Владимир Бенедиктов - Стихотворения 1859–1860 гг. Страница 6

Плач остающегося в городе при виде переезжающих на дачу

Уж май. Весь Петербург сбирается на дачу.Все едут: я один смотрю и горько плачу.Все едут: я один, опальный сын земли,Жить должен в городе, томясь в сухой пыли,Средь раскаленных плит и толстых стен кирпичных,Понурив голову над грудой дел обычных!Уж пусть бы, думаю, богатство лишь одноНа дачу ехало! Ему уж сужденоВсе блага пить! так нет; – туда ж несет и бедностьСбою лохмотьями обвернутую бледность,Свой волчий аппетит – природы щедрый дар,Своих чреватых жен и свой любовный жар.Весною бедность та в грязи со мною ж вязнет,А тут и поднялась и мимоездом дразнитМеня, бездачного. Мы едем: погляди! —Все это говорит, – а ты себе сиди!Какой прекрасный день! Как солнце светит ярко!Посмотришь: тянется с домашним скарбом возИ разной утварью наполненная барка, —И кофе пить спешит в страну лилей и розС блаженной прачкою счастливая кухарка.И сколько чудных встреч на барке, на возу!Подушка встретилась со щеткою в тазу;Там, поглядишь, с бельем в союзе небывалом,Фарфор или хрусталь под старым одеялом;Перина и сундук знакомиться спешат,И сколько тайных чувств выходит на поверку:К кофейной мельнице тут ластится ушат,А тут тюфяк привстал и обнял этажерку;Там – хлама разного громадные узлы;И – что за дерзкий вид! – И стулья и столыПред всею публикой (у них стыда ни крошки)Сцепились, ножки вверх, и ножки через ножкиПродеты так и сяк, – трясутся, дребезжат,Являя чудный вид подвижных баррикад;Метла глядит в ведро и в спину трет гитару;Там «здравствуй» говорит корыто самовару,Который, уж давно не ездит со двора,Прегордо высунул Свой кран из – под ковра;С вещами дамскими вверху бечевкой тонкойКрест – накрест связаны картонка над картонкой,Где скипетр и венец из кружев, блонд и лентС державой газовой до времени сокрыты,Где все, пред чем потом поникнут без защитыИ свежий прапорщик, и розовый студент.Вот едут курицы в корзине под лоханью,Вот глиняный горшок с чахоточной геранью!Ну вот, я думаю, поправится и та,Когда ее свезут в эдемские места!И эта тощая герань полуживая,Держась позадь всего, меж кадок и корыт,Колышется и, мне насмешливо кивая,«На дачу едем мы: прощайте!» – говорит,И кланяется всем проезжим и прохожим:«Прощайте! – говорит: – вас взять с собой не можем;На дачу едем мы». – И тронутый до слез,Глазами грустными слежу я этот воз.Вдруг взор мой поражен знакомым мне диваном,С горбатой спинкою, обтянутой сафьяном,Где прошлою зимой я часто восседал,Как в дремлющем кругу стихи свои читал;И словно Архимед, решивший вдруг задачу,Кричу: открыл! Они поехали на дачу —Они! – И стол их – вот! И этот мне знаком;Он был опорою моих торжеств минувших;В него я ударял, бывало, кулаком,Чтоб стих усилить мой и разбудить уснувших,А бедный стол страдал; на дачу едет он.Быть может, и диван в пружинах изнурен:Лечиться надобно. Все это поюнеет,Телесность всякая воскреснет, пополнеетИ поздоровеет, – и в платьице иномПридется уширять прекрасных мест объем.Все вспрянет – каждая чуть дышащая личность,И бодрость петуха, и курицы яичность,Цыплята явятся. Не только мир живой,Но и бездушное как – будто обновится,И мебель дряблая, трещавшая зимой,Там трещины сожмет и в силах укрепиться.Воображаю я: приедет этот возК жилищу, Скрытому под сению берез,И разгрузит свое торжественное лоно;Адель уж там – и ждет: она из пансионаНедавно вырвалась и вдруг на дачу – прыг!Сюда! Скорей – сюда! И нежный детский ликСияет прелестью и новостью заботы.Помада, скляночки, флаконы, книги, ноты,Картонки, зеркало, собачка – все ли тут?И милой барышни все это подают.О кухне между тем ее maman хлопочет;Разбилось кое – что… дочь смотрит и хохочет:«Оставьте, – говорит, – оставьте всё! Да выВзгляните, маменька, места – то каковы!Ведь это – прелести! Вам разве не понятно,Что воздухом одним питаться здесь приятно!На это время пусть уж будет позабытВесь прозаический хозяйственный ваш быт!»А маменька – свое, все о своей потереТолкует, думает: к какой прибегнуть мереИ все устроить так, чтобы не быть беде.«Где ж рынок? – говорит: – говядину – то гдеМы будем покупать? Ты, Адичка, пустогоМне не рассказывай: захочется мясного!»А Адичка, давно стан легкий округля,Подвысив платьице и выправляя ножки,По полисаднику несется вдоль дорожкиИ делает шасси с припевом: тра-ля-ля.А там, преплыв Неву, у радостного брегаЯвилась ладия – род ноева ковчега —И высадку творит. А там уже давноВсе наслаждается и все населено:Поутру на крыльцо с приветным звоном чашекВыносится поднос; кудрява, как барашек,Выходит Лидия; в пиджаке и в очкахЭрнест, с дымящейся гаванною в зубах,Идёт с небрежностью, не чуждою претензий,И сел, раскинувшись под шапками гортензий;Проснулся самовар, зафыркал, заворчал,И с моккским нектаром кофейник зажурчал, —Живой источник сил и всякого здоровья,Тут масло, сливки, сыр – вся благодать коровья —Соседней фермы дар. Уж подан тайный знакИз меткого окна пригоженькой соседке…И пёстрый попинька, в своей качаясь клетке,В привет хозяину, уж прокричал: дурак!И Васька – старый кот, чтоб милую картинуДополнить, развалясь на солнце, выгнул спинуИ лёг философом; – он чужд огня в крови,Быв в юности лишён способности к любви.Но что картины все, без них – моих любимых —Сих истых дачников – детей неукротимых?Вот, вот они – друзья! В бездетности своейЯ – старый холостяк – боготворю детей:Не этих скованных, одетых по рисунку,Учёных напоказ и вытянутых в струнку,Но этих маленьких разбойников земных,Растущих весело в разгульной их свободе,Где светской петли нет на детской их природе,И, кажется, что я люблю так крепко их,Как крепко не люблю разбойников больших.Творец мой! Как хорош раскинутый по дачамСей шумный мир детей с их смехом, визгом, плачем!Вот вечер! Поглядишь: там садик, здесь балконПриезжих группами приятно оживлён:Тут гости; в их кругу и старичок почтенный,С звездой и лысиной, совета президент,И Бетси, и Мими, и он – вышереченный —Тот свежий прапорщик и розовый студент.В саду скрипит качель; там сквозь деревьев веткиБлаженная чета мелькает у беседки.Вот август подойдёт, стемнеют вечера:Там музыка гремит, там – пенье, там – игра,Блестят фонарики и хлопают ракеты;У Излера восторг и прелестям нет сметы.Там угол оглашён весёлым звоном чаш;Там хохот; тут любовь; здесь шум и ералаш.О боже! Май настал, а я сижу и плачуПри виде едущих на летний пир – на дачу.

