Павел Васильев - Стихотворения Страница 7

1932

Стихи Мухана Башметова

1. Гаданье

Я видел — в зарослях карагачаТы с ним, моя подруга, целовалась.И шаль твоя, упавшая с плеча,За ветви невеселые цеплялась.

Так я цепляюсь за твою любовь.Забыть хочу — не позабуду скоро.О сердце, стой! Молчи, не прекословь,Пусть нож мой разрешит все эти споры.

Я загадал — глаза зажмурив вдруг,Вниз острием его бросать я буду,—Когда он камень встретит, милый друг,Тебя вовек тогда я не забуду.

Но если в землю мягкую войдет —Прощай навек. Я радуюсь решенью…Куда ни брось — назад или вперед, —Всё нет земли, кругом одни каменья.

Как с камнем перемешана земля,Так я с тобой… Тоску свою измерю —Любовь не знает мер — и, целый свет  кляня,Вдруг взоры обращаю к суеверью.

1932

2. Расставанье

Ты уходила, русская! Неверно!Ты навсегда уходишь? Навсегда!Ты проходила медленно и мерноК семье, наверно, к милому, наверно,К своей заре, неведомо куда…

У пенных волн, на дальней переправе,Всё разрешив, дороги разошлись,—Ты уходила в рыжине и славе,Будь проклята — я возвратить   не вправе,—Будь проклята или назад вернись!

Конь от такой обиды отступает,Ему рыдать мешают удила,Он ждет, что в гриве лента запылает,Которую на память ты вплела.

Что делать мне, как поступить? Не знаю!Великая над степью тишина.Да, тихо так, что даже тень косаяОт коршуна скользящего слышна.

Он мне сосед единственный… Не верю!Убить его? Но он не виноват, —Достанет пуля кровь его и перья —Твоих волос не возвратив назад.

Убить себя? Все разрешить сомненья?Раз! Дуло в рот. Два — кончен! Но, убив,Добуду я себе успокоенье,Твоих ладоней все ж не возвратив.

Силен я, крепок, — проклята будь сила!Я прям в седле, — будь проклято седло!Я знаю, что с собой ты уносилаИ что тебя отсюда увело.

Но отопрись, попробуй, попытай-ка,Я за тебя сгораю от стыда:Ты пахнешь, как казацкая нагайка,Как меж племен раздоры и вражда.

Ты оттого на запад повернула,Подставила другому ветру грудь…Но я бы стер глаза свои и скулыЛишь для того, чтобы тебя вернуть!

О, я гордец! Я думал, что средь многихОдин стою. Что превосходен был,Когда быков мордастых круторогихНа праздниках с копыт долой валил.

Тогда свое показывал стараньеСредь превращенных в недругов друзей,На скачущих набегах козлодраньяК ногам старейших сбрасывал трофей.

О, я гордец! В письме набивший руку,Слагавший устно песни о любви,Я не постиг прекрасную науку,Как возвратить объятия твои.

Я слышал жеребцов горячих ржаньеИ кобылиц. Я различал яснейИх глупый пыл любовного старанья,Не слыша, как сулили расставаньеМне крики отлетавших журавлей.

Их узкий клин меж нами вбит навеки,Они теперь мне кажутся судьбой…Я жалуюсь, я закрываю веки…Мухан, Мухан, что сделалось с тобой!

Да, ты была сходна с любви напевом,Вся нараспев, стройна и высока,Я помню жилку тонкую на левомВиске твоем, сияющем нагревом,И перестук у правого виска.

Кольцо твое, надетое на палец,В нем, в золотом, мир выгорал дотла, —Скажи мне, чьи на нем изображалисьВеселые сплетенные тела?

Я помню всё. Я вспоминать не в силе!Одним воспоминанием живу!Твои глаза немножечко косили,—Нет, нет! — меня косили, как траву.

На сердце снег… Родное мне селенье,Остановлюсь пред рубежом твоим.Как примешь ты Мухана возвращенье?Мне сердце съест твой одинокий дым.

Вот девушка с водою пробежала.«День добрый», — говорит. Она права,Но я не знал, что обретают жалоИ ласковые дружества слова.

