Татьяна Вольтская - Избранное Страница 7

Пустырник

Неистовый синий пустырник на жгучем ветру,Скажи мне словами простыми, когда я умру,На эти кусты земляники, в траву-лебедуПоникну, закроюсь, как книга, усну, упаду?Запомнит ли, как меня звали, бессолнечный склон? —Любимый – едва ли… Сильнее любви – только сон,В котором приснится: мы рядом, хоть так далеки,И те же ресницы, как птицы, кружат у щеки,И, страх побеждая, к тому же лицу я прильну, —Так лютик в слезах, не мигая, глядит на луну.От тайного жара в земле прорастает зерно,Но музыки жало над ним уже занесено.Сильнее любви только сон о любви, только лишьНаш голос, – ты слышишь, пустырник?! —                     а ты говоришь…

Пейзаж с новом и ромашкой

На вытертом луговом вельветеКапли грачей после небесной качкиРасплываются. ВетерНастраивает свой органчик.Птицы свили гнезда – леса оглохли.На воде проступили бурые пятна.Время кончилось. Первый пух на чертополохе —Старческий или младенческий – непонятно.И пространство кончилось. Молчат валуны в крапиве,Дышит дерево, жук заполз на рубашку.Отсюда, с холма, лежащий в канаве ИовКажется не больше ромашки.

Лето клонится, как Пизанская башня,Но тяжелее, быстрее. Теперь ему важенКаждый бедный стебель, что целого поля краше.Видно, только многое потерявшийНачинает видеть подарок в малом —В завитке тропы, в лепестке завялом,В капле, свисающей с перевернутой лейки.Проигравший тысячи начинает считать копейки.Прокаженный Иов, сидящий в навозной куче,Радуется очертаньям тучиИ дождю, что прольется не над его полями,Черепку с водой, где солнце разводит пламя.Как жена сбежавшая, жизнь оставляет везде улики —В изумрудной улитке, в луже, в твоей улыбке.

Рваные ритмы, разодранные одеждыСтрок, свисающие с души,Распростертой в пыли, черные дыры междуСловами – будто бы наспех сшит

Бурый от высохшей крови, от пепла серый,Грубый плащ:Не влезает в классические размерыПлач.

Прошлое, провалившееся в цезуру —В пропасть, в дырявый карман, —Не надставить будущим, не отмыть от буройКрови, от серого пепла. – «Обман!» —

Говорит река; душу до кости выев,Ветер – шепотом в темноте:«Где твои дети, где твои дети, Иов,Но не эти —          а те?»

Только Тот, кто видал, как рождает лань,Чем детенышей кормит кудрявый лев,Кто не помнит в пятом колене зла,Языком огня утоляет гнев,

Только Тот, кто закрыл на гремящий ключКладовые, где сложен жемчужный град,Кто устроил просторные стойла туч,Глядя в пропасть, велел: «Вознесись, гора!»

Кто ладонью море загородилИ наполнил реки, склонив кувшин,Кто измерил бездну и насадилРайский сад, заглохший на дне души,

Тот, кто южный ветер связал узлом,Укачал, напевая, пустыню: «Спи!»Вымыл лес, где ходит трубящий слон,И подвесил звездочку на цепи,Взвесил облако, побывал внутриНерожденного времени, в стеблях трав, —Только Тот пастуха избирает в цари,Позволяет рабу говорить: «Я прав!»

Солнце. Выцветающие луга.Тяжело выплывает из-за поворотаОблако, полное молокаИ меда.

Ветер. В глазах, на зубах песок.Я хочу под липой в пыли усесться.Ждать, когда оборвется листокВ форме сердца.

В пустоту завернуться, как в плащ, – пока,С замиранием ожидая ответа,Смотрит Бог на сердце в форме листка,Оборвавшееся от ветра:

Как оно обращается в прах у ног,Но не лепечет хулу пустую. —Вот тогда с облегчением выдохнет Бог:Существую!

«Лето уходит – седого тумана струя…»

Лето уходит – седого тумана струя.Время со свистом утиным влетает во тьму.Я говорю с тобою из страха небытия:Слововозводит мир по образу своему.

Там-то я и укроюсь. Построю дом.Даже, может быть, разведу сады.И однажды вечером, пройдя босиком,На песке увижу свои следы.

