Александр Образцов - Это Фивы. Роман со стихами в полстолетия Страница 7

322.

«Кто я? И где? И зачем я такой?»Очень любил повторять он.А оказался однажды больной,Нищий, забытый, на пару с женой.Благо, что всем непонятен.

Всем непонятен, когда захлестнетТемная, сладкая сила.Всем непонятен, когда обомретОт преизбытка нежданных щедротРифмы, что влево косила.

Влево косила, но шла по струнеСвязи свободы и долга.Крик содрогался, как тень на стене,Крученый, мученый жался к сосне,Редким прорыскивал волком.

Волком прорыскивал, соколом тек,Мыслию древа касался.И оставался янтарный натек,Омут небесный, в ночи фитилек…«Жил или только казался?..»

323.

«Мне сладко думать о тебе».Твержу весь день, как заклинанье:«Мне сладко думать о тебе».Переплетенная в страданьеПустая книжечка любви.Там все готово к написанью.Готово. Автора зови.Пусть он изобразит касанье,Которое, два взгляда свив,Предполагает умираньеДвух лодок, пущенных в залив…Они плывут, едва колышась.Для них все время истекло.Из глубины – почти не дышат,Как губы, вмерзшие в стекло.

324.

Не забыть бы безрогую коровуС высоты заборчика под домом.Вспомнить бы сапожника живого,Сопки, сабли, свечи – в горле комом.

Домработницу, как башню в небе,Обходил бы. И к камням поближе,К щепкам и траве, турнепсу, репе,К беленьким монеткам на кону.

Полюблю под партами лягаться,Вкус чернил припомню, полюблю.Редкий знак девчачьих провокацийОценю и тоже полюблю.

Отойду от матерков дорожныхИ леса по книге изучу.Буду обо всем, о чем возможно,Думать злей и хуже, чем хочу.

325. Чехов

Из больницы несут обогретьсяПолумертвого к доктору в дом.Медицинского шкапчика дверцаОткрывается ногтем с трудом.

Небо хмурится. Лают собаки.В Петербурге зевает партер.Сахалинские злые баракиУж давно присмотрел квартирьер.

Но российские хляби и топиНевозможно забыть и проклясть.То ли дикий довесок к Европе,То ли дремлющий остов, как знать.

Выйди, доктор, к больным и здоровым.Всех попользуй их и осмотри.И России, беременной новым,Кровь со лба оботри.

326.

Когда ты создаешь подобия природыИз выжимок своих надбровных дуг,Когда, как мотыльки, слетаются народыК настольной лампе, вперемешку, в круг,

Когда ты жизнь свою устало метишьВ багровые, тревожные тона,Когда любовь в наемном драндулете,Кричащая навзрыд, еще слышна,

Вздохни свободно. Этот горный воздухСовсем бесплоден, разряжен и сух.В делах сосредоточенные звезды,Лепя пространства, жуткие на слух.

327.

Сердце болит – брат.Слева ноет – сестра.Вечером ты богат.Нищий, как мышь, с утра.

Как тебе там, вверху?Я, как пастух, готовНочью кричать «ау!»За неименьем слов.

Тихо кривишь рот:Прошлого не вернуть.Нижешь за годом год.Вешаешь их на грудь.

Эти вериги лет,Тернии и мечтыМирно сойдут на нет,Сгинут без суеты.

Старые, сядем мы,Как и тогда, тогда…Будет огонь из тьмыСлизывать нам года.

Значит, живет в глазахПрошлого ясный свет.Только проснись в слезах!Может, и смерти нет.

328.

…А молодость слетаетТяжелым беркутом в дали,И легким прахом припадает,И мокрым пухом облепляетИ не доходит до земли.

Лети и празднуй, дым надежды!Ты, так похожий на закат,Одетый в облаков одежды.К уступам серых побережийТвои Праксители летят.

И, в невесомости неловкой,О, в невесомости шальнойРебенок с солнечной головкой,С надежным, верным словом «ой!»

329. Сороть

Там, где барин давал шенкеля аргамаку,Пьяной кровью своею гонимый,И дуб-патриарх расцветал,и в атласной рубахеПулю в пулю сажал,будто лорд знаменитый,Весь молвой перевитыйБеспечный помещик скакал.

Он скакал, бросив повод, бочком,И бродяжил хохочущий разум,Спотыкался на мелочи, иволге, и –замирал.Осторожно ложился в травуИ тогда оживали два глаза,Оживали глаза,Разводя влажнозубый оскал…

Ближе к вечеру встала плотва,заиграла уклейка.Водомеры чертили небесную качку воды.И под чистый скрипичный концертиз транзистора на батарейкахОзабоченный лодочник в срок завершает труды.

330.

Что ж, напишу из последних сил,Из последних сил нацарапаю:Был человек. Он немного просил.Был и ушел тихой сапою.

Был человек. А осталось рванье.Май мой! Листва полуночная!О, как зарыться, как скрыться в нее!Жизнь моя, девка восточная!

Тихо. Уймись. Отойди. Не маячь.Бешенство. Темень. Паскудство.Разве что детский забавный плач.Разве что хмурость напутствийТех, кто в себе, будто в танке, горел

331. На лодке

Мотор чадил. Волна бежала.Старик смотрел из-под руки.Большое небо принижалоНас в этой ямине реки.

Но мы карабкались по склонуГромадной ладожской воды.Здесь были чайками вороны,А вместо волн куски слюды.

Тонула Шлиссельбурга горка,Немой истории предмет,Ее надежная подпоркаИ обстоятельный ответ.

А дальше – сузилось значеньеБольших, туманных, важных делИ, якорем уняв крученье,Старик негромкое запел.

Он пел, разматывая леску,О легкомысленной вдове,Которая еще невестойЛовила пташек в мураве.

Затем лишь голые инстинктыНас продолжали волновать,И в мире был уже один тыИ эта водяная гладь.

А рыбы шевелили ртами,Кидаясь слету на крючок,И только тем общались с нами,Блюдя бойкот, храня молчок.

332. Восьмистишия

Мягкие, сладкие губы кино.Терпкость подмышек. Закинуты рукиВ зал, где столетнее льется вино,Кубки звенят. Мальчик плавает в стукеСердца. Он любит беспечную прядьИ, зарываясь лицом ослепленнымВ запах волос, забывает дышатьИ просыпается слабым и томным.

Мягкие, сладкие губы кино.Терпкость подмышек. Закинуты рукиВ зал, где ушедшее отраженоВ юном и трепетном замкнутом круге.Разве привидится старый вокзал,Смуглая девочка в стоптанных тапках?Век или черт алый бант повязалГолой той девке с соском-бородавкой?

Мягкие, сладкие губы кино.Терпкость подмышек. Закинуты рукиВ зал, где потешно прищурился снобИ молодеют глухие старухи.Сколько ни пой, как судьбу не тревожь,Как ни гадай на цветах и сирени,Снова Рембо на ребенка похож,Словом рождая лиловые тени.

333.

Так встань у палатки и лесу ответь,Что было с тобою, что было.Глазам твоим в белых ночах зеленеть.Глазами твоими в разлуках болеть,Чтоб небо и то зазнобило.

Беспечная врунья, слепой стебелек,Хозяйка июльской поляны,Твой мир переменчив, как вечный намек,Светающий воздух росистых дорог,Заманчиво легкий и странный.

Ты вздрогнешь во сне, ты обидишься вслухИ розовой крови цветеньеРасскажет, как пахнет роса поутруНа щеках, на шее в одном или двухМгновениях от пробужденья.

334. Дон-Кихот

Как мир заманчив для атаки,Когда с открытою душой,С объятьем, созданным во мраке,Ты мчишься, нежный и большой.

Твой конь одним с тобою дышит,И слезы братства горячи……Толпа сомкнулась. И бренчит

О латы бедная уздечка.Уныло виснут удила.Твой конь и тот тебе перечит.Ты шепчешь: «Жизнь прошла, пошла…»

Ты бледными губами никнешьИ возвращаешься ногой.А слава, как смола, налипнет…Сквозь дым и блеск летит другой.

335. Невский проспект

Из желтых подвалов, из тесных для сердца угловНа Аничков мост, чуть закат, чуть прохлада и свежесть,Каким половодьем несет столько разных голов?Из коих могли бы чугунные быть и пореже.

Как редко видны здесь счастливые, ясные лбы.Какая потребность в открытых и умных улыбках!Вот женщина в черном, несущая для похвальбыТяжелую грудь, как младенцев раскормленных в зыбках.

Вот старый торгаш, вот бакинец, базарный божок,Вот три моряка, не продравших с похмелья буркалы,Вот парочка снобов, дудящих в презренья рожок,Вот загнанный папа, вот дочка с лицом обветшалым.

И там интуристы. Их наглые лица горды.На них засмотрелись две девки, на вид – покупновы.Вот физико-химик, стригущий из-под бороды.Вот Гоголь. Смотри, как плодятся твои Пироговы!

336.