Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Стихи. Переводы. Переписка. Том 2 Страница 7

ют отбивать дробь. Световки сходят со стены

и обходят комнату. Одежды их трепещут. Одни

из них очень длинные, другие короткие. Ноги и

руки непропорционально коротки или длинны. Самые

причудливые и уморительные пары.

 В дробь барабанов входят тонкие звуки флейты.

Она поднимается все выше-выше. Вслед за

световками слетают легкие девочки с рас-

пущенными волосами; они кружатся по комнате,

бросая друг в друга цветами; их смех рассы-

пается звонко.

 Вдруг контрабас начинает гудеть, то понижая,

то повышая голос. Отстав на такт, за ним

спешит скрипка.

 Световки топают ногами и, поднимая руки,

кривляясь, пускаются в пляс. Девочки увиваются

между ними. Все смешалось. Музыка невыразима. Му-

зыканты играют различные мотивы и разным темпом.

Барабаны трещат непрерывно.

 Внезапно все смолкает. Световки шарахаются к

 стене.

 Хор вдали: Голос сердец человеческих... голос

сердец, осужденных дрожать, точно лист пожелтевший

на ветке нагой.

 Твой отец, твой отец, утомленный, нагой, видишь –

– манит рукой.

 Обведи свое сердце стеной, золотыми гвоздями

забей его дверцу из кедра, – бесплодные недра

Земли не раскрылись пока.

 Пусть, как мельница, машет рука твоего утом-

ленного жизнью отца – укачайся на волнах,

 (музыка тихо повторяет мотив)

 на волнах огней золотистых...

 (Световки теряют личины. Стройные юноши и

девушки в прозрачных одеждах окружают его)

 в одеждах сквозистых они проплывут.

 Световки танцуют странный торжественный

танец. Темп музыки ускоряется. Световок делается

больше. Одна отделяется и подходит к Петруше.

Белые руки, голубые глаза, золотые волосы. Нежно за-

глядывает в глаза.

 Световка: Милый, милый... Я тут.

 Петруша просыпается. Первое бессознательное движе-

ние – улыбка ей.

 Световка: Точно синие крыльями бле-

щут стрекозы, трепещут стыдливые взоры. Их танец дур-

манит. Скорей поднимись, обними мое детское

тело. Сквозь воздух, сквозь пламя оно пролетело,

чтоб взгляды твои осветить. Что же веки твой

взор от меня закрывают.

 Петя: Я рад, но мой горб не пускает. Нам с

ним не расстаться.

 Световка (дотронулась до него, горб спадает): Спе-

шим!

 Смешиваются с танцующими. Проходят

пары.

 Первая пара:

 Она: Вы льстите, обманщики, вижу насквозь – неудачно.

 Он: Я думаю, трудно не видеть, когда мы прозрачны.

И я сквозь прекрасные формы и ваши черты вижу пищу

у вас и кишки.

 Другая пара:

 Он: И зачем притворяться и умную всю городить

чепуху, чтобы после так скверно закончить пос-

ледним и грубым хочу.

 Третья пара отбегает в сторону.

 Он: Поцелуй, умоляю, один.

 Она: Что за глупость.

 Он: Пусть глупость – она добродетель. Вот ску-

пость – порок.

 Она вырывается. Он споткнулся о другую пару.

 Она: Вам урок.

 Петруша и световка.

 Петруша: Зачем это сделано? Кем? Им, все

им? Одному тяжело, чтобы было еще тяжелее

двоим!

 Световка: Тяжелее? Нет – легче. (Кладет

ему на плечо голову).

 Петруша: Эх! Глупости, глупости это. Так

много печали, страданья – и крошка упавшая

света. Зачем?!. Человек – целый век... Век?

Нет – несколько лет он налитыми кровью

ногтями на кладбище роет могилу и строит

свой дом с деревянным крестом на некра-

шеной крыше. Глаза его красные смотрят упор-

но, горят, – фонари, ищут счастья, любви и по-

коя. Ищи!

 Световка; Не найдешь?

 Петруша: Не найти.

 Св.: Ха-ха-ха!

 П.: Как устал, как устал!

 Св.: Ха-ха-ха!

 П.: Ты смеешься.

 Св.: Ах глупый. А ну-ка, взгляни мне в глаза. Гу-

бы, красные губы![31]

 Хочет обнять ее.

 Св.: Как руки твои неумелы и грубы. Ты долго стоял

на большом сквозняке. Мок в воде слез своих и чужих.

Мальчик, ты огрубел. Ты забыл, что все ласки – они

целомудренны. Матери –

 П.: Матери!?

 Св.: Что?

 П.: У меня нету матери...

 Св.: Бедный. Теперь ты не веришь, что может быть

все хорошо. Так светло.

