Александр Введенский - Том 1. Произведения 1926-1937 Страница 54

Диалогическая структура Разговоров, при широких аналогиях с архаическими моделями создания и их отражением в литературной традиции (известные построения О. М. Френденберг и М. М. Бахтина; ср. также примеч. к № 2 (с. 55), более посредственно восходит, может быть, к традиции сократического диалога (наиболее известного по диалогам Платона) с его ориентацией на выяснение истины. Наиболее полно эта связь обнаруживается в третьем Разговоре о воспоминании событий (cp.: …ты тоже охватил себя чувствами… любви к истине… Истина, как нумерация, прогуливалась вместе с вами. Что же было верного?), посвященном установлению истины о некотором событии — путем припоминания, однако, не самого события, а лишь спора о нем (см. ниже). Возможна также и связь с «Разговорами» Л. С. Липавского (см. Приложение VII, 39 и примеч. к № 38).

29.1. Разговор о сумасшедшем доме*

— Первый. Я знаю сумасшедший дом… и т. д. — «Сумасшествие — как бы недостаток или отсутствие ума. Но здесь есть и более глубокая текстовая семантика. Сравним первые три реплики действующих лиц… Особенно характерно отношение предложений Как он выглядит — выглядит ли он? Отрицание предложения предполагает несогласие с содержанием предложения. Здесь же отрицается не содержание предложения, а вообще предложение, то есть высказывание предложения. В этих трех парах предложений происходит как бы аннигиляция двух предложений. Что остается? Ничего. Но это не просто „ничего“, а молчание: семиотическое молчание» (Я. С. Друскин [114]).

— Уважай бедность языка. — Чрезвычайно интересное высказывание Введенского о языке, допускающее, в силу своей лаконичности и «темноты», множество толкований. Возможно, один из смыслов его заключается в том, что самая ограниченность языковых средств, их детерминизм, являющийся объектом интенсивной поэтической критики Введенского, в частности, в Разговорах, служат средствами поэтического выражения.

— Пишите чисто. Пишите скучно. Пишите тучно. Пишите звучно, — Одни из характерных «серий» Введенского, — ср. примеч. к № 13.

— Он радостно ждет нас. / Мы радостно ждем нас. / …у нас… / …у нас — В связи с нагнетанием здесь и далее местоимений, метрически подчеркнутых, при обычной их эвклитичности, ударной позицией, а во второй строке грамматически неправильных, ср. выше и примеч. к № 8.

29.2. Разговор об отсутствии поэзии*

Название и сюжет Разговора могут быть сопоставлены с названием позднейшего эссе Г. Адамовича «Невозможность поэзии», шире — с одним из мотивов искусства XX в., сюжеты многих произведений которого составляет именно невозможность создать произведение (например, фильм «8 1/2» Феллини о «невозможности» снять фильм).

«…Оба (первый и второй Разговоры. — М. М.) — Разговоры о неразговоре, но в первом неразговоре — мудрое молчание или коммуникация в молчании, во втором — немудрое отсутствие музыки, стихов, звуков, противополагаемое музыке природы; отчасти тема та же, что и в Элегии № 31: противоположение дисгармонии в человеке — гармонии в природе» (Я. С. Друскин. [114]).

— Появился диван… Диван исчез… — и т. д. — См. примеч. к №№ 17 и 24.

— Тишина. Ночная мгла / На холмы уже легла. — Очевидно, пушкинская реминисценция («На холмах Грузии лежит ночная мгла»).

— Музыка в земле играет, / Червяки стихи поют… и т. д. — См, примеч. к №№ 10 и 26, а по поводу преимущественной связи для Введенского поэзии и искусства со звуковым выражением и музыкой — №№ 19 (с. 145), 24, 25, 28 и примеч.; ср. также № 29.5 и примеч. Следует ли делать из этого вывод о «хтоничности» в понимании Введенского искусства вообще? Ср. также мотив червяка, заводящего с землей разговоры, в № 26: «…шепот, звуки, песня, музыка часто встречаются в вещах Введенского; в пяти из десяти Разговоров они повторяются иногда по нескольку раз: в Разговоре об отсутствии поэзии поэт назван Певцом, и он не читает, а поет стихи, и речь идет там не только о стихах, но и о звуках и музыке. В первых семи строфах рассказывается об отсутствии поэтов, певцов и музыкантов среди людей, последняя строфа противополагается первым семи. В Кругом возможно Бог одно из действующих лиц произносит целый монолог, посвященный музыке. Не случайно у Введенского часто упоминаются звуки, музыка, песни. „Слух — наиболее интимное чувство“ (Э. Л. Радлов). Для коммуникации слух важнее зрения, а для Введенского коммуникация, причем наиболее глубокая коммуникация — соборность — может быть самое главное. Цель звезды бессмыслицы — реализация соборности. Полное осуществление этой цели — в будущем. Поэтому он и сказал мне раз: в поэзии я — предтеча, как Иоанн Креститель в религии» (Я. С. Друскин [114]).