Вот секретарь аульного Совета,—Он мудр, украшен орденом и стар,Он тоже песни сочиняет: «Где тыТак долго задержался, джалдастар?»

И вдруг меня в упор остановилоНад юртой знамя красное… И ты!Какая мощь в развернутом и сила,И сколько в нем могучей красоты!

Под ним мы добывали жизнь и славуИ, в пулеметный вслушиваясь стук,По палачам стреляли. И по правуОно умней и крепче наших рук.

И как я смел сердечную заботуПоставить рядом со страной своей?Довольно ныть! Пора мне на работу, —Что ж, секретарь, заседлывай коней.

Мир старый жив. Еще не все сравнялось.Что нового? Вновь строит козни бий?Заседлывай коней, забудь про жалость —Во имя счастья, песни и любви.

1932

3. «Я, Мухан Башметов, выпиваю чашку кумыса…»

Я, Мухан Башметов, выпиваю чашку   кумысаИ утверждаю, что тебя совсем не было.Целый день шустрая в траве резвилась   коса —И высокой травы как будто не было.

Я, Мухан Башметов, выпиваю чашку   кумысаИ утверждаю, что ты совсем безобразна,А если и были красивыми твои рыжие   волоса,То они острижены тобой совсем   безобразно.

И если я косые глаза твои целовал,То это было лишь только в шутку,Но, когда я целовал их, то не знал,Что все это было лишь только в шутку.

Я оставил в городе тебя, в душной пыли,На шестом этаже с кинорежиссером,Я очень счастлив, если вы смоглиСтать счастливыми с кинорежиссером.

Я больше не буду под утро к тебе   прибегатьИ тревожить твоего горбатого соседа,Я уже начинаю позабывать, как тебя   зватьИ как твоего горбатого соседа.

Я, Мухан Башметов, выпиваю чашку   кумыса, —Единственный человек, которому жалко,Что пропадает твоя удивительная красаИ никому ее в пыльном городе не жалко!

1932

«Мню я быть мастером, затосковав о трудной работе…»

Мню я быть мастером, затосковав о трудной   работе,Чтоб останавливать мрамора гиблый разбег и   крушенье,Лить жеребцов из бронзы гудящей, с ноздрями,   как розы,И быков, у которых вздыхают острые ребра.

Веки тяжелые каменных женщин не дают мне   покоя,Губы у женщин тех молчаливы, задумчивы и   ничего не расскажут,Дай мне больше недуга этого, жизнь, — я не хочу   утоленья,Жажды мне дай и уменья в искусной этой   работе.

Вот я вижу, лежит молодая, в длинных одеждах,   опершись о локоть, —Ваятель теплого, ясного сна вкруг нее   пол-аршина оставил,Мальчик над ней наклоняется, чуть улыбаясь,   крылатый…Дай мне, жизнь, усыплять их так крепко —   каменных женщин.

Июнь 1932 г.

«Ничего, родная, не грусти…»

Ничего, родная, не грусти,Не напрасно мы с бедою дружим.Я затем оттачиваю стих,Чтоб всегда располагать оружьем.

1932

На посещение Новодевичьего монастыря

Скажи, громкоголос ли, нем лиЗеленый этот вертоград?Камнями вдавленные в землю,Без просыпа здесь люди спят.Блестит над судьбами РоссииЛитой шишак монастыря,И на кресты его косыеПродрогшая летит заря.Заря боярская, холопья,Она хранит крученый дым,Колодезную темь и хлопьяОт яростных кремлевских зим.Прими признание простое, —Я б ни за что сменить не смогТвоей руки тепло большоеНа плит могильный холодок!Нам жизнь любых могил дороже,И не поймем ни я, ни ты,За что же мертвецам, за что жеПриносят песни и цветы?И все ж выспрашивают нашиГлаза, пытая из-под век,Здесь средь камней, поднявший чаши,Какой теперь пирует век?К скуластым от тоски иконамПоводырем ведет тропа,И чаши сходятся со звоном —То черепа о черепа,То трепетных дыханий вьюгаУходит в логово свое.Со смертью чокнемся, подруга,Нам не в чем упрекать ее!Блестит, не знавший лет преклонных,Монастыря литой шишак,Как страж страстей неутоленныхИ равенства печальный знак.

1932