Двор чудес - Ирина Владимировна Одоевцева Страница 5

На сердце сладко-сладко.

И вовсе ей не жаль рубля,

Рубля для мужа мало,

Вот пикового короля

Она средь карт сыскала.

Протяжно тикают часы,

Топорщит таракан усы

И прячется за гири,

И бьют часы четыре.

На карту дунула она

И к маятнику прицепила,

Чтоб муж, помаявшись без сна,

Вернулся бы к жене постылой.

Раскачивается король.

– Ах, скоро муж узнает боль,

И скуку, и тревогу.

Найдет к жене дорогу.

Но в этот день сгорел пирог,

К жаркому не было салата,

Клялась кухарка: – Видит Бог,

Я, барыня, не виновата. —

Сердита барыня с утра:

– Вам отказать давно пора! —

Кухарка шепчет, плача:

– От карты неудача.

Молящимися полон храм

Архистратига Михаила.

С тоской взглянув по сторонам,

Егоровна свечу купила.

Рождается небесный царь,

Поют Рождественский тропарь

Угрюмые монахи…

Идет кухарка в страхе

В притвор, где нарисован ад,

И ставит вверх ногами свечку

Тому, кто черен и рогат

И грешников сажает в печку.

Ему кладет земной поклон,

Но к ней бегут со всех сторон:

– Ах, ведьма, вон скорее!

Не то дадим по шее.

А время все идет-идет,

Не зная промедленья.

Отпраздновали Новый год,

Настал канун Крещенья;

Давно уж съедена кутья,

Легла господская семья.

В людской темно и жарко.

Во двор спешит кухарка.

Чернеет ночь, белеет снег,

Крещенская крепчает стужа.

Ночной проходит человек.

Вот наконец и домик мужа.

И потихоньку, словно вор,

Прошла Егоровна во двор…

К стене бревно приперто:

Уж это дело черта.

Егоровна, как будто зверь,

По нем ползет все выше, выше.

Внизу скрипит входная дверь.

Егоровна дрожит на крыше.

Но нет, повсюду тишина.

И крикнула в трубу она:

– Зачем жену оставил?

Вернись к супруге, Павел!

Ползет. Споткнулась о карниз,

Не удержалась и с размаха

На камни полетела вниз,

Крича от боли и от страха.

Она сломала три ребра.

Ах! Не дожить ей до утра

И не увидеть мужа!

Все злей и злее стужа.

Чу… Скрипнул снег. Еще. Шаги.

Шаги всё ближе и слышнее.

Кричит кухарка: – Помоги!

Сюда, скорей. Я коченею. —

Над ней склонился кто-то вдруг,

Она глядит: пред ней супруг.

– Ой! – И душа из тела

Навеки улетела.

«Окрепли паруса. Отрадно кораблю…»

Окрепли паруса. Отрадно кораблю

Плыть к золотому краю.

Но для чего мне плыть, когда я так люблю,

Люблю и умираю?

– Нет, чувства этого любовью не зови.

Еще лукавить рано.

Еще живет рассказ о смерти и любви

Изольды и Тристана.

«Под окном охрипшая ворона…»

Под окном охрипшая ворона

Глухо каркнула. Взошла луна.

Город спит. Ни шороха, ни звона.

И не сплю теперь лишь я одна.

И теперь тебе, я знаю, снится,

Что ты в комнате своей сидишь,

Смотрят со стены родные лица,

И тебя оберегает тишь.

Вот вхожу к тебе я рыжей кошкой,

Мягкою, пушистою, большой.

Вспрыгнула бесшумно на окошко,

Зорко наблюдая за тобой.

Как иголки, ранят злые взгляды

Немигающих зеленых глаз,

И ты знаешь – нет тебе пощады:

Все окончится теперь, сейчас.

Не уйти тебе от кошки рыжей —

С рыжей женщиной ты был жесток.

Вот я подползаю ближе, ближе,

Вот сейчас я сделаю прыжок!

Отрывок

Ночь… Развалины… Море… Глубокая тишь…

Дымный факел чуть видно горит…

Бьется в стены большая летучая мышь

И протяжно и глухо кричит:

– Помоги! Помоги! С первым проблеском дня

Полечу, над морями кружа.

Стивен-Рой, разве мог не узнать ты меня?

Разве я не твоя госпожа?

Стивен-Рой, у тебя красный, пламенный рот.

Поцелуй же меня, Стивен-Рой!

Кровь рекой потечет, пламя замок сожжет,

И навеки я буду с тобой.

Но несется в ответ голос, слышный едва:

– Нет, пред смертью не верю я лжи,

Не такие глаза, не такие слова

У прекрасной моей госпожи.

Баллада о том, почему испортились в Петрограде водопроводы

В контору Домкомбеда

Является едок.

«Зашел я вас проведать,

Нельзя ли ордерок».

«Вот, гражданин хороший,

Вы распишитесь тут,

А ордер на галоши

Сейчас вам принесут».

Он подписал сначала,

Потом не стал читать,

Но в памяти застряла

Огромная печать.

Идет гулять, погожий

Похваливая день;

Как вдруг кричит прохожий:

«Вы потеряли тень».

Едок в оцепененьи:

«Ах! Буду я в аду:

Коль человек без тени,

То с чертом он в ладу».

Сошлась народу сила,

Глядит на едока,

И ордер уронила

Дрожащая рука!

Бежит он что есть мочи,

Торопится домой.

С тех пор и дни и ночи

Он бродит сам не свой.

И дом родимый тошен,

И с близкими разлад,

А новые галоши

Насмешливо блестят.

Едок таит заботу,

И молчалив, и тих,

Как вдруг в одну субботу

Его уносит тиф.

Вдова лежит, рыдая,

Не в силах слез унять.

«Сходи в Комбед, родная,