Владимир Алексеев - Океан. Выпуск второй Страница 60

Он не испытывал никакого азарта. Только помнил, что должен попасть в спермуэла во что бы то ни стало. И обязательно под левый плавник, немного ниже, на три дюйма. Ровно на три дюйма. Так учил Мариус.

Пальцы правой руки нажали гашетку, повинуясь скорей инстинкту, чем рассудку. Но момент был выбран точно. Единственно возможный. В те полторы-две секунды, пока гарпун, увлекая за собой линь, летел к цели, Микал успел понять — не промазал.

Говорят, первый удачный выстрел запоминается гарпунером на всю жизнь. И звучит потом в памяти, как любимая мелодия. Ее не спутаешь ни с какой другой. У каждого выстрела свой голос, своя неповторимая мелодия, различить которую способно только чуткое ухо гарпунера, хотя профессия неизбежно делает его глуховатым. Он не слышит музыки, но как никто на свете чувствует мелодию выстрела. Мягкий, очень мягкий щелчок гашетки, иногда томительно медленный, полный сдержанного выжидания, иногда скорый, решительный, но все же мягкий, вкрадчиво-осторожный, затем резкий, оглушающий хлопок — сработал снаряд. Мгновенный, слепящий всплеск огня и дыма, гулкий свист разрывающего воздух гарпуна… Ушел гарпун, его уже не слышно, только, опаляя колодки амортизаторов, тонко звенит линь. Секунда, другая — и словно где-то далеко в воду камень ухнул: в теле кита взорвалась навинченная на гарпун граната… Дистанция, угол стрельбы, как вошел гарпун в цель — нотные строки гарпунера. На них он пишет свою мелодию.

Микал ничего не запомнил.

Вслед за выстрелом раздался сильный удар в корму корабля. Ют так подбросило вверх, что нос китобойца зарылся в воду всей гарпунной площадкой. Микала накрыло волной. Захлебнувшись, он едва удержался на ногах. Потом, когда корма опустилась, все судно начало трясти, как в ознобе.

Механик Германсен стоял у промысловой лебедки, словно оглушенный. Линь вытравился уже на добрых три кабельтова, а колодки амортизаторов продолжали раскручиваться с бешеной скоростью. Германсен даже не пытался придержать их. Ни Мариус, ни вахтенный штурман, никто ничего не предпринимал. Всех будто парализовало.

— Германсен! — заорал Микал, вдруг осознав, что все ждут его распоряжений. — Германсен, линь!

Опомнившись, механик рванул рычаг лебедки на себя. Деревянные колодки густо задымили. Туго натянутый линь еще немного прополз вперед и скоро провис — раненый кит выдохся.

Микал успокоился и теперь четко отдавал команды механику и на ходовой мостик:

— Выбрать слабину! Самый малый вперед!

Все шло как надо. На малом ходу китобоец трясти перестало, лебедка работала нормально. Глаза Германсена, шальные от природы, смотрели на Микала с преданностью собаки. Для порядка не вредно было бы его поругать, как это обычно делал Мариус, но Микал не смог бы. Обледеневший в своей насквозь промокшей одежде, с обмерзшими растрепанными волосами — шапку с него смыло водой — он радостно поеживался, словно не было ни студеного антарктического холода, ни недавнего страшного удара в корму.

Расстояние между судном и китом медленно сокращалось. Было ясно, что добойного выстрела не понадобится. Хищные кормораны, редкие своей уродливостью грифов и наглостью стервятников, прожорливыми стаями уже носились над кашалотом, как вороньё. Когда Микал бывал в дурном настроении, он сравнивал этих жадных ублюдков с Паулсеном. Но сейчас, приказав святоше перезарядить пушку, от полноты чувств, сам того не ожидая, он добавил к приказу «пожалуйста». Человек отходчивое существо. Счастливый миг — и все вокруг прекрасно.

Микал подошел к бортовому лееру, приготовился вогнать в кашалота полую металлическую пику, чтобы компрессором накачать в него воздух. Иначе, когда линь обрежут, кит утонет.

Неожиданно тот удар, еще более сильный, повторился.

Микала снова накрыло волной. Наполовину висевший за бортом, теперь он вряд ли вышел бы из-под воды живым, если бы, казалось, мертвый кит внезапно не дернулся вперед. Он рывком протащил за собой корабль, и дифферент быстро выровнялся. То была агония спермуэла, но она спасла Микалу жизнь. Он понял это позже, а тогда, отплевываясь соленой морской водой, ругал себя за преждевременное благодушие. Ему казалось, что во всем виновата Фортуна.

