Владимир Алексеев - Океан. Выпуск второй Страница 59

Имея двухлетний практический опыт, Паулсен, вероятно, тоже верил в удачу, но больше, очевидно, надеялся на бога. Поднявшись в первый день экзаменов на гарпунерскую площадку, он опустился на колени и долго беззвучно шептал молитвы. Прошло пятнадцать минут, полчаса… Паулсен продолжал молиться. Нетерпеливой перебранки за своей спиной он словно не слышал.

На палубе все с удивлением поглядывали на Микала. Почему он молчит?

Внешне бесстрастным оставался только Мариус. Проявлять какие-то эмоции в его положении было бы глупостью.

Растерянный, Микал стоял у пушки, не зная, что сказать. Он понял: выторговав у них с Мариусом позволение стрелять первым, лысый святоша теперь будет тянуть время, чтобы весь этот прекрасный день достался ему одному. Свои пять тренировочных и десять зачетных гарпунов при таком скоплении китов он успеет выстрелить сегодня, а выстрелы Микала придется перенести на завтра. Но завтра может начаться шторм или не будет китов. Тогда экзамен отодвинется еще на день, потом, возможно, и на целый год. Экзамены мешали промыслу, и больше трех дней на них не давали.

— Послушайте, Вильям, — с трудом подавляя гнев, Микал тронул Паулсена за плечо, — если вашему богу именно сейчас нужно столько молитв, я возвращаю себе право жребия.

Паулсен не шелохнулся. Его трагически опущенный сухой рот по-прежнему что-то шептал. Потом губы наконец плотно сомкнулись. Он неторопливо поднялся, осенил Микала крестом, сказал тихо:

— Да простит вас господь бог, Мартинсен, — и стал у пушки.

Снова растерявшись, Микал отступил. Этот длинный, тщедушный демон его словно гипнотизировал.

На третьем зачетном гарпуне Паулсен промахнулся. Неточность выстрела он почувствовал сразу, когда гарпун еще свистел в воздухе. Микал заметил, как вздрогнули его тонкие, до синевы белые руки. Ничем другим своего волнения он не выдал. Провожая взглядом уходящего от корабля блювала, сказал, ни к кому не обращаясь:

— Господь учит «не убий», а мы убиваем. По грехам и воздаяние.

— Вы просто плохо прицелились, — буркнул за его спиной Микал.

В нем не шевельнулось ничего, что можно было бы назвать радостью. Скорее, даже стало жаль Паулсена. Или то было разочарование. Зная подготовку Вильяма, Микал рассчитывал на более сильного противника.

Его поразила неожиданная уступчивость Паулсена. За ним оставалось еще семь выстрелов и почти столько же часов светлого времени. Отказаться от них — значило упустить редкую возможность испытать себя до конца и дать лучший шанс сопернику. Так понимал Микал. Когда Паулсен предложил ему занять место у пушки, он решил, что от неудачи бедняга слегка рехнулся. Воспользоваться в этот момент его слабостью было бы свинством. Какой он ни есть святоша, а все же человек.

Микал достал из кармана флягу с ромом, неловко протянул Паулсену:

— Глотните, Вильям. Я знаю, сейчас вам нужно.

Кажется, впервые за весь рейс постная физиономия Паулсена на минуту смягчилась.

— Со мной все в порядке, — отстранив флягу, сказал он необычным для него тоном благодарности. И добавил уже сухо: — Я полагаю, вы напрасно теряете время, Мартинсен.

Уязвленный в своем искреннем побуждении, Микал про себя чертыхнулся. Идиот, нашел перед кем слюни пускать! Сказал сердито:

— Хорошо, заряжайте пушку.

Фонтаны китов радужными султанами все еще вспыхивали по всему горизонту. Там, где их было особенно много, в прозрачном солнечном воздухе четко вырисовывались черные утюги китобойцев. Со всех сторон доносились приглушенные расстоянием звуки пушечных выстрелов.

Микал невольно улыбнулся. Скоро прогремит и его выстрел, может быть всего через несколько минут. Первый выстрел Микала Мартинсена.

Потом на него как будто нашло затмение. Забыв о Паулсене, обо всех, кто стоял на палубе, ничего не видя и ничего не слыша, он смотрел на тупорылую серую пушку, не в силах оторвать от нее глаз. В голове у него закружилась сумятица мыслей, наполнивших душу тревогой и странной тоской. Словно ему предстояло с чем-то навсегда расстаться, уйти от чего-то, с чем давно сжился.

Сотни раз заряжал он эту пушку, знал каждый ее винтик, чистил ее, смазывал, снимал и надевал на нее выбеленный морем старый брезентовый чехол, но никогда не касался ее рукоятки. До блеска отполированная жесткими ладонями брата, для него она была запретным плодом, тронуть который он не смел и боялся. Мартинсены не верили в бога. Микалу было смешно думать, что, выдержав испытания, он должен будет поклясться на Библии никому и никогда не выдавать своих гарпунерских секретов. Эти клятвы, с рукой на засаленной толстой книге, ему всегда казались глупыми. Но, как добрый моряк-промысловик, он свято чтил капризную богиню всех удач Фортуну. Кто знает, как она к нему обернется. Кто не умеет терпеть, не получит и благословения Фортуны. Правда это или нет, а растравлять себя раньше срока было не в характере Микала.