Липы – липки

Липы – липки! вы мне милы;Вас я не забуду;Вас, родные, до могилыПеть и славить буду.

Часто вам я, липы – липки,В дни стихов и прозыПосвящал мои улыбки,Посвящал и слёзы.

От жены бежал, злодейки,И от лютой тёщи,Я чрез тайные лазейкиВ липовые рощи;

И прильнув душой печальнойК новой чародейке,С ней гулял по самой дальнойЛиповой аллейке.

И потом, предав забвеньюГорькие ошибки,Я один сидел под теньюОдинокой липки.

Шумным роем обсыпалиПчёлы липку эту;Сладкий мёд они сбиралиС липового цвету.

После люди мне сказали:Что ты всё пьёшь воду?Ты от горя и печалиЛучше выпей мёду!

Стал цедиться мёд душистыйСтруйкой золотистой,А друзья – то подстрекали:Пей! Ведь липец чистый!

Липец? – Как не пить в собраньи,Липам в честь и славу,Добрым людям для компаньиИ себе в забаву!

Вот и пил я что есть мочи,Славя липку – липу,А потом и дни и ночиСпал я без просыпу.

Проспал жар я, выспал холод,Жизнь пропала даром,Всё прошло; уснул я – молод,А проснулся старым.

Еле ходишь, сухопарый,Ломит поясницу;Кашель душит, а и старый —Любишь молодицу.

Вот однажды ей в признаньяхГоворю сквозь слёзы:«Может, милая, в страданьяхПомогли б мне розы.

Может, это лишь простуда,И с помёрзлой кровьюМне согреться бы не худоНапример – любовью». —

«Нет, на розы не надейся!Слушайся совету, —Говорит она: – напейсяЛипового цвету!

Не любовью согревайся,С сердцем обветшалым,А плотнее накрывайсяТёплым одеялом!»

Стал я пить настой целебный,Пил его я жадно,Принял я совет врачебный,Только всё не ладно.

Скоро, всю потратив силу,Век я кончу зыбкой:Вы ж, друзья, мою могилуОсените липкой!

Современная идиллия