Чудовище, дважды таранившее корабль, никто не видел. Но опытным китобоям не надо рассказывать, как оно называется. Это был матерый самец кашалота, ходивший где-то поблизости от убитого собрата. Что-то его разъярило, и он напал на корабль. Нападая на китобойца, кашалоты почему-то метят в корму. Возможно, их раздражает непривычный шум гребного винта.

К счастью, двумя ударами кашалот удовлетворился. Перед его свирепой мощью маленькое судно было беспомощным. С добычей на лине оно не имело никакой маневренности, а теперь и хода. От ударов две лопасти гребного винта срезало начисто, словно они были не из легированной стали, а из хрупкого стекла. Винт стал вращаться неправильно, и вибрацией корабль буквально разламывало. Микалу ничего не оставалось, как отдать команду «стоп машина».

— Тебе следует переодеться, Микал, — сказал Мариус, спустившись с ходового мостика на палубу.

Как всегда, весь его облик был полон спокойной строгости. Но трубка не дымила. Когда Мариус волновался, он забывал о ней.

— Да. Конечно. — Внешнее хладнокровие Мариуса напомнило Микалу старый девиз Мартинсенов: что бы ни случилось, самое лучшее — вовремя взять себя в руки.

С трудом, не желая верить очевидному, Микал начинал сознавать, что промысел для них закончен, год пропал. Теперь до конца сезона «девятка» будет болтаться на швартовых под бортом флагмана. Потом обледенелый остров Южная Георгия, судоремонтный завод в Грютвикене — и снова на восемь месяцев в море. До тех пор о Норвегии и думать забудь.

Пиши письма, Грети. Если ты еще помнишь Микала…

…Десятый выстрел казался недостижимым.

Два года подряд Паулсен срезался на третьем зачетном гарпуне. Затем из десяти возможных ему удалось выбить семь, но в следующем сезоне, уже четвертом, — опять промахнулся на третьем. Словно этот третий гарпун для него был заколдованным. Восстановивший против себя всю команду надменный святоша даже у самых непримиримых начинал вызывать сочувствие. Но больше все болели, конечно, за Микала. Паулсену не везло или у него не было для этого способностей, а Микала как будто преследовал рок.

На второй год после первой неудачи он все десять гарпунов послал в цель. Промаха не было. Но восьмого кита Микалу не зачли.

Они охотились тогда южнее островов Баллени, в забитом айсбергами море Росса. День, как обычно в этих широтах, был пасмурный, с низко нависшими темными тучами. Но погода стояла тихая, и промысловая обстановка была не хуже прошлогодней. Все разводья между грядами айсбергов покрывали громадные бурые и светло-коричневые пятна — поля планктона. Где планктон, там усатые киты. Это их пастбища.

В первой половине дня «девятка» взяла семь финвалов. Потом, после обеда, марсовый, едва поднявшись на мачту, радостно завопил:

— Блювалы! Прямо по носу!

Взбивая пенистые гривы на заштиленной глади моря, стадо голов на тридцать шло плавными, неторопливыми прыжками. Сытые баловни океана тешились.

Изготовив пушку, Микал отдал команду «малый вперед». Развивать полный ход не было нужды. Расстояние до китов не превышало пяти-шести кабельтовых, и Микал решил, что сумеет подойти к ним потихоньку, незаметно.

Он выбрал самого крупного самца с левого фланга. Тот подпустил судно метров на двадцать пять. Промахнуться на такой дистанции Микал не мог. Так он подумал. И в этом была его ошибка.

Нельзя быть слишком уверенным там, где нужны выдержка и холодный расчет. Микал настолько поверил в удачу, что выстрелил, почти не целясь, с прямой наводки. Он сделал все как следует, но гашетку нажал, должно быть, одной-двумя секундами раньше. Когда развеялся дым выстрела, все увидели, что гарпун вошел в кита метрах в трех от грудного плавника. Гарпун засел в спине блювала и только оглушил его.

Минуту или полторы кит оставался неподвижным, потом он, встрепенувшись, занырнул и долго ходил на глубине кругами. С высокой гарпунной площадки его расплывчатая тень была хорошо видна. Неожиданно он рванулся вдоль корпуса судна и вынырнул за кормой. Колодки амортизаторов в этот момент от сильного раскручивания задымили, но Германсен не обратил на них внимания. Когда Микал отдал команду тормозить лебедку, линь вытравился за борт на добрых триста метров. Выныривая, кит задел гребной винт, и линь намотался на лопасти. Разорвать беспорядочные кольца прочного манильского каната у машины не хватало мощности. Как и в том случае с кашалотом, китобоец потерял ход.

С одной стороны линь был закреплен у лап гарпуна, засевшего в теле кита, а с другой — у гребного винта. Неуправляемое судно оказалось на буксире у блювала, который, обезумев от боли, тащил его кормой вперед.