Евгений Витковский - Век перевода (2006) Страница 7

КАРЛ (ШАРЛЬ) ОРЛЕАНСКИЙ{22} (1394–1465)

Баллада 59

Я одинок — затем, что одинок;Я одинок — зашла моя денница.Я одинок — сочувствия не в прок;Я одинок — любовь мне только снится.Я одинок — с кем скорбью поделиться?Я одинок — но тщетно смерть зову.Я одинок — мне не о чем молиться,Я одинок — я попусту живу.

Я одинок — сколь жребий мой жесток!Я одинок — где горестям граница?Я одинок — кому пошлешь упрек?Я одинок — полна моя слезница.Я одинок — мне не к чему стремиться!Я одинок — стенаний не прерву!Я одинок — вся жизнь моя — темница.Я одинок — я попусту живу.

Я одинок — таков мой горький рок;Я одинок — дочитана страница;Я одинок — печален сей зарок,Я одинок — ничем не исцелиться,Я одинок — о где моя гробница?Я одинок — я дочитал главу.Я одинок — я сплю, но мне не спится.Я одинок — я попусту живу.

Я одинок: как долго медлит жница!Я одинок во сне и наявуЯ одинок, а жизнь всё длится, длится.Я одинок — я попусту живу.

РОБЕРТ САУТИ{23} (1774–1843)

Король Шарлемань

Фаворитка отнюдь не была молода,Но всегда Шарлеманю желанна:Над Агатой, казалось, не властны года,Для монарха она оставалась всегдаПолнокровна, юна и румяна.

Коль случалось расстаться — король тосковал,Взор мечтой лишь о ней затуманя;Он цепочку ее на камзол надевал, —Страсть кипела, как в море бушующий вал,В ослепленном уме Шарлеманя.

И блистательный граф, и старик часовой,И лакей, и придворный повеса,И епископ, седою склонясь головой, —Все молились, чтоб в угол какой-нибудь свойПоскорей убиралась метресса.

Приключился недуг; под надзором врачейВ долгих муках она умирала;Но не полнился скорбью рассудок ничейПред усопшей, лежащей в мерцанье свечейПри печальном звучанье хорала.

Но король приказал: никаких похорон!И, тревогу двора приумножа,Он оставил дела, и державу, и трон,Проводил дни и ночи в отчаяньи он,Восседая у скорбного ложа.

Что ж он, до смерти так и пребудет при ней?В королевстве пошли беспорядки:То, глядишь, лангобарды седлают коней,То арабские рати грозят с Пиреней,Но ему — не до воинской схватки.

Удалиться никто не спешил от двора,Всё тревожней следили, всё зорче;И решили священники и доктора:Стал король — как ни жаль, но признаться пораЧародейскою жертвою порчи.

И епископ дождался, что выйдет король,И ко гробу прокрался несмело,Помолился, вступая в опасную роль,Хоть на всё и решился задолго дотоль:Приступил к изучению тела.

Был великой боязнью старик обуян,Но — едва ли не с первой попыткиОтыскать учиняющий зло талисман —Он кольцо, испещренное вязью письмян,Обнаружил во рту фаворитки.

Восвояси прелат удалиться успел.В замке сразу же сделалось чище:Воротился монарх и челом посветлел,Мигом вспомнил про двор и про множество делНу, а гроб отослал на кладбище.

Вновь веселье, и радость, и смех на пиру,Всем тоскливые дни надоели;И король, чтоб развеять былую хандру,Приглашает вассалов прийти ко двору —Будут праздники в Экс-ля-Шапели.

Коль владыка велит — почему бы и нет?И, к роскошному балу готовый,Подчинился дворянства блистательный цвет,И направились в Экс в вереницах каретМолодые девицы и вдовы.

Ах, попасть на глаза королю — для любойПредставлялся неслыханный случай!Меж красотками длился решительный бой:Кто — окажется взыскан счастливой судьбой,Кто — зальется слезою горючей.

Вот и вечер, и все собрались на балу,И сердца вероятных избранницПребывают заране в любовном пылу;Но послал Купидон в Шарлеманя стрелу —Тот епископа просит на танец!

Зашептались бароны и дамы вразлад:Не загадка, а крепкий орешек!Лишь молитву прочел возмущенный прелатИ немедленно прочь из дворцовых палатУскользнул, чтоб не слышать насмешек.

