Александр Введенский - Том 1. Произведения 1926-1937 Страница 53

— …А в прологе главное Бог. — Еще раз напомним определенные самим Введенским три главные темы творчества: время, смерть и Бог. В третьей, последней части произведения упоминаются двери рая и обедня. Любопытно отметить, что в средневековой мистерии функцию Пролога исполняла проповедь или молитва.

— Спрятав в карманы грибы, — Отметим чрезвычайно обширную семантику фольклорно-мифологического мотива грибов, насыщенную, в частности, космическими импликациями. Наделение сыновей грибами (а также сравнение их с зонтами) представляется поразительным проникновением в реконструированную лишь недавно в работах В. П. Топорова мифологическую образность грибов в связи с основным мифом о Громовержце, наказывающем своих сыновей.

— …сверкая бровями… — Местонимическое указание на Потец, выступающий на лбу умершего (см. ниже); Ср. в третьей части: Бровей не видишь ты отец, / Кровей каких пустых потец.

Несутся лошади как волны… Лихие кони… Исчезнув скачут, — Мотив «коня и всадника», заданный в первой же фразе произведения, является одним из ключевых его мотивов. В свете эсхатологического значения этого мотива (см. примеч. к №№ 5 и 22), эксплицированного в стихах Иноходец / С того света / Дожидается рассвета, весьма любопытно, что в посмертной жизни отец становится всадником: Отец сидел на бронзовом коне…

— Что сообщишь ты мне мгновенье, / Тебя ль пойму я? — В контексте поэтических, равно как и теоретических высказываний Введенского о времени, см. «Серую тетрадь» (№ 34) и другие отклики, указанные в примеч. к. № 23.

— Потец… отец… свинец… венец… и т. п. — Один из наиболее ярких примеров организации Введенским бессмысленных поэтических рядов в плане выражения (ср. примеч. к №№ 13, 14), в данном случае поддержанных рифмой. Ниже происходит остранение и этого приема, когда надетый на няньке чепец напоминает сыновьям их вечный вопрос о том, / Что такое есть Потец. — Чрезвычайно интересно, однако, что семантизация рифмы на — ец в направлении значений, связанных со смертью (в первую очередь, через слово конец, но также и из контекстуального окружения соответствующих рифмующихся слов), исподволь проводилась, как мы уже не раз отмечали, в предшествующих произведениях Введенского, — отсылаем к примерам: №№ 5, 7, 8, 15, 16 и 17 (см. также примеч.).

Куклы, все туша колпак, / Я челнок, челнок, челпак, — Одна из функций этого семантически неправильного предположения, вторая половина которого строится по аналогии о соседними рядами, матрицированными словом Потец, может заключаться в дискредитации самой возможности дефиниции этого слова с его «запредельным» значением.

— Потец это холодный пот, выступающий на лбу умершего… — Некоторое дополнительное остранение этого неологизма, значение которого Введенский обыгрывает с необычайной тонкостью лингвистического чувства, возникает за счет эпитета холодный, противоречащего глубинной этимологической мотивировке слова, связанного с понятиями теплого, горячего (праслав. *poktos, ср. пеку).

— Отец летает над письменным столом. Но не думайте, он не дух — Ср. наши замечания о «двухступенчатой эсхатологической ситуации» у Введенского (см. примеч. к №№ 14 и 19, с. 132).

— Цветок убежденный блаженства… — Соположения эсхатологических мотивов с мотивом цветка (ср. выше: Последние мысли, казалось, / додумывал этот цветок) уже намечено в Священном полете цветов, — прологе к поэме Кругом возможно бог (№ 19); мотиву полета цветов здесь обращенно соответствует мотив проплывающих над розой княгинь и звезд. Наступление мира как зари в последующих стихах (при сравнении с погасшим пламенем) вводит, в прямой и обратной проекции, эсхатологический же мотив огня (см. с. 192).

…закуривает свечу, держа ее в зубах как флейту. — Интересна трансформация мотива свечи; отметим появление этого мотива после смерти отца (см. выше). Ниже Подушка, она же отец сама уподобляется свече (…то взвивалась свечкаю в поднебесье, то как Днепр бежала по комнате).

