Александр Образцов - Это Фивы. Роман со стихами в полстолетия Страница 6

307. Тридцатилетие

Блуждать тропой ночным дремучим паркомВ обнимку с бедною затасканной луной.Блуждать вдвоем. И церковью в огаркахБлистает клен. Блистает мир ночной.

Все спит. Все умерло. Давно не существует.Лишь шаг. И два. Остановись. Замри.Послушай ветра песенку простую,Привет от тихой девушки – зари.

Таких тихонь не сыщешь, не надейся.Ты слышишь, как томится? Поспеши,Скажи ей, что свиданье ровно в десятьМинут шестого. Где – ты сам реши.

308.

Не упустить травы худенье.Прожить сентябрь накороткеС дрожащей парковою теньюВ неразличимом шепотке.

Гасить дыханье у боярки,Где воздух алыми прошитИ праздничными, как подарки,Плодами. Зренье разрешит

Забрать с собой брусочек меди,Разъятый пальцами ветвейНа сговорившихся соседей,Стилистов гибели своей.

309.

Когда ты станешь всем чужим,То хоть себе останься верен.Как был, хотя бы, верен БерингЗавидным принципам своим.

Чужой душе открой ЧукоткуИ Командора острова,Где заполярная сова,Не щуря глаз, разинет глотку.

И я, как скобами, словами,Полярной ночи клюв зажму.Я так хочу любим быть вами.Не отгораживайтесь рвами.Ну дайте руку хоть пожму.

Хотя бы слово на растопку.Простое, колкое: «Щепа».Его потоньше ощипав,Пустить огонь под эту стопку.

Канатоходцем, гибок, белПо щепке пламень полетел.

И вот уж пляшут языкиЛезгинку жадно вкруговую.Костер трещит: «Я существую».Свет проникает в уголки.

310. Фото Лайзы Минелли

Страна прижатия локтями,Коленкой, стиснутой впотьмах,Прижавшей также в двух местахГлухое сердце в теплой яме.

Страна бушующего бредаО пальцах, чующих предел,В которых встрепенется Леда –Ослеп, как только поглядел.

Но, прикоснувшись, видел снова,Как в негатив сквозных зрачковЛетела кувырком БрюлловаПомпея нищих дураков.

Смеялись десны, пели зубы.Прищур врезался в маску строк.И, как приевшийся урок,Толклись у щек нагие губы.

311.

Темно, совсем темно, и ни души не встретишь.Бесчестен вечер. Ночь черным-черна.

Письмо от Чехова в пустых руках повертишьИ дальше отошлешь. Несчастная страна!

Угодьями угодлива, обильнаКнязьями, подпирающими свод.

Не успевает низкая давильняС высоким качеством передавить приплод.…Ты, виноградинка, изюм… Прижмись поближе,Кишмиш моей восторженной души.Как пропеклась ты солнцем! Не нанижет,Не трусь, нас время на карандаши.

Мы не букашки, не гербарий даже.Еще на ветках мы и солнце высоко.Еще печет. И так прозрачен каждый,Что в желтизне лишь косточки зрачков.

312.

Во сне, как помню, шел,Не оступаясь, не переча…То было меньшее из зол,И говорил: «Тут, недалече».

А сзади, – разве различишь? –Хитросплетения погони.Бросались в горные ключиТе кровожадные их кони.

Нет, это было не со мной.Не мне, не мне так много чести.Смыкался вечер ледяной.Скакал ущельями наместник.

Пусть Велизарий не холоп,Но вечна сладость подчиненья.По Риму кошки бродят. ГробГосподень ожидает мщенья.

И так захочется любви,И так – песком из горсти – нежность,Что даже миг остановиИ будешь лишь школяр прилежный.

Войдет в игольное ушкоДикое счастье паладина.Макакой жизни половинаВисит, придушена кишкой.

Любовь моя! Зрачками и ногтями,Коленями, зубами и локтямиВцепись в сей ледяной сугроб.

Иду по воздуху, ступаю,Зеваю, время колупаю,Засну – и снова начинаюИгру с названьем круглым «гоп».

313.

Говорили вокруг о минутном.Я не вспомнил, не смог, отошел.Тихо музыка длилась о смутномИ мешалась, и падала в шелк.

Изгибались упругие снастиИ Бетховен, далекий, чужой,Умолял, цепенея от страстиПеред будущей знойной толпой.

Но вонзался. Был близок в пожатьиЭтой кожи тугой разговор.Эта бережность. Это прижатье.Эта жалоба взгляда в упор.