Лунный блик трепетал на озерной волне,Шел священник, обижен и мрачен, —Но король догонял и кричал, как во сне:«Мой епископ, прильни поскорее ко мне,Этот час нам судьбой предназначен!

Мы с тобою на праздник направим стопы,Насладимся весельем и смехом,Или прочь от людской удалимся толпыИ в чащобе, где нет ни единой тропы,Предадимся любовным утехам!»

Вновь король угодил в колдовскую беду!Где исток сих речей беспричинных?Шарлемань, задыхаясь в любовном бреду,Жарко старцу лобзал и седую браду,И дрожащие длани в морщинах.

«Мы великое счастье познаем сейчас,Миг восторга, воистину чудный;Нам ничто не преграда, ничто не указ!О, пойдем, о, изведаем страстный экстазВ глубине этой рощи безлюдной!»

«Матерь Божья, ужели спасения нет?Чем я Господа Бога обидел?»Так взмолился прелат, чтоб окончился бред,И кольцо в письменах, роковой амулет,Он на собственном пальце увидел.

Мигом вспомнил епископ о чарах кольца,И, насколько позволила сила,Он швырнул его в темную гладь озерца;У монарха отхлынула кровь от лица —Чернокнижная власть отступила.

Но воздвигнуть король повелел цитадельВозле озера, видно, недаром:Он живал там подолгу, — и помнят досельО монархе, что в городе Экс-ля-ШапельНе сумел воспротивиться чарам.

РОБЕРТ УИЛЬЯМ СЕРВИС{24} (1874–1958)

Призраки

Призрак Ленина призраку Сталина рек:«Айда ко мне в мавзолей!В саркофаге хрустальном, мил человек,Вдвоем оно веселей.Пусть любуются люди нашей судьбой,Пусть хотят быть как я, как ты.Заходи, рябой: пусть на нас с тобойНаглядятся до тошноты».

Но Сталин Ленину молвил в ответ:«Тоже мне, вечно живой!Осточертел за столько летНароду вождь восковой.Но перемены приятны сердцам,И скажу, обид не тая:Мавзолей — не место двоим жильцам,Только лишний — никак не я».

И Сталину Ленин сказал: «Лады!Вселяйся в мою избу!У людей пусть не будет большей нужды,Чем увидеть тебя в гробу!Пусть прах мой в землю теперь уйдет(Замешкался я чересчур!),А твой черед — зазывать народВ наш музей восковых фигур».

КРИСТИАН МОРГЕНШТЕРН{25} (1871–1914)

Из обращенного ко Христу

От Матфея 4:8

Смотрел с горы высокой ИисусИ рек — был мыслей ход Его таков:«Весь мир Мне ляжет перстью под стопы,Коль Я средь меньших меньшим стать решусь,Коль стану сорняком средь сорняков,Коль стану человеком средь толпы.

Зрю дом и пашню, женщину, дитя,Добротворения высокий дар,И жизнь, и смерть проходят предо Мной;А ныне день Мой мечется, летяПожаром, чтобы вновь зажечь пожар,Чтоб воспылал в конце весь круг земной.

Ты, подлинно объемля Небеса,Не будь к мольбе о разъясненьи глух,Я — это Ты; кто даст надежный знак,Что Ты и Я — одно, что это так;Открой Мои земные очесаНа всё, что суть Отец, и Сын, и Дух!

Отец, и Сын, и Дух! И всё — одно!Ты — человек, Ты равен всем иным?Но это значит — Ты и червь, и дым,И не Творец Ты, но земная тварь:Нет, царство Неба не Тебе дано,И разве что среди людей Ты — царь!

О, дай свободу Мне, Я слишком слаб,Творенью не сули неторный путь:И алчу Я, и жажду отдохнутьОт бремени, что на меня легло…Пусть послужу как человек, как раб,Пусть буду человеком…» Тяжело

Пал Иисус, зарывшись головойВ сухие терния, и так лежал,Как в судороге, и терзал траву,А сумрак наплывал и приближалГрядущий день, являя наявуДня мирового холод мировой,

И остужал чело… Он встал с земли,С лица морщины горькие сошли,Глаза светлее стали. И тогда,Стерпеть не в силах детского стыда,Вздохнул, смеясь и плача наконец:«Прости Меня, мой Сын и мой Отец!»

ХАНС ЛЕЙФХЕЛЬМ{26} (1891–1947)