И казалось, что разным чувствам есть еще место на земле. — Ср. №№ 5, 20 и примеч. в свете ранней ориентации Введенского и поэтов его круга на антиэмоциональное искусство, выразившееся, в частности, в формуле прибежал конец для чувства / начинается искусство в Ответе Богов (№ 5), этот отрывок примечателен именно соположением мотивов музыки (пения), выше эксплицированных как искусство (Искусство дало бы мне новые силы…), и чувства.

— …то как Днепр бежала по комнате. — Мотив бегущего Днепра в связи с темой смерти встречается в № 2 (с. 56, см. примеч.). См. также по поводу соположения мотивов реки и смерти №№ 7, 23, 27 и примеч. к ним.

— Отец сидел на бронзовом коне… — См. выше, примеч. к с. 190. а также примеч. к № 31.

— Никто не произносил ни слова. Все разговаривали мыслями. — Внесловесная и внезнаковая коммуникация в посмертном существовании?

…пощипывая свои усы мыслями… поглаживая мыслями волосы… — Ср. в связи с гипостазированием мысли у Введенского, примеч. к № 10.

— Бровей не видишь ты отец… — См. выше, примеч. к с. 189.

— Тогда отец вынул из карманов дуло одного оружия… — Ср. тот же мотив в Некотором количестве разговоров (№ 29.6 — С той же рифмой) и «Где, Когда» (№ 32).

— После обедни… двери рая… — См. выше, с. 189.

…чепец… Потец… — См. выше, примеч. к с. 190.

…отца… превратившегося в детскую косточку. — См. примеч. к № 24.

— Эй кузнец куй! куй! / Мы в кузнице уснем. / Мы все узники, — Укажем на выразительный пример поэтики Введенского, заключающийся в организации в плане выражения семантически «рискованных» сочетаний путем паронимических повторов фрагментов текста, т. е. на уровне фонем и слогов. См. выше, примеч. к с. 190.

— Ведь это мы уже знали заранее. — Ср. выше, наши вводные замечания. Я. С. Друскин находит здесь, как и во многих других произведениях Введенского фигуру окаймления: «Последняя фраза — замыкание всей вещи и возвращение к началу, одновременно — иероглиф; сыновья спрашивают и после получения ответа узнают то, что уже знали до вопроса.»

29. Некоторое количество разговоров*

Впервые опубликовано нами: [42]. Разговор первый публиковался немного раньше: [41].

— Темник — книга толкования снов. По воспоминаниям близких поэта, существовало две редакции этого произведения, между которыми был написан Потец. Таким образом, эти редакции относят к периоду между 1936 и 1938 гг. (годом написания Ёлки у Ивановых). От первой редакции до нас дошел лишь фрагмент третьего Разговора о воспоминании событий, приведенный в разделе «Другие редакции и варианты.»

Произведение, как уже указывалось ранее, подробно анализируется в исследовании Я. С. Друскина «Звезда бессмыслицы» [114], две основные главы которого посвящены Разговорам шестому и десятому.

Интересно название произведения, в котором слова некоторое количество могут быть осмыслены в свете отношения Введенского к мерам, числам и т. п. (см. примеч. к № 3); роль неопределенно-местоименного слова некоторое может быть поставлена в связь с функцией многочисленных у Введенского разного рода служебных элементов, особенно местоименных и адвербальных детерминативов, создающих, с одной стороны, ощущение неопределенности, с другой — видимость несуществующих связей (ср. в первом Разговоре повторяющиеся слона никаких (изменений), именно такой, такой именно (ср. примеч. к с. 199), немного, недолго п т. п.). Не менее интересен подзаголовок, связывающий универсум Разговоров с категорией сна и снов и, в обратной проекции, — бодрствования (ср. Побегать в комнате со снами — с. 203).

Диалогическая структура Разговоров, при широких аналогиях с архаическими моделями создания и их отражением в литературной традиции (известные построения О. М. Френденберг и М. М. Бахтина; ср. также примеч. к № 2 (с. 55), более посредственно восходит, может быть, к традиции сократического диалога (наиболее известного по диалогам Платона) с его ориентацией на выяснение истины. Наиболее полно эта связь обнаруживается в третьем Разговоре о воспоминании событий (cp.: …ты тоже охватил себя чувствами… любви к истине… Истина, как нумерация, прогуливалась вместе с вами. Что же было верного?), посвященном установлению истины о некотором событии — путем припоминания, однако, не самого события, а лишь спора о нем (см. ниже). Возможна также и связь с «Разговорами» Л. С. Липавского (см. Приложение VII, 39 и примеч. к № 38).