Владимир Набоков - Стихотворные переводы Страница 6

<Январь 1920>

“Троянские поправ развалины, в чертог…”

Троянские поправ развалины, в чертогПриамов Менелай вломился, чтоб развратнойсупруге отомстить и смыть невероятныйдавнишний свой позор. Средь крови и тревогон мчался, в тишь вошел, поднялся на порог,до скрытой горницы добрался он неслышно,и вдруг, взмахнув мечом, в приют туманно-пышныйон с грохотом вбежал, весь огненный как бог.

Сидела перед ним, безмолвна и спокойна,Елена белая. Не помнил он, как стройновосходит стан ее, как светел чистый лик…И он почувствовал усталость, и смиренно,постылый кинув меч, он, рыцарь совершенный,пред совершенною царицею поник.

Так говорит поэт. И как он воспоетобратный путь, года супружеского плена?Расскажет ли он нам, как белая Еленарожала без конца законных чад и вотбрюзгою сделалась, уродом… Ежедневноболтливый Менелай брал сотню Трой меж двухобедов. Старились. И голос у царевныужасно резок стал, а царь — ужасно глух.

“И дернуло ж меня, — он думает, — на Троюидти! Зачем Парис втесался?” Он пороюбранится со своей плаксивою каргой,и, жалко задрожав, та вспомнит про измену.Так Менелай пилил визгливую Елену,а прежний друг ее давно уж спал с другой.

<Январь 1920>

“Моими дивными деревьями хранимый…”

Моими дивными деревьями хранимый,лежал я, и лучи уж гасли надо мной,и гасли одинокие вершины,омытые дождем, овеянные мглой.

Лазурь и серебро и зелень в них сквозили;стал темный лес еще темней;и птицы замерли, и шелесты застыли,и кралась тишина по лестнице теней.

И не было ни дуновенья…

И знал я в это вещее мгновенье,что ночь, и лес, и ты — одно,я знал, что будет мне данов глубоком заколдованном покоенайти сокрытый ключ к тому,что мучило меня, дразнило: почемуты — ты, и ночь — отрадна, и лесноемолчанье — часть моей души.

Дыханье затаив, один я ждал в тиши,и, медленно, все три мои святыни —три образа единой красоты —уже сливались: сумрак синий,и лес, и ты.

Но вдруг —все дрогнуло, и грохот был вокруг,шумливый шаг шута в неискренней тревоге,и треск, и смех, слепые чьи-то ноги,и платья сверестящий звук,и голос, оскорбляющий молчанье.

Ключа я не нашел, не стало волшебства,и ясно зазвучал твой голос, восклицанья,тупые, пошлые, веселые слова.Пришла и близ меня заквакала ты внятно…Сказала ты: здесь тихо и приятно.Сказала ты: отсюда вид неплох.А дни уже короче, ты сказала.Сказала ты: закат — прелестен.Видит Бог,хотел бы я, хотел, чтоб ты в гробу лежала!

<Январь 1920>

“Усталый, поздно возвратился…”

Усталый, поздно возвратилсяя в сумрак комнатки моей,к уюту бархатного кресла,к рубинам тлеющих углей.

Вошел тихонько я и… замер:был женский облик предо мной:щеки и шеи светлый очерк,прически очерк теневой,

да, в кресле кто-то незнакомый,вон там, сидел ко мне спиной.

И волосы ее и шеюя напряженно наблюдал;на миг застыл, потом рванулся —и никого не увидал.

Игра пустая, световаялишь окудесила меня —теней узоры да подушкана этом кресле у огня.

О вы, счастливые, земные,скажите, мог ли я уснуть?

Следил я, как луна во мракесвершала крадучись свой путь —по стенке, в зеркале, на чашке…Я в эту ночь не мог уснуть.

<Январь 1920>

“Было поздно, было скучно…”

Было поздно, было скучно,было холодно, и язвездам — братии веселойпозавидовал: друзьязолотые, хорошо вам!Не тоскует никогдасо звездою лучезарнойнеразлучная звезда.

Светом нежности взаимной,светом радостей живых,беззаботностью, казалось,свыше веяло от них.Так, быть может, и Создательсмотрит с вышины своей,развлекаемый веселойвереницею людей,и не ведает, что каждыйв одиночестве своем,как потерянный в пустыне,бродит в сумраке немом.

Я-то ведал, полюбил их,пожалел от всей души:там, в пустынях непостижных,в угнетающей тиши,тлели звезды одиноко,и с далеким огонькомогонек перекликалсякомариным голоском…

<Январь 1920>

“Алмазно-крепкою стеною от меня…”

Алмазно-крепкою стеною от меняВсесильный отделил манящую отраду.Восстану, разобью угрюмую оградуи прокляну Его, на троне из огня!Всю землю я потряс хулой своей великой,но пламенем Любовь вилась у ног моих,и, гордый, я дошел до лестниц золотых,ударил трижды в дверь, вошел с угрозой дикой.

Дремал широкий двор; он полон солнца были полон отзвуков бесплодных. Мох покрылквадраты плит сквозных и начал, неотвязный,в покои пыльные вползать по ступеням…Внутри — пустой престол; и веет ветер праздныйи зыблет тяжкие завесы по стенам.

<Январь 1920>

“По кругам немым, к белоснежной вершине земли…”

По кругам немым, к белоснежной вершине земличетыре архангела ровно и медленно шли:огромные крылья сложив, выделяясь на небе пустом,несли они гробик убогий; ребенок покоился в нем,да, верно, — ребенок (хоть склонны мы думать, что Богне мог бы ребенка увлечь от весенних дорог:и в хрупкой и в жуткой скорлупке смахнуть его прочьв пространства пустынные, в тишь бесконечную, в ночь).

И вниз они глянули, сбросив с вершины крутой,в объятья неведомой тьмы, черный гробик простой,и Господа жалкое тельце, свернувшись в клубок,лежало в нем, точно измятый, сухой лепесток.Он в бездне исчез, и в молчанье, один за другимархангелы грустно спустились к равнинам пустым.

<Январь 1920>

1

Seamas o’Sullivan — псевдоним ирландского поэта Джеймса Салливэна Старки (1879–1958).

2

Из сильного вышло сладкое (англ.).

3

“Грани”: Литературный альманах. 1922. Кн. 1. С. 212–231. Руперт Брук (Brooke, 1887–1915) — английский поэт-георгианец.