 П.: Так светло?.. Нет, не верю. Исполни и дай

моим жадным рукам все, чего я хочу, и тогда я

поверю.

 Св.: Чего же ты хочешь?

 П.: Чего? (Растерялся) Залу...

 Св.: Залу?..

 П.: Дворец.

 (Все исчезает)

 Огромная зала. Арабская архитектура. На стенах

мозаичные орнаменты.

 Петруша беспомощно оглядывается. Ходит и

притрагивается руками к предметам. Она хо-

дит за ним, глядит на него. Он опускается на пол.

 Световка: Ну?.. Молчишь?

 Петруша: Я... не надо... Мне – маму увидеть.

 Из-за колонн выходит бледная женщина. Слег-

ка сутула. На ней простое платье. Идет к нему.

Он внимательно смотрит.

 П.: Так это... так это...

 Св.: Сильней напряги свою память, не то она

в воздухе ночи рассеется.

 Он смотрит внимательно. Напрасно. Она тает и

пропадает.

 П.: Нет, не могу... И не надо.

 С.: Ты грустен?

 П.: Ты видишь, мне нечего здесь пожелать.

 С.: А меня? (ластится к нему)

 П. (робко): Ты не призрак?

 С.: Я – сонная греза. А сон – половина положенной

жизни. Зачем вы так мало ему придаете

значенья. Вот ты говорил: жизнь – мученье. Да, жизнь

наяву. Но во сне... Каждый радости ищет в себе. Мир в

себе... Потому так и счастливы звери и травы... и лю-

ди, которые проще, как звери. А ты – тоже можешь –

в себе... (громко) Двери, двери!

 Со всех сторон появляются странные серые создания

с красными глазами и лапками. Они катятся, пры-

гают друг через друга.

 С.: Ну, что вы? сказала вам: двери.

 Они сметаются. Двери закрыты.

 П. (со страхом): Кто это?

 С.: А сторожи ваших жилищ. Охраняют людские

жилища. Комки сероватые пыли. Не требуют пищи, дро-

жа по углам. Призывают вас вечно к работе.

В лучах золотого и доброго солнца играют...

Взгляни же в себя. Глубже, глубже. Вот так... Что

ты видишь?

 П.: Я вижу – колеса.

 С.: Колеса?

 П.: Цветные, в огнях... драгоценный узор. Ко-

лесница несется, взвиваются кони. Их гривы

сверкают... Мне больно, мне больно глазам.

 С. (Прижимается все ближе и ближе к нему): Ты

дрожишь...

––––

427[32]

Сын века

(сонет)

 Насытившись блаженным видом сновсвоей жены, я целый день готов горстьхлеба выгрызать из скал с рычаньем,благодаря в молитве за ничто. Вы видите, каким пустым желаньемкопчу я нынче наш небесный кров. Выскажете, – устал я от познанья, отдерзости неслыханной и слов? Наверно, нет: когда ночным мерцаньемзабродит мир, во сне я мерю то, чтоодолеть еще не мог дерзаньем, чтобы верней, скопившись сто на сто,вцепиться в гриву неба с ликованьем,прыжком пробивши череп расстоянья.

428[33]

 Я не один теперь – я вместе с кем-нибудь: со зверем,дышащим в лицо дыханьем теплым, щекочащим го-рячей шорсткой грудь, когда в ночи грозой сверкаютстекла; и, только день омытый расцветет, я раскрываюмиру свои веки – все, что живет, что движется, зовет:деревья, звери, птицы, человеки – мне начинает вечныйсвой рассказ, давно подслушанный и начатый не раз;и даже хор мушиный над столами, следы, в пескезастывшие вчера... мне говорят бездушными губамивсе утра свежие, немые вечера. Их исповедь движения и слова мне кажется к шагаммоим тоской. Спуститься серце малое готово к нимнеизвестной разуму тропой. И иногда я думаю тревожно: когда скует бездвижье ипокой, и будет мне страданье невозможно, – увижу лисквозь землю мир живой? Какие грозы мутными дождямимое лицо слезами оросят, когда в земле под ржавымигвоздями ласкать земное руки захотят!

429[34]

Жатва

 В движеньи времени, лишь вспыхнетновый день, мы в прошлое отбрасываемтень, и наше прошлое под тенью ожи-вает (так ствол подрубленный откорня прорастает).

 Дай крепость зренью, слуху и словам, чтобы, прикрыв дрожащие ресницы,прошел в уме по прежним берегам, гдетеплятся потухшие зарницы. В моих блужданьях следуй по пятам,Ты, уронивший в эту пахоть мысли, – ды-ши дыханьем, ритмом серца числи. Пусть чувствует дыхание Твое и я,и каждый, кто страницы эти раскроетмолча где-нибудь на свете, в котором те-ло таяло мое.

22.IX.27. Острог, Замок.