Евгений Евтушенко - Окно выходит в белые деревья... Страница 7

ПРОЛОГ

Я разный —                           я натруженный и праздный.Я целе —                  и нецелесообразный.Я весь несовместимый,                                         неудобный,застенчивый и наглый,                                        злой и добрый.Я так люблю,                       чтоб все перемежалось!И столько всякого во мне перемешалось —от запада                  и до востока,от зависти                    и до восторга!Я знаю — вы мне скажете:                                                «Где цельность?»О, в этом всем огромная есть ценность!Я вам необходим.Я доверху завален,как сеном молодыммашина грузовая.Лечу сквозь голоса,сквозь ветки, свет и щебет,и —           бабочки                              в глаза,и —         сено                  прет                           сквозь щели!Да здравствуют движение и жаркость,и жадность,                      торжествующая жадность!Границы мне мешают…                                          Мне неловконе знать Буэнос-Айреса,                                             Нью-Йорка.Хочу шататься, сколько надо, Лондоном,со всеми говорить —                                      пускай на ломаном.Мальчишкой,                        на автобусе повисшим,хочу проехать утренним Парижем!Хочу искусства разного,                                                как я!Пусть мне искусство не дает житьяи обступает пусть со всех сторон…Да я и так искусством осажден.Я в самом разном сам собой увиден.Мне близки                  и Есенин,                                    и Уитмен,и Мусоргским охваченная сцена,и девственные линии Гогена.Мне нравится                                 и на коньках кататься,и, черкая пером,                             не спать ночей.Мне нравится                           в лицо врагу смеятьсяи женщину нести через ручей.Вгрызаюсь в книги                                     и дрова таскаю,грущу,            чего-то смутного ищуи алыми морозными кускамиарбуза августовского хрущу.Пою и пью,                    не думая о смерти,раскинув руки,                         падаю в траву,и если я умру                        на белом свете,то я умру от счастья,                                      что живу.

«Какое наступает отрезвленье…»

Какое наступает отрезвленье,как наша совесть к нам потом строга,когда в застольном чьем-то откровеньене замечаем вкрадчивость врага.

Но страшно ничему не научитьсяи в бдительности ревностной опятьнезрелости мятущейся, но чистойнечистые стремленья приписать.

Усердье в подозреньях не заслуга.Слепой судья народу не слуга.Страшнее, чем принять врага за друга,принять поспешно друга за врага.

«Нас в набитых трамваях болтает…»

Нас в набитых трамваях болтает.Нас мотает одна маета.Нас метро то и дело глотает,выпуская из дымного рта.

В смутных улицах, в белом порханьилюди, ходим мы рядом с людьми.Перемешаны наши дыханья,перепутаны наши следы.

Из карманов мы курево тянем,популярные песни мычим.Задевая друг друга локтями,извиняемся или молчим.

Все, что нами открылось, узналось,все, что нам не давалось легко,все сложилось в большую усталостьи на плечи и души легло.

Неудачи, борьба, непризнаньенас изрядно успели помять,и во взглядах и спинах — сознаньеневозможности что-то понять.

«Не понимать друг друга страшно…»

Не понимать друг друга страшно —не понимать и обнимать,и все же, как это ни странно,но так же страшно, так же страшново всем друг друга понимать.

Тем и другим себя мы раним.И, наделен познаньем ранним,я душу нежную твоюне оскорблю непониманьеми пониманьем не убью.

«Со мною вот что происходит…»

Б. Ахмадулиной

Со мною вот что происходит:ко мне мой старый друг не ходит,а ходят в праздной суетеразнообразные не те.И он            не с теми ходит где-то итоже понимает это,и наш раздор необъясним,и оба мучаемся с ним.Со мною вот что происходит:совсем не та ко мне приходит,мне руки на плечи кладети у другой меня крадет.А той —            скажите, Бога ради,кому на плечи руки класть?Та,         у которой я украден,в отместку тоже станет красть.Не сразу этим же ответит,а будет жить с собой в борьбеи неосознанно наметиткого-то дальнего себе.О, сколько нервных                                и недужных,ненужных связей,                               дружб ненужных!Во мне уже осатаненность!О, кто-нибудь,                       приди,                                      нарушьчужих людей                    соединенностьи разобщенность                                   близких душ!

«Я товарища хороню…»

Я товарища хороню.Эту тайну я хмуро храню.Для других он еще живой.Для других он еще с женой,для других еще с ним дружу,ибо с ним в рестораны хожуНикому я не расскажу,никому —            что с мертвым дружу.Говорю не с его чистотой,а с нечистою пустотой.И не дружеская простота —держит рюмку в руке пустота.Ты прости,                   что тебя не браню,не браню,                     а молчком хороню.Это что же такое,                                  что?У меня не умер никто,и немного прожито лет,а уж стольких товарищей нет.

«О, как мне жаль вас — утомленные…»

В. Сякину

О, как мне жаль вас — утомленные,во времени неощутимыегерои неосуществленныеи просто неосуществимые!

Иные, правда, жизнью будничнойживут, не думая о подвиге,но в них таится подвиг будущий,как взрыв таится в тихом порохе.

О, сколько тихо настрадавшихся,чтоб все — для взрыва напроломного!Но сколько взрывов нераздавшихсяи пороха непримененного!

Я не хочу быть ждущим порохом —боюсь тоски и отсырения.Вся жизнь моя да будет подвигом,рассредоточенным во времени!

«Пахла станция Зима молоком и кедрами…»

Пахла станция Зима                                 молоком и кедрами.Эшелонам                 пастухи                                 с лугов махали кепками.Шли вагоны к фронту                                        зачехленно,                                                          громыхающе…Сколько было грозных,                                                молчаливых верениц!Я был в испанке синенькой,                                                кисточкой махающей.С пленкою коричневой                                         носил я варенец.Совал я в чью-то руку                                     с бледно-зеленым якорему горсада с клумбы                                сорванный бутонили же протягивал,                                  полный синей ягоды,из консервных банок                                        спаянный бидон.Солдаты                желтым сахаром                                             меня баловали.Парень с зубом золотым                                           играл на балалайке.Пел:         «Прощай, Сибирюшка, —                                                 сладкий чернозем!»Говорил:            «Садись, пацан,                                     к фронту подвезем!»На фуражках звездочки,                                                милые,                                                              алые…Уходила армия,                             уходила армия!Мама подбегала,                              уводила за фикусы.Мама говорила:                              «Что это за фокусы!Куда ты собираешься?                                         Что ты все волнуешься?»И предупреждала:                                    «Еще навоюешься!..»За рекой Окою                             ухали филины.Про войну гражданскую                                          мы смотрели фильмы.О, как я фильмы обожал —                                                 про Щорса,                                                                     про Максима,и был марксистом, видимо,                                               хотя не знал марксизма.Я писал роман тогда,                                       и роман порядочный,а на станции Зима                                голод был тетрадочный.И на уроках в дело шли,                                         когда бывал диктант,«Врачебная косметика»,                                                 Мордовцев                                                                        и Декарт.А я был мал, но был удал,                                            и в этом взявши первенство,я между строчек исписал                                               двухтомник Маркса — Энгельса.Ночью,             светом обданные,                                           ставни дребезжали —это эшелоны                            мимо проезжали.И писал я нечто,                               еще не оцененное,длинное,                   военное,                                       революционное…

«Лифтерше Маше под сорок…»