Это будет прощение. Преображенье лет,Выдававших паек надежды на каждый день:Может, сегодня в тебе я оставлю след… —Не остается. Как будто иду по воде.

«Лужа стала звездой. Набухает бутон зимы…»

Лужа стала звездой. Набухает бутон зимы,Но лепестки растрепанной хризантемыЕще целомудренно смежены,Как вариации возле темы,Покуда флейты крепнущий стебелекВздрагивает внутри сонаты,Продвигаясь ощупью, одинок,Как всякий, кого ревнует БогИ кто в слезах отбивается: нет, не надо!За окном в подоконник плещутся небесаЛедяной волною шероховатой,С деревьев убраны паруса,И торчат ветвей обрубленные канаты, —Не уплыть. На столе в целлофановых кружевахХлеб, кувшин, на блюдце остаток торта,Свет, пришитый к предмету, потертый в швах,Виден в замочную скважину натюрморта,Ключ потерян: не выйти. Ревнивый БогОтодвигает тебя и глядит из мрака,С кем же я говорю? На полу у ногДремлет тень моя, верная, как собака.Расстояние – это боль: не зашить дыру —Душа растягивается, рветсяБелой ниткой, флейтою, поутруПрорастающей к солнцу,Но в студенистых с прозеленью, густыхОблаках ничего не находит, кромеМалодушной лазейки из смерти в стих, —Да и та вот-вот захлопнется;                     в щелку СтиксВиден, чьи брызги похожи на капли крови.

«Человек, уходящий от человека…»

Человек, уходящий от человека,Приближается к дереву, камню, снегу,К трещине на стене,И, покуда к детям бежит соседка,На плечо его – вместо ладони – веткаОпускается, как во сне.

Чем слабее шаги уходящих близкихИли тех, кто ими не стал, – на склизкихПерекошенных мостовых,Тем слышнее – потоками черной крови —Продвижение ветра под тонкой кровлей,В склеротических городскихПереулках, яснее листа паденье —Вниз, под землю, на встречу с собственной тенью,Ждавшей его весь день,Тем виднее сгорбленный полуночникИ волны изогнутый позвоночник,Разбиваемый о ступень.

Человек, которому человекаПриручить не дано, – приручает эхо,Кто он сам, позабыв, – и вдругОбнаружив пудреницу в кармане;Только тут-то Бог на него и глянет,Тихо вынув ее из рук.

«От инея опухли ветви…»

От инея опухли ветвиКустарника – или от сна,И масляные пятна светаНа льду пролиты. Тишина

Придушенным – как бы в подушку —Гудением грузовиковНапугана, дрожит, как кружка,Зажатая меж берегов.

Снежок, наброшенный для вида,Задрался – и видна трава,И солнца о стволы разбитаБесчувственная голова.

«Слезы вспять не текут. Не отдам…»

Слезы вспять не текут. Не отдамАдской искры для здравого рая.Чтобы мне не сгореть, по ночамБог тебя у меня отбирает,

Шепчет голосом ветра: «Верну!» —И выходит на цыпочках;                    плечиУронив, приникаю к окну. —Так детей разболевшихся лечат,

Так игрушку из стиснутых рукВынимают, склоняясь к постели, —Словно жизнь; словно жаркий недуг:Чтобы мы на Отца поглядели.

«Мальчик мой в рубашке голубой…»

Мальчик мой в рубашке голубой,Старых джинсах, укротитель слова,Тонкий, будто первый лед, – постой,Мне тебя, как неба голубого,

Мало – под которым только слухОт меня остался, только зренье,И пространство согнуто, как лук,И заострено, трепещет время.

Нет у нас ни завтра, ни вчера,Общей чашки чаю на рассвете,На снегу бумажном – след пера,И до самой смерти – ветер, ветер.

Под окном кусты в одном бельеСбились – погляди, зима настала.На двоих одно небытиеМожно натянуть, как одеяло.

Тень

Среди зданий, крошащихся, будто зубы,Среди черного хлеба, остатков супа,Сигарет, за квартиру и свет квитанций,Среди желтых снегов, голубиных танцевНа карнизе под порыжелой башней,Деревянных, зеленых и прочих башлей,Распускающихся, несмотря на климат,И гостей, и пола, который вымытВ воскресенье, обеда, который позже,Чем на час, не начнется, детей и – Боже! —Даже внуков, фуршетов, кагора, виски,Похорон, рождений, родных и близких(Где их только берут!), и врачей, и нежныхВзглядов прямо в глаза – и пониже, грешных,Среди ветра, гудящего, словно месса, —Я есть тень, которая знает место.

