Генрих Гейне - Стихотворения. Поэмы. Проза Страница 7

«Я выплатил выкуп, чего же ты ждешь…»

Перевод В. Зоргенфрея

Я выплатил выкуп, чего же ты ждешь?Ты видишь, я весь — нетерпенье и дрожь.Кровавый сообщник, меня не морочь:Невесты все нет, а уж близится ночь.

От кладбища веют, летят холодки;Невесту мою не встречали ль, дружки?И вижу, как призраков бледных ордаКивает в ответ, ухмыляется: «Да!»

Выкладывай, с чем ты пришел ко мне,Ливрейный верзила, в дыму и огне?«В драконьей запряжке мои господаПрикатят — недолго их ждать — сюда».

Ты, маленький, низенький, в сером весь,Мой мертвый магистр, зачем ты здесь?Безмолвно ко мне обращает он взгляд,Трясет головой и уходит назад.

Косматый мой пес, ты скулишь неспроста!Как ярко сверкают зрачки у кота!К чему это женщины подняли вой?О чем это нянька поет надо мной?

Нет, нянюшка, песенкам прежним конец,Я нынче, ты знаешь, иду под венец;Баюкать меня теперь ни к чему, —Смотри-ка, и гости — один к одному!

Друзья, как любезно, не ждал никогда б! —В руках у вас головы вместо шляп.И вы, дрыгоножки, вы тоже пришли:Что поздно сегодня сорвались с петли?

А вот на метле и старушка карга.Благослови же родного сынка!И ведьма, трясясь, выступает вперед;«Аминь!» — произносит морщинистый рот.

Идут музыканты — к скелету скелет,Слепая скрипачка пиликает вслед;Явился паяц, размалеванный в прах,С могильщиком на худых плечах.

Двенадцать монахинь ведут хоровод,И сводня косая им тон задает,Двенадцать попов похотливых свистятИ гнусность поют на церковный лад.

А ты, старьевщик, надрываешься зря,На что в преисподней мне шуба твоя!Там есть чем топить до скончанья веков, —Останками смертных — царей, бедняков.

Несносен горбатых цветочниц вой —Знай, по полу носятся вниз головой.Вы, рожи совиные, — без затей!Оставьте! К чему этот хруст костей!

Поистине, с цепи сорвался ад.Их больше и больше, визжат и гудят;Вот вальс преисподней… Потише вы, эй!Сейчас я увижусь с подругой моей.

Потише вы, сброд, или попросту прочь!Себя самого мне расслышать невмочь.Как будто подъехали к дому теперь?Кухарочка! Что же! Открой им дверь!

Привет, дорогая! О, что за честь!И пастор тут! Не угодно ли сесть?Хоть вы с лошадиным копытом, с хвостом,Я ваш, преподобный отец, целиком!

Любимая, что ты бледна, как мертвец?Нас пастор сейчас поведет под венец;Я кровью ему заплатил, это так,Но плата, в сравненье с тобою, пустяк.

Колени склони, дорогая, со мной! —Она на коленях — о миг неземной!Прижалась ко мне — там, где сердце мое,И в жутком восторге я обнял ее.

Я волнами локонов нежно обвит,И сердце у сердца любимой стучит.Стучат от блаженства и боли сердцаИ к небу стремятся, к престолу творца.

Восторгом сердца беспредельным зажглисьИ рвутся туда, где священная высь;Но здесь, на земле, торжествует зло:Нам ад возложил свою длань на чело.

Гнетущего мрака угрюмый сынСвершает над нами венчания чин;Кровавую книгу он держит в руках,В молитве — кощунство, проклятье — в словах.

И вой, и шипенье, и свист кругом,Как грохот прибоя, как дальний гром…Тут вспыхнул огонь, ослепительно-синь,И шамкает старая ведьма: «Аминь!»

«Бежал я от жестокой прочь…»

Перевод В. Левика

Бежал я от жестокой прочь,Бежал, как безумный, в ужасную ночь;И старый погост миновать я спешил,Но что-то манило, сверкало с могил, —

Блеснуло в безжизненных лунных лучахС могилы, где спит музыканта прах,Шепнуло мне: «Братец, минутку постой!» —И вдруг поднялось, как туман седой.

То бедный скрипач, я его узнаю;Он вышел и сел на могилу свою,По струнам провел иссохшей рукой,Запел — и пронзителен голос глухой:

«Пой, скрипка, песню прошлых дней, —В тоске внимало сердце ейИ обливалось кровью.Зовет ее ангел блаженством небес,Мученьем адским зовет ее бес,Зовут ее люди любовью».

Лишь замер последнего слова звук,Разверзлись все могилы вдруг,И тени спешат к музыканту толпой,И грянул пред ним хоровод гробовой:

«О любовь, ты колдовствомЗагнала нас в темный дом,Усыпила мертвым сном, —Эй, на зов твой мы встаем!»

