Николай Гумилёв - Сборник стихов (электронное собрание сочинений) Страница 52

Ветла чернела на вершине...

Ветла чернела на вершине,Грачи топорщились слегка,В долине неба синей-синейПаслись, как овцы, облака.И ты с покорностью во взореСказала: «Влюблена я в вас» —Кругом трава была, как море,Послеполуденный был час.Я целовал посланья лета,Тень трав на розовых щеках,Благоуханный праздник светаНа бронзовых твоих кудрях.И ты казалась мне желанной,Как небывалая страна,Какой-то край обетованныйВосторгов, песен и вина.

С тобой мы связаны одною цепью...

С тобой мы связаны одною цепью,Ио я доволен и пою,Я небывалому великолепьюЖивую душу отдаю.А ты поглядываешь исподлобьяНа солнце, на меня, на всех,Для девичьего твоего незлобьяВселенная – пустой орех.И все-то споришь ты, и взоры строги,И неудачней с каждым днемЗамысловатые твои предлоги,Чтобы не быть со мной вдвоем.

Барабаны, гремите, а трубы, ревите, – а знамена везде взнесены...

Барабаны, гремите, а трубы, ревите, – а знамена везде взнесены.Со времен Македонца такой не бывало грозовой и чудесной войны.. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Кровь лиловая немцев, голубая – французов, и славянская красная кровь.

Отрывки

1

Я часто думаю о старости своей,О мудрости и о покое.

2

А я уже стою в саду иной земли,Среди кровавых роз и влажных лилий,И повествует мне гекзаметром ВиргилийО высшей радости земли.

3

Колокольные звоныИ зеленые клены,И летучие мыши.И Шекспир и ОвидийДля того, кто их слышит,Для того, кто их видит,Оттого все на светеИ грустит о поэте.

4

Я рад, что он уходит, чад угарный,Мне двадцать лет тому назад сознаньеЗастлавший, как туман кровавый очиСхватившемуся в ярости за нож;Что тело женщины меня не дразнит,Что слава женщины меня не ранит,Что я в ветвях не вижу рук воздетых,Не слышу вздохов в шорохе травы.

Высокий дом Себе Господь построилНа рубеже Своих святых владенийС владеньями владыки-Люцифера…

5

Трагикомедией – названьем «Человек» —Был девятнадцатый смешной и страшный век,Век страшный потому, что в полном цвете силыСмотрел он на небо, как смотрят в глубь могилы,И потому смешной, что думал он найтиВ недостижимое доступные пути;Век героических надежд и совершений…

После стольких лет...

После стольких летЯ пришел назад,Но изгнанник я,И за мной следят.

– Я ждала тебяСтолько долгих дней!Для любви моейРасстоянья нет.

– В стороне чужойЖизнь прошла моя,Как умчалась жизнь,Не заметил я.

– Жизнь моя былаСладостною мне,Я ждала тебя,Видела во сне.

Смерть в дому моемИ в дому твоем, —Ничего, что смерть,Если мы вдвоем.

На далекой звезде Венере...

На далекой звезде ВенереСолнце пламенней и золотистей,На Венере, ах, на ВенереУ деревьев синие листья.

Всюду вольные звонкие воды,Реки, гейзеры, водопадыРаспевают в полдень песнь свободы,Ночью пламенеют, как лампады.

На Венере, ах, на ВенереНету слов обидных или властных,Говорят ангелы на ВенереЯзыком из одних только гласных.

Если скажут еаи аи,Это – радостное обещанье,Уо, ао– о древнем раеЗолотое воспоминанье.

На Венере, ах, на ВенереНету смерти терпкой и душной,Если умирают на Венере,Превращаются в пар воздушный.

И блуждают золотые дымыВ синих, синих вечерних кущах,Иль, как радостные пилигримы,Навещают еще живущих.

Я сам над собой насмеялся...

Я сам над собой насмеялсяИ сам я себя обманул,Когда мог подумать, что в миреЕсть что-нибудь кроме тебя.

Лишь белая в белой одежде,Как в пеплуме древних богинь,Ты держишь хрустальную сферуВ прозрачных и тонких перстах.

А все океаны, все горы,Архангелы, люди, цветы —Они в. хрустале отразилисьПрозрачных девических глаз.