— Реки рифмы повторяют / Звери звуки песен пьют. — Ср. примеч. к № 28.

29.3. Разговор о воспоминании событий*

Как уже сказано, сохранился фрагмент первоначальной редакции этого Разговора; рукопись местами испорчена.

«Тема Разговора — спор между Первым и Вторым, был ли вчера Первый у Второго или не был. Спор не приводит ни к какому определенному результату, но возникший по совершенно незначительному поводу, он выходит далеко за пределы темы спора; это относится преимущественно к доводам, которые спорящие приводит, доказывая свой тезис: многозначительность, глубина и ценность доводов резко контрастирует с незначительностью доказываемого тезиса…» (Я. С. Друскин [114]).

— Припомним начало нашего спора… и т. д. — Чрезвычайно интересно, что диалог участников Разговора посвящен не столько воспоминанию самих событий, как это сказано в его названии, сколько воспоминанию разговора об этих событиях, т. е. «метавоспоминанию» (см. вступительные замечания ко всему произведению). Таким образом, категории памяти и воспоминания в их ключевом для Введенского гносеологическом аспекте (в тексте Разговора эксплицированы категории верности, истины; ср. философскую универсалию, в частности, в античном философии, — понимание познания как припоминания истины) переводятся Введенским в план коммуникаций. — Диалогом этот Разговор можно, однако, назвать лишь условно — он делится скорее на три монолога (Первого, Второго, Третьего участников), перебиваемые авторскими ремарками и посвященные, как сказано, воспоминаниям об имевшем место ранее диалоге, в свою очередь посвящением уже воспоминанию событий.

— …Нас же было здесь двое, вчера в одно время, на этих двух близких тоннах, на точке А и на точке Б… и далее. — Апелляции к пространственно-временным координатам, как внешним по отношению к личности, Второй противопоставляет критерий абсолютной субъективности: Ты был тобою, а я был собою… О гнилых этих точках А и Б я даже говорить не хочу. Далее, когда Первый перестает уже настаивать ни объективной реальности их якобы имевшей место встречи, перенося ее в область представлений (однако ссылаясь при этом все же на неизменных свидетелей этого «факта» их встречи — картины и статуи и… музыку!), то и это Второго не убеждает, поскольку он вообще забывает о существовании Первого (я на время забыл что ты есть, и все молчат мои свидетели), т. е. реальность для него не установима никакими внешними, внеположными личности свидетельствами. Заметим, что в какой-то мере подобная проблематика была намечена в сравнительно раннем произведении Введенского, Факт, Теория и Бог (№ 14), где она, может быть, яснее выражена в названии, нежели в тексте, а также в № 19, где Фомин сначала спорит с Носовым, что никто не играл, потом вообще отрицает присутствие Носова. Ср. также примеч. к №№ 19 (с. 150) и 23.

— …по тому шкапу ходил, посвистывая, конюх… и т. д. — Одно из описаний, которое может читаться как транспозиция языка некоторые течении современной ему живописи с характерным для них перенесением в интерьер элементов пейзажа.

— Но всё было не так. — Текстуальное повторение формулы. из № 26. Ср. реплики именно такой, такой ли он именно в первом Разговоре.

— …но я на время забыл что ты есть… — Выправляем несомненную опечатку машинописи: …по не на время забыл…

— Истина, как нумерация, прогуливалась вместе с вами. — Ср. выше, и вступительные замечания ко всему произведению. — «Некоторую аналогию (не только аналогию) истины, прогуливающейся вместе с участниками диалога, можно найти у Кьеркегора: „Истина — абсолютная субъективность“. Но субъективность истины и у Кьеркегора, и у Введенского не субъективизм и не психологизм, но их отрицание И одновременно отрицание их контрарной противоположности — объективизма; абсолютная субъективность — вне и противоположения субъективизма — объективизма, и вне субъект-объектного отношения» (Я. С. Друскин [114]).