Все очень просто: сначала те,Кто тебя породили, извергли горячей лавой,Застывают в глинистой темноте —Ты для них уже долго не будешь главной.Для остальных, естественно, никогда.Шевелится райское древо на кухонной занавеске:В окна дует. В ванной течет вода.Светит чайник – хотя не греет – стеклянным блеском;Тот, кто может, коснувшись, воскликнуть: «Будь!» —Чтоб из мрака возникли твоя голова, колени —Не восклицает. Облака в окне продолжают путь,Так становишься тенью.

Чтобы существовать – мало существовать.Надо, чтоб кто-нибудь, на ночь или вставаяПоутру, представлял тебя целиком, боясь потерятьХоть частицу и веря, что ты живая.Так вода сама по себе – еще не река,А рекой ее делают берега,Горстка звуков – еще не слово,И уж точно не имя – пока услыхать нельзя:Оживить его могут, произнося,Только губы Другого.Но Другой молчит. Может быть, потому,Что с ним говорят другие.Только несчастье, как снег, проницая тьму,Открывает глаза тебе, точно Вию:Видишь – Тени бормочущий язычок(Кто отбросил ее – подобрать не смог, —То ли сердце болит, то ли село солнце),Возле Тени – торшера горячий круг,Что очерчен движеньем дрожащих рук, —Где она спасается. Не спасется.

Мимо леса, болота, заброшенных деревень,Мимо свалки, где роется ветер в куче цветного хлама,Бог проходит по свету, роняя теньВ виде Адама. —Беспокойная, ступит на воду – тянет ее глубина,Глянет в небо – и закрывает очи,Как она беспомощна; словно изба, темна;Тусклым окошком теплится в ней вина,Спать не хочет.Как она суетлива – вдевает в иголку нить,Едет в поезде, раскрывает книгу – и все ей мало —Быть мужчиной, женщиной, модный пиджак носить —Чтоб забыть,Кого она потеряла.

Чтоб остаться неузнанной, Тень должнаОдеваться ярко, смотреть свысока – короче,Соблюдать известные правила – не отказываться от вина,Сигареты, и если плакать, так только ночью;Юбку носить поуже – тогда под нейПомерещится тело; обязательно красить губы;Так смотреться в зеркало, словно в его глубинеОна видит свое отражение, а не клубыМокрого снега, кривых тропинок лучи,Желтою свечкой оплывший поселок дачный,Не пугаться звука; не говорить «молчи»,Не бывать на солнце – чтобы не стать прозрачной.И не помнить, не помнить, не помнить жаркой пчелы —                               «люблю»,Острого, словно стрела, душного, словно мускус;Если вдруг повторят – замереть в углу —И – чтоб не дрогнул уже ни единый мускул.

Больно, больно Тени ходить одной:Что она ни наденет – а все босая,Каждый лучик колет ее иглой,Воздух голые локти кусает,Звук царапает до крови, за верстуСлышен вздох ее – точно сохлых листьев,И дорога жалит ее в пяту,Если вдруг, забывшись, она помыслитХоть на вечер спрятаться за спиной… —Всё вокруг – дружнее смычков оркестра —Лай собаки, музыка за стеной,Слово, шаг, звонок – ей укажут место.Всякий ей напомнит, кому не лень,Что ее счастливей любой калека:Даже тот чудак, потерявший тень, —Лучше Тени, теряющей человека.

Зима уже скрывает под водойКостей и жил своих состав непрочный.Чем меньше слов ты говоришь со мной,Тем я прозрачней.

Ты здесь еще, а я – уже почтиРастаявший, в беспамятстве зажатыйКлок облака у дерева в горсти,Листок измятый,

Неистово швыряемый туда —Сюда – туда, – где не найти, похоже,Ни выхода, ни входа, ни стыда.Ни глаз. Ни кожи.

Как ты, приоткрываются ручьи,В их уголках – желтеющая пена,В них мутные снега – уже ничьи —Умрут мгновенно.

Чем реже вспоминаешь обо мне,Чем тише ночь соскальзывает на пол,Тем я сильней колеблюсь на стене,Пугаясь лампы.

«Между Рождественской звездою…»