдохновенной оде,только ода                 что-то не выходит.

Скольким идеаламсмерть на кухне                         и под одеялом!

Моя знакомая —                          женщина как женщина,оглохшая               от примусов пыхтения                                                  и ухания,баба советская,                         в загсе ве́нчанная,самая передовая                           на общей кухне.Хранит она                  в складах лучших датзамужество                   с парнем среднего ростца;еще не партиец,                          но уже кандидат,самый красивый                          из местных письмоносцев.Баба сердитая,                        видно сразу,потому что сожитель ейныйогромный синяк                         в дополнение к глазуприставил,                 придя из питейной.И шипит она,                    выгнав мужа вон:— Я       ему             покажу советский закон!Вымою только                       последнюю из посуд —и прямо в милицию,                                прямо в суд…—Домыла.             Перед взятием                                     последнего рубежазвонок          по кухне                       рассыпался, дребезжа.Открыла.               Расцвели миллионы почек,высохла              по-весеннему                                    слезная лужа…— Его почерк!письмо от мужа.—Письмо раскаленное —                                     не пишет,                                                     а пышет.«Вы моя душка,                         и ангел                                     вы.Простите великодушно!                                      Я буду тишеводы        и ниже травы».Рассиялся глаз,                         оплывший набок.Слово ласковое —                             мастер                                        дивных див.И опять            за примусами баба,все поняв               и все простив.А уже         циркуля письмоносцаза новой юбкой                        по улицам носятся;раскручивая язык                            витиеватой лентой,шепчет            какой-то                         охаживаемой Вере:— Я за положительность                                       и против инцидентов,которые             вредят                        служебной карьере.—Неделя покоя,                      но больше                                       никакне прожить                  без мата и синяка.Неделя —                и снова счастья нету,задрались,                 едва в пивнушке по́были…Вот оно —                семейное                                «перпетууммобиле».И вновь            разговоры,                             и суд, и трескна много часов                        и недель,и нет решимости                           пересмотретьсемейственную канитель.

Я   напыщенным словам                                    всегдашний враг,и, не растекаясь одами                                     к 8 марта,я хочу,           чтоб кончилась                                   такая помесь драк,пьянства,               лжи,                      романтики                                       и мата.

ФЕВРАЛЬ

Стекались                в рассвете                                 ра́ненько-ра́ненько,толпились по десять,                                   сходились по сто́.Зрачками глаз                       и зрачками браунинговглядели             из-за разведенных мостов.И вот         берем                   кто нож,                                кто камень,дыша,          крича,                    бежа.Пугаем            дома́,                     ощетинясь штыками,железным обличьем ежа.И каждое слово                         и каждую фразу,таимую молча                       и шепотом,выпаливаем                    сразу,в упор,           наотмашь,                            оптом.— Куда            нашу кровь                              и пот наш деваете?Теперь усмирите!                            Чёрта!За войны,                за голод,                              за грязь издевательств —мы     требуем отчета! —И бросили                 царскому городуплевки           и удары                        в морду.И с неба              будто                        окурок на́ пол —ободранный орел                            подбитый пал,и по его когтям,                         по перьям                                         и по лапамидет       единого сменившая                                       толпа.Толпа плывет                      и вновь                                  садится на́ мель,и вновь плывет,                         русло                                  меж камня вырыв.«Вихри враждебные веют над нами…»«Отречемся от старого мира…»Знамена несут,                        несут                                 и несут.В руках,             в сердцах                             и в петлицах — а́ло.Но город — вперед,                               но город —                                                 не сыт,но городу               и этого мало.Потом           постепеннопришла степенность…

Порозовел                 постепенно                                   февраль,и ветер стихнул резкий.И влез           на трон                       соглашатель и вральпод титулом:                     «Мы —                                 Керенский».Но мы          ответили,                          гневом дыша:— Обратно                  земной                              не завертится шар.Слова          переделаем в дело! —И мы        дошли,                   в Октябре завершато,    что февраль не доделал.

КОРОНА И КЕПКА

Царя вспоминаю —                              и меркнут слова.Дух займет,                   и если просто «главный».А царь —               не просто                              всему глава,а даже —               двуглавный.Он сидел               в коронном ореоле,царь людей и птиц…                                 — вот это чин! —и как полагается                          в орлиной роли,клюв и коготь                     на живье точил.Точит         да косит глаза грозны́!Повелитель                   жизни и казны.И свистели                  в каждом                                онемевшем местеплетищи              царевых манифестин.«Мы! мы! мы!Николай вторы́й!двуглавый повелитель                                    России-тюрьмыи прочей тартарары,царь польский,                        князь финляндский,принц эстляндский                              и барон курляндский,издевающийся                        и днем и ночьюнад Россией                    крестьянской и рабочей…и прочее,              и прочее,                            и прочее…»

Десять летпрошли —                 и нет.

Память            о прошлом                             временем гра́бится…Головкой русея,— вижу —                 детям                           показывает шкрабицакомнаты             ревмузея.— Смотрите,                    учащие                                чистописание и черчение,вот эта бумажка —                              царское отречение.Я, мол,           с моим народом —                                         квиты.Получите мандат                           без всякой волокиты.Как приличествуетего величеству,подписал,                поставил исходящий номер —и помер.И пошел             по небесной                                скатерти-дорожке,оставив            бабушкам                            ножки да рожки.— А этот…                 не разберешься —                                               стул или стол,с балдахинчиками со всех сторон?— Это, дети,                    называлось «престолотечества»                  или —                             «трон».«Плохая мебель!» —как говорил Бебель.— А что это за вожжи,                                   и рваты и просты́? —Сияют дети                   с восторга и мления.— А это, дети,                       называлось                                         «браздыправления».Корона —               вот этот ночной горшок,бриллиантов пуд —                                устанешь носивши.—И морщатся дети:                            — Нехорошо!Кепка и мягше                       и много красивше.Очень неудобная такая корона…Тетя,        а это что за ворона?— Двуглавый орел                              под номером пятым.Поломан клюв,                       острижены когти.Как видите,                  обе шеи помяты…Тише, дети,                  руками не трогайте! —

И смотрят                с удивлением                                      Маньки да Ваняткина истрепанные                         царские манатки.

ПЕРВЫЕ КОММУНАРЫ