Как странно подумать, что в миреЕсть что-нибудь кроме тебя,Что сам я не только ночнаяБессонная песнь о тебе.

Но свет у тебя за плечами,Такой ослепительный свет,Там длинные пламени реют,Как два золотые крыла.

СТИХОТВОРЕНИЯ НЕИЗВЕСТНЫХ ЛЕТ

Акростих

Аддис – Абеба, город розНа берегу ручьев прозрачных,Небесный див тебя принес,Алмазной, средь ущелий мрачных.

Армидин сад. Там пилигримХранит обет любви неясной(Мы все склоняемся пред ним),Арозы душны, розы красны.

Там смотрит в душу чей-то взор,Отравы полный и обманов,Всадах высоких сикомор,Аллеях сумрачных платанов.

Акростих

Ангел лег у края небосклонаНаклонившись, удивлялся безднам:Новый мир был синим и беззвездным,Ад молчал, не слышалось ни стона.

Алой крови робкое биение,Хрупких рук испуг и содроганье.Миру лав досталось в обладаньеАнгела святое отраженье.

Тесно в мире, пусть живет, мечтаяОлюбви, о свете и о тени,Вужасе предвечном открываяАзбуку своих же откровений.

К ***

Если встретишь меня, не узнаешь.Назовут, едва ли припомнишь.Только раз говорил я с тобою,Только раз целовал твои руки.

Но клянусь, – ты будешь моею,Даже если ты любишь другого,Даже если долгие годыНе удастся тебя мне встретить.

Я клянусь тебе белым храмом,Что мы вместе видели на рассвете,В этом храме венчал нас незримоСерафим с пылающим взором.

Я клянусь тебе теми снами,Что я вижу теперь каждой ночью,И моей великой тоскоюО тебе в великой пустыне, —

В той пустыне, где горы вставали,Как твои молодые груди,И закаты в небе пылали,Как твои кровавые губы.

О. Н. Арбениной

Я молчу – во взорах видно горе,Говорю – слова мои так злы!Ах! когда ж я вновь увижу море,Синие и пенные валы,

Белый парус, белых, белых чаекИли ночью длинный лунный мост,Позабыв о прошлом и не чаяНичего в грядущем кроме звезд?!

Видно, я суровому НереюМог когда-то очень угодить,Что теперь – его, и не умеюНи полей, ни леса полюбить.

Боже, будь я самым сильным князем,Но живи от моря вдалеке,Я б наверно, повалившись наземь,Грыз ее и бил в слепой тоске.

Когда я был влюблен...

Когда я был влюблен (а я влюбленВсегда – в поэму, женщину иль запах),Мне захотелось воплотить свой сонПричудливей, чем Рим при грешных папах.

Я нанял комнату с одним окном,Приют швеи, иссохшей над машинкой,Где верно жил облезлый старый гном,Питавшийся оброненной сардинкой.

Я стол к стене придвинул, на комодРядком поставил альманахи «Знанье»,Открытки, так, чтоб даже готтентотВ священное пришел негодованье.

Она вошла свободно и легко,Потом остановилась изумленно,От ломовых в окне тряслось стекло,Будильник звякал злобно, однотонно.

И я сказал: «Царица, вы одниУмели воплотить всю роскошь мира;Как розовые птицы, ваши дни,Влюбленность ваша – музыка клавира.

– Ах, бог любви, загадочный поэт,Вас наградил совсем особой меркой,И нет таких, как вы…» Она в ответЗадумчиво кивала мне эгреткой.

Я продолжал (и тупо за стенойГудел напев надтреснутой шарманки):– «Мне хочется увидеть вас иной,С лицом забытой Богом гувернантки.

«И чтоб вы мне шептали: „Я твоя“ —Или еще: „Приди в мои объятья“ —О, сладкий холод грубого белья,И слезы, и поношенное платье».

«А уходя, возьмите денег: матьУ вас больна, иль вам нужны наряды…Как скучно все, мне хочется игратьИ вами, и собою, без пощады…»

Она, прищурясь, поднялась в ответ,В глазах светились злоба и страданье:– «Да, это очень тонко, вы поэт,Но я к вам на минуту, до свиданья».

Прелестницы, теперь я научен,Попробуйте прийти, и вы найдетеДухи, цветы, старинный медальон,Обри Бердслея в строгом переплете.

Загробное мщение