И все это, воя, воркуя, ворча,Летает и пляшет вокруг скрипача,И с хохотом диким сплетается плач;И бешено дернул по струнам скрипач:

«Браво, браво, тени, в пляс!Друг за другомБуйным кругом!Клич волшебный поднял вас.Мы таились много дней,Будто мышь в норе своей.Ну-ка, спляшем веселей,Запоем!Нет ли здесь чужих ушей?Встарь немало мы глупили,Дни в безумии губили,Жгли сердца в огне страстей.Нынче каждый пусть расскажет,Как стряслась над ним беда,Как мечтал он,Как страдал он,Почему попал сюда».

И тощий мертвец выступает из мглы,И голос его — как жужжанье пчелы:

«Служил я подмастерьемС аршином да с иглой,Раз-два аршином мерил,Проворно шил иглой.Зашла к нам ненарокомДочь мастера с иглой,Мне сердце черным окомПронзила, как иглой».

Хохочет в ответ мертвецов хоровод,Угрюмо второй выступает вперед:

«Шиндерганно, Орландини,Карл Моор и Ринальдини{3} —Вот кого я обожал,Вот кому я подражал.

Я в самой любви — не скрою —Верно следовал герою;Распалял мои мечтыОбраз девы-красоты.

Я любил, томясь и плача,Но как только неудача —Я с разбитою душойЗалезал в карман чужой.

И грозить мне стали власти, —Оттого, что в злой напастиЯ все чаще крал платки,Чтоб смахнуть слезу тоски.

И тогда меня схватилиИ, как водится, скрутили;И тюрьма, святая мать,Стала сына врачевать, —

Я и там, склонясь над пряжей,О любви мечтал под стражей;Тут Ринальдо тень пришла,Грешный дух мой унесла».

Хохочет в ответ мертвецов хоровод,И третий, под гримом, выходит вперед:

«Любовников первых играя,Подмостков я слыл королем.Я нежно вздыхал: «Дорогая!» —Пылал трагедийным огнем.

Я Мортимер{4} был превосходный,Я страстно Марию любил!Но дева осталась холодной,Ей был непонятен мой пыл.

И раз я, не выдержав боли,«Мария, святая!» — вскричал;И глубже, чем нужно для роли,Вонзил в свое сердце кинжал».

Хохочет в ответ мертвецов хоровод.Четвертый, в кафтане, выходит вперед:

«Профессор нам с кафедры нес ахинею,Болтал он — и спал я у всех на виду.Мне было в тысячу раз веселееГулять с профессорской дочкой в саду.

Она мне в окно улыбалась беспечно,Лилия лилий, мой ангел земной,Но лилию лилий сорвал бессердечноЧерствый филистер с набитой мошной.

Послал я проклятье богатым нахалам,Я женщин проклял, откупорил яд,Со смертью на «ты» перешел за бокалом, —И смерть усмехнулась: «Fiducit{5}, мой брат!»

Хохочет в ответ мертвецов хоровод,И пятый, с веревкой на шее, идет:

«Хвалился и чванился граф за вином:Красива, мол, дочка, богат его дом.Эй, граф, мне не нужен богатый твой дом,Нужна только дочка мне в доме твоем.

Хранил их обоих засов да затвор,Несли сторожа и собаки дозор.Но что мне дозор, и засов, и затвор, —Я лестницу взял и спустился во двор.

Я лезу в окошко к моей дорогой,Вдруг слышу проклятья и брань за спиной:«Эй, парень, что ищешь ты в графском дому?Милы драгоценности мне самому!»

И с хохотом граф меня за ногу хвать!Сбегается челядь! Куда мне бежать?«Злодеи, не вор я, подите вы прочь,Украсть я хотел только графскую дочь!»

Напрасно я рвался, напрасен был крик, —Веревку они приготовили вмиг.И солнце взошло и дивилось три дня,Как ветер качает и треплет меня».

Хохочет в ответ мертвецов хоровод,Шестой, с головою в руке, предстает:

«Любовь мне сердце жгла огнем,Пошел я в лес бродить с ружьем.Кружился ворон надо мнойИ каркал: «Голову долой!»

«Голубку подстрелю в лесу,Моей возлюбленной снесу», —Так думал я и все шагалИ дичь в лесу подстерегал.

Кто там воркует? Голубок?Иль сразу двух я подстерег?Взведен курок, подкрался я:Гляжу — она! Любовь моя!

Моя голубка! С ней — другой,Он стройный стан обвил рукой…Не промахнись теперь, стрелок, —Пиф-паф, подстрелен голубок!

И вынес приговор мне суд, —На плаху молодца ведут.И ворон хрипло надо мнойПрокаркал: «Голову долой!»

Хохочет в ответ мертвецов хоровод,И сам музыкант выступает вперед:

«Мне песенка встарь полюбилась,Я пел для моей дорогой,Но если сердце разбилось —И песням пора на покой».

И призраки с хохотом ринулись в пляс,И небо неистовый хохот потряс;Но пробило «час» на церковных часах,И призраки с воем исчезли в гробах.

«Я спал, забыв печаль во сне…»