И вот теперь час настал. Обитая тепловатым во всякую погоду черным текстолитом, для удобства чуть изогнутая рукоятка гарпунной пушки — в его руках. В ней все — судьба.

Он понимал, что надо быть спокойным, но никак не мог унять противную дрожь в икрах. Они мелко вибрировали, будто через них пропускали электрический ток.

«Дрожу, как трус», — подумал он, раздражаясь.

Внезапно с мачты до него долетел голос марсового:

— Слева сорок пять… Э, постойте, там, кажется, кашалот.

Но Микал взмахом руки уже дал знак рулевому повернуть влево. На минуту он заколебался, может быть, не стоит связываться с кашалотом, потом решил: «Какая разница, блювал или кашалот, мне нужен кит».

Простуженный голос марсового и эта простая здравая мысль придали ему уверенности. Что может случиться? Разве он не сумеет прицелиться? Кашалот — резвая тварь, но взять его все же легче. Ленивый блювал для одного гарпуна слишком живуч. Махина в сто восемьдесят тонн.

Корабль круто пошел на левый галс. Сердце Микала защемило. Он чувствовал, как его охватывает незнакомое, хмельное торжество. Он еще не был гарпунером и никто бы определенно не сказал, будет ли он им вообще, но сегодня он у пушки, и на этой посудине все, абсолютно все подчинены его воле, даже Мариус. Пусть ненадолго, только на короткие часы охоты, но полностью, безраздельно. Надо быть норвежцем и китобоем, чтобы понять все то могущество, какое дает моряку гарпунная пушка. Деньги, власть над людьми, непререкаемая сила каждого твоего слова. Гарпунер! Этого трудно добиться, но за ним, по ту сторону победы, — Олимп. И, черт возьми, вилла, отличная вилла. Нет в Норвегии гарпунера, не имеющего отличной виллы. Тогда жирный баклан Карлсен не скажет, что его Грети Микалу не ровня. Поищи другого такого Микала!

Китобоец пробежал два-три кабельтова, когда голос марсового снова вернул Микала к действительности.

— Смотрите, смотрите! — кричал матрос — Он дерется, там целая свалка, с кальмаром дерется!

Теперь кашалота видел и Микал. До него оставалось не больше четверти мили.

Громадная черная туша, извиваясь всем своим лоснящимся телом, металась в воде как сумасшедшая. Казалось, не кит напал на кальмара, а кальмар сводил счеты с извечным своим врагом. Многометровые щупальца спрута, обхватив похожую на обрубок колоды голову спермуэла, раздирали ему пасть. Длинная нижняя челюсть свирепого морского хищника была свернута в дугу и изорвана в клочья. Без этой единственной своей зубастой челюсти заглотнуть кальмара кашалот не мог и не мог от него избавиться. Мощные щупальца спрута всосались в его голову намертво. Кит бился изо всех сил. Но уже явно проигрывал.

— Проклятье! — ругнулся Микал, жестом давая кораблю нужное направление.

Подойти к кашалоту сейчас можно было на любую дистанцию: он не замечал корабля, а если и заметил, то из-за кальмара уйти от него был не в состоянии. Но он так мотался из стороны в сторону, что поймать его на прицел было почти невозможно. А искать другого кита, отказавшись от этого, Микалу не позволяла гордость. Марсовый предупреждал его, что впереди кашалот.

Затылком Микал чувствовал на себе ожидающие взгляды. Кроме Паулсена, все, кто был на палубе, конечно, желали ему удачи. И Микал не будет Микалом, если заставит ребят разочароваться.

Он не испытывал никакого азарта. Только помнил, что должен попасть в спермуэла во что бы то ни стало. И обязательно под левый плавник, немного ниже, на три дюйма. Ровно на три дюйма. Так учил Мариус.

Пальцы правой руки нажали гашетку, повинуясь скорей инстинкту, чем рассудку. Но момент был выбран точно. Единственно возможный. В те полторы-две секунды, пока гарпун, увлекая за собой линь, летел к цели, Микал успел понять — не промазал.

Говорят, первый удачный выстрел запоминается гарпунером на всю жизнь. И звучит потом в памяти, как любимая мелодия. Ее не спутаешь ни с какой другой. У каждого выстрела свой голос, своя неповторимая мелодия, различить которую способно только чуткое ухо гарпунера, хотя профессия неизбежно делает его глуховатым. Он не слышит музыки, но как никто на свете чувствует мелодию выстрела. Мягкий, очень мягкий щелчок гашетки, иногда томительно медленный, полный сдержанного выжидания, иногда скорый, решительный, но все же мягкий, вкрадчиво-осторожный, затем резкий, оглушающий хлопок — сработал снаряд. Мгновенный, слепящий всплеск огня и дыма, гулкий свист разрывающего воздух гарпуна… Ушел гарпун, его уже не слышно, только, опаляя колодки амортизаторов, тонко звенит линь. Секунда, другая — и словно где-то далеко в воду камень ухнул: в теле кита взорвалась навинченная на гарпун граната… Дистанция, угол стрельбы, как вошел гарпун в цель — нотные строки гарпунера. На них он пишет свою мелодию.