Арcений Тарковский - Стихотворения разных лет Страница 7

Пауль Клее

Жил да был художник Пауль КлееГде-то за горами, над лугами.Он сидел себе один в аллееС разноцветными карандашами,

Рисовал квадраты и крючочки,Африку, ребенка на перроне,Дьяволенка в голубой сорочке,Звезды и зверей на небосклоне.

Не хотел он, чтоб его рисункиБыли честным паспортом природы,Где послушно строятся по стрункеЛюди, кони, города и воды,

Он хотел, чтоб линии и пятна,Как кузнечики в июльском звоне,Говорили слитно и понятно.И однажды утром на картоне

Проступили крылышки и темя:Ангел смерти стал обозначаться.Понял Клее, что настало времяС музой и знакомыми прощаться.

Попрощался и скончался Клее.Ничего не может быть печальней!Если б Клее был намного злее,Ангел смерти был бы натуральней.

И тогда с художником все вместеМы бы тоже сгинули со света,Порастряс бы ангел наши кости.Но скажите мне: на что нам это?

На погосте хуже, чем в музее,Где порой слоняются живые,И висят рядком картины Клее —Голубые, желтые, блажные…

1957

Балет

Пиликает скрипка, гудит барабан,И флейта свистит по-эльзасски,На сцену въезжает картонный рыдванС раскрашенной куклой из сказки.

Оттуда ее вынимает партнер,Под ляжку подставив ей руку,И тащит силком на гостиничный дворК пиратам на верную муку.

Те точат кинжалы, и крутят усы,И топают в такт каблуками,Карманные враз вынимают часыИ дико сверкают белками, —

Мол, резать пора! Но в клубничном трико,В своем лебедином крахмале,Над рампою прима взлетает легко,И что-то вибрирует в зале.

Сценической чуши магический токНаходит, как свист соловьиный,И пробует волю твою на зубокХолодный расчет балерины.

И весь этот пот, этот грим, этот клей,Смущавшие вкус твой и чувства,Уже завладели душою твоей.Так что же такое искусство?

Наверно, будет угадана связьМеж сценой и Дантовым адом,Иначе откуда бы площадь взяласьСо всей этой шушерой рядом?

1957

Кактус

Далеко, далеко, за полсветаОт родимых долгот и широт,Допотопное чудище этоУ меня на окошке живет.

Что ему до воклюзского лавраИ персидских мучительниц-роз,Если он под пятой бронтозавраЛастовидной листвою оброс?

Терпеливый приемыш чужбины,Доживая стотысячный век,Гонит он из тугой сердцевиныВосковой криворукий побег.

Жажда жизни кору пробивала, —Он живет во всю ширь своих плечТой же силой, что нам даровалаИ в могилах звучащую речь.

1948

Поэт

Жил на свете рыцарь бедный…

А.С.Пушкин

Эту книгу мне когда-тоВ коридоре ГосиздатаПодарил один поэт;Книга порвана, измята,И в живых поэта нет.

Говорили, что в обличьиУ поэта нечто птичьеИ египетское есть;Было нищее величьеИ задерганная честь.

Как боялся он пространстваКоридоров! ПостоянстваКредиторов! Он, как дарВ диком приступе жеманстваПринимал свой гонорар.

Так елозит по экрануС реверансами, как спьяну,Старый клоун в котелкеИ, как трезвый, прячет рануПод жилеткой на пике.

Оперенный рифмой парной,Кончен подвиг календарный, —Добрый путь тебе, прощай!Здравствуй, праздник гонорарный,Черный белый каравай!

Гнутым словом забавлялся,Птичьим клювом улыбался,Встречных с лету брал в зажим,Одиночества боялсяИ стихи читал чужим.

Так и надо жить поэту.Я и сам сную по свету,Одиночества боюсь,В сотый раз за книгу этуВ одиночестве берусь.

Там в стихах пейзажей мало,Только бестолочь вокзалаИ театра кутерьма,Только люди как попало,Рынок, очередь, тюрьма.

Жизнь, должно быть, наболтала,Наплела судьба сама.1963

Сны

Садится ночь на подоконник,Очки волшебные надев,И длинный вавилонский сонник,Как жрец, читает нараспев.

Уходят вверх ее ступени,Но нет перил над пустотой,Где судят тени, как на сцене,Иноязычный разум твой.

Ни смысла, ни числа, ни меры.А судьи кто? И в чем твой грех?Мы вышли из одной пещеры,И клинопись одна на всех.

Явь от потопа до ЭвклидаМы досмотреть обречены.Отдай — что взял; что видел — выдай!Тебя зовут твои сыны.

И ты на чеьем-нибудь порогеНайдешь когда-нибудь приют,Пока быки бредут, как боги,Боками трутся на дорогеИ жвачку времени жуют.1962

В дороге

Где черный ветер, как налетчик,Поет на языке блатном,Проходит путевой обходчик,Во всей степи один с огнем.

Над полосою отчужденьяФонарь качается в руке,Как два крыла из сновиденьяВ средине ночи на реке.

И в желтом колыбельном светеУ мирозданья на краюЯ по единственной приметеРодную землю узнаю.

Есть в рельсах железнодорожныхПророческий и смутный зовБлагословенных, невозможных,Не спящих ночью городов.

И осторожно, как художник,Следит проезжий за огнем,Покуда железнодорожникНе пропадет в краю степном.1959

Дерево Жанны

Мне говорят, а я уже не слышу,Что говорят. Моя душа к себеПрислушивается, как Жанна Д'Арк.Какие голоса тогда поют!

И управлять я научился ими:То флейты вызываю, то фаготы,То арфы. Иногда я просыпаюсь,А все уже давным-давно звучит,И кажется — финал не за горами.

Привет тебе, высокий ствол и ветвиУпругие, с листвой зелено-ржавой,Таинственное дерево, откудаКо мне слетает птица первой ноты.

Но стоит взяться мне за карандаш,Чтоб записать словами гул литавров,Охотничьи сигналы духовых,Весенние размытые порывыСмычков, — я понимаю, что со мной:Душа к губам прикладывает палец —Молчи! Молчи!И все, чем смерть живаИ жизнь сложна, приобретает новый,Прозрачный, очевидный, как стекло,Внезапный смысл. И я молчу, но яВесь без остатка, весь как есть — в раструбеВоронки, полной утреннего шума.Вот почему, когда мы умираем,Оказывается, что ни полсловаНе написали о себе самих,И то, что прежде нам казалось нами,Идет по кругуСпокойно, отчужденно, вне сравненийИ нас уже в себе не заключает.

Ах, Жанна, Жанна, маленькая Жанна!Пусть коронован твой король, — какаяЗаслуга в том? Шумит волшебный дуб,И что-то голос говорит, а тыОгнем горишь в рубахе не по росту.

1959

Поздняя зрелость

Не для того ли мне поздняя зрелость,Чтобы, за сердце схватившись, оплакатьКаждого слова сентябрьскую спелость,Яблока тяжесть, шиповника мякоть,

Над лесосекой тянувшийся порох,Сухость брусничной поляны, и радиПравды — вернуться к стихам, от которыхТолько помарки остались в тетради.

Все, что собрали, сложили в корзины,И на мосту прогремела телега.Дай мне еще наклониться с вершины,Дай удержаться до первого снега.

1965

* * *