Николай Гумилёв - Сборник стихов (электронное собрание сочинений) Страница 53

Когда я был влюблен...

Когда я был влюблен (а я влюбленВсегда – в поэму, женщину иль запах),Мне захотелось воплотить свой сонПричудливей, чем Рим при грешных папах.

Я нанял комнату с одним окном,Приют швеи, иссохшей над машинкой,Где верно жил облезлый старый гном,Питавшийся оброненной сардинкой.

Я стол к стене придвинул, на комодРядком поставил альманахи «Знанье»,Открытки, так, чтоб даже готтентотВ священное пришел негодованье.

Она вошла свободно и легко,Потом остановилась изумленно,От ломовых в окне тряслось стекло,Будильник звякал злобно, однотонно.

И я сказал: «Царица, вы одниУмели воплотить всю роскошь мира;Как розовые птицы, ваши дни,Влюбленность ваша – музыка клавира.

– Ах, бог любви, загадочный поэт,Вас наградил совсем особой меркой,И нет таких, как вы…» Она в ответЗадумчиво кивала мне эгреткой.

Я продолжал (и тупо за стенойГудел напев надтреснутой шарманки):– «Мне хочется увидеть вас иной,С лицом забытой Богом гувернантки.

«И чтоб вы мне шептали: „Я твоя“ —Или еще: „Приди в мои объятья“ —О, сладкий холод грубого белья,И слезы, и поношенное платье».

«А уходя, возьмите денег: матьУ вас больна, иль вам нужны наряды…Как скучно все, мне хочется игратьИ вами, и собою, без пощады…»

Она, прищурясь, поднялась в ответ,В глазах светились злоба и страданье:– «Да, это очень тонко, вы поэт,Но я к вам на минуту, до свиданья».

Прелестницы, теперь я научен,Попробуйте прийти, и вы найдетеДухи, цветы, старинный медальон,Обри Бердслея в строгом переплете.

Загробное мщение

Баллада

Как-то трое изловилиНа дороге одногоИ жестоко колотили,Беззащитного, его.

С переломанною грудьюИ с разбитой головойОн сказал им: «Люди, люди,Что вы сделали со мной?

«Не страшны ни Бог, ни черти,Но клянусь в мой смертный час,Притаясь за дверью смерти,Сторожить я буду вас.

Что я сделаю – о, Боже! —С тем, кто в эту дверь вошел!..»И закинулся прохожий,Захрипел и отошел.

Через год один разбойникУмер, и дивился поп,Почему это покойникВсе никак не входит в гроб.

Весь изогнут, весь скорючен,На лице тоска и страх,Оловянный взор измучен,Капли пота на висках.

Два других бледнее сталиСтиранного полотна,Видно, много есть печалиВ царстве неземного сна.

Протекло четыре года,Умер наконец второй,Ах, не видела природаДикой мерзости такой!

Мертвый дико выл и хрипло,Ползал по полу, дрожа,На лицо его налиплаМутной сукровицы ржа.

Уж и кости обнажались,Смрад стоял – не подступить,Всё он выл, и не решалисьГроб его заколотить.

Третий, чувствуя тревогуНестерпимую, дрожитИ идет молиться БогуВ отдаленный тихий скит.

Он года хранит молчаньеИ не ест по сорок дней,Исполняя обещанье,Спит на ложе из камней.

Так он умер, нетревожим;Но никто не смел сказать,Что пред этим чистым ложемДовелось ему видать.

Все бледнели и крестились,Повторяли: «Горе нам!»И в испуге расходилисьПо трущобам и горам.

И вокруг скита пустогоТерн поднялся и волчцы…Не творите дела злого, —Мстят жестоко мертвецы.

Пролетела стрела...

Пролетела стрелаГолубого Эрота,И любовь умерла,И настала дремота.

В сердце легкая дрожьЗолотого похмелья,Золотого, как рожь,Как ее ожерелье.

Снова лес и поляМне открылись как в детстве,И запутался яВ этом милом наследстве.

Легкий шорох шагов,И на белой тропинкеГрузных майских жуковИзумрудные спинки.

Но в душе у меняЗатаилась тревога.Вот прольется, звеня,Зов весеннего рога.

Зорко смотрит Эрот,Он не бросил колчана…И пылающий ротБагровеет как рана.

Я не знаю этой жизни – ах, она сложней...

Я не знаю этой жизни – ах, она сложнейУтром синих, на закате голубых теней.

Естество

Я не печалюсь, что с природыПокров, ее скрывавший, снят,Что древний лес, седые водыНе кроют фавнов и наяд.

Не человеческою речьюГудят пустынные ветра,И не усталость человечьюНам возвещают вечера.

Нет, в этих медленных, инертныхПреображеньях естества —Залог бессмертия для смертных,Первоначальные слова.

Поэт, лишь ты единый в силеПостичь ужасный тот зык,Которым сфинксы говорилиВ кругу драконовых владык.

Стань ныне вещью, богом бывшиИ слово вещи возгласи,Чтоб шар земной, тебя родивший,Вдруг дрогнул на своей оси.

СТИХОТВОРЕНИЯ РАЗНЫХ ЛЕТ

Воспоминание

Когда в полночной тишинеМелькнет крылом и крикнет филин,Ты вдруг прислонишься к стене,Волненьем сумрачным осилен.

О чем напомнит этот звук,Загадка вещая для слуха?Какую смену древних мук,Какое жало в недрах духа?

Былое память воскресит,И снова с плачем похоронитВосторг, который был открытИ не был узнан, не был понят.

Тот сон, что в жизни ты искал,Внезапно сделается ложным,И мертвый черепа оскалТебе шепнет о невозможном.

Ты прислоняешься к стене,А в сердце ужас и тревога,Так страшно слышать в тишинеШаги неведомого бога,

Но миг! И, чуя близкий плен,С душой, отдавшейся дремоте,Ты промелькнешь средь белых пенВ береговом водовороте.

Колокол

Медный колокол на башнеТяжким гулом загудел,Чтоб огонь горел бесстрашней,Чтобы бешеные людиПраздник правили на грудеИзуродованных тел.

Звук помчался в дымном поле,Повторяя слово «смерть».И от ужаса и болиВ норы прятались лисицы,А испуганные птицыЛётом взрезывали твердь.

Дальше звал он точно пеньеК созидающей борьбе,Люди мирного селенья,Люди плуга брали молот,Презирая зной и холод,Храмы строили себе.

А потом он умер, сонный,И мечтали пастушки:– Это, верно, бог влюбленный,Приближаясь к светлой цели,Нежным рокотом свирелиОпечалил тростники.

На льдах тоскующего полюса...

На льдах тоскующего полюса,Где небосклон туманом стерт,Я без движенья и без голоса,Окровавленный, распростерт.

Глаза нагнувшегося демона,Его лукавые уста…И манит смерть, всегда, везде онаТак непостижна и проста.

Из двух соблазнов, что я выберу,Что слаще, сон, иль горечь слез?Нет, буду ждать, чтоб мне, как рыбарюЯвился в облаке Христос.

Он превращает в звезды горести,В напиток солнца жгучий яд,И созидает в мертвом хворостеНикейских лилий белый сад.

Мое прекрасное убежище...