314. Астроному Джорджу Чумкину

Твои глаза умеют слышать,Как астероид гонит вверх.Как жаль, что ростом ты не вышел,Чтоб прекратить вращенье сфер.

Сиди с трубою, где повыше,Дивись и подавай пример.

Сиди, выдумывай законы,Давай, высчитывай, дурак,С самонадеянностью кроны,Распутав корни кое-как.

Миров причудливых кулоныВолнует Млечность. Дышит так,Что запотели телескопы,А доктор Чумкин занемогВновь похищением Европы.Он в бездну лезет, словно бог.

315. Август

Стали ночи темнее и звезднее.Здравствуй, сердце! Твое пробуждениеОтмечают соцветия поздниеИ уставшие жить растения.

Вот и август уходит рыбоюВ темный омут тягучим золотом, –То ли леса янтарной глыбою,То ли вод черным кварцем сколотым.

Отзовется канал, канавка ли,Над которой стою, лопаткамиУпираясь в перильца шаткие.В небе звезд намело – мильон.

Значит, скоро зима, коль вьюжится.Коль метелью вверху утюжитсяЭтой звездной пурги налет.

Значит, снова торить дороги намПо скрипучим дням, по сугробинам.Снова пить губ январских мед.

316.

Оле

Девочка, путь повторяя,Смело смотри. ГовориВсе, что походка шальная,В тело вбиваясь, горит.

Все, что задумали руки,Чем оживились глаза, –Лишь наполнители губки,Выжатой вновь, до аза.

Может быть, тот выжимальщик,Видя, как щечки горят,Даст тебе нежный и тающий,Мыслью опоенный взгляд,

Даст тебе прелесть движений,Беглость улыбки, сто сотСладких, медовых влечений,Греющих тихий висок.

317.

Голова ты моя, головаСожаления, как жернова.

Перемелется, будет мука.Так зачем этот взгляд свысока?

Для кого эта жалкая спесь,Если только что вышел я весь?

И кому теперь нужен мой ротЧто в песках погребенный живет?

Он живет там, как дюна, сухой,Заслоненный горячей рукой.

Тихо луны поют облакам.Сердце рыщет по черным пескам.

318.

Таежный ключ, брусничатый, студеный!Немое детство. Говорок водыУ лиственницы угольно-зеленой…Ты напоил меня до ломоты.

Ты опоил меня. Все сказано тобою.Что говорить? Тот говорок воды,Тот рой песчинок был подобен роюБесценных слов, запутавших следы.

319.

А что за этим лобиком таится?За этими глазами? Что им снится?

За этим ртом, полуоткрытым, сочным,Сверканием зубов, сиянием молочным?

Нас стережет лихая переправа.Налево трус идет. Храбрец – направо.А прямо тот, кому уж все равно,Что падать к звездам, что лететь на дно.

320. Сонет

Окно на третьем этаже.Весь вечер там темно и пусто.А в сквере от шагов и хрустаТемно и пусто на душе.

Дорожка снежная в душе.Скамья для стынущего чувства.Вся бутафория искусстваНастроена играть уже.

Лишь самолюбия зверекВопит. Ему и невдомек,Что снег затоптан и прибит,

Что эту пьесу освистали,Хотя она была местамиСовсем недурственна навзрыд.

321.

Остуди голову на крыльце.Погляди лесу в его лицо.И кивнет черное в его лице.И ответно вздрогнет твое крыльцо.

В подземелье ночи царит лес.Свет и смех затворила дверь.В молчаливой толпе кустов, небесЗадержи дыханье, как чуткий зверь.

И когда ты станешь совсем тих,Будешь кровью в воздух ночной влит.Будешь жить изо всех сил своих,Как живет прорезающий ночь болид.

322.

«Кто я? И где? И зачем я такой?»Очень любил повторять он.А оказался однажды больной,Нищий, забытый, на пару с женой.Благо, что всем непонятен.

Всем непонятен, когда захлестнетТемная, сладкая сила.Всем непонятен, когда обомретОт преизбытка нежданных щедротРифмы, что влево косила.

Влево косила, но шла по струнеСвязи свободы и долга.Крик содрогался, как тень на стене,Крученый, мученый жался к сосне,Редким прорыскивал волком.

Волком прорыскивал, соколом тек,Мыслию древа касался.И оставался янтарный натек,Омут небесный, в ночи фитилек…«Жил или